Человек видит на экране только то, что он может видеть
В 2006 году издательство «Сеанс» выпускает книгу Ю.М. Ханютина, М.И. Туровской и М.И. Ромма «Обыкновенный фашизм». Яна Таран разговаривает с Майей Туровской.
СЕАНС – 25/26
Считаете ли вы, что документальный фильм может повлиять на общественное сознание?
Вопрос в том, как прокатывается документальный фильм и какой аудитории он доступен. Прокат всегда был одной из главных проблем документального кино. Его показывают на фестивалях, за него дают призы. Но к обществу все это не имеет почти никакого отношения. Документальный фильм начинает существовать для общества только в том случае, если его показывают по телевидению.
Ну, а если он все-таки доходит до зрителя, хотя бы через эфир?
В некоторых исключительных случаях, он может если не изменить сознание общества, то, во всяком случае, каким-то образом его кристаллизовать. Привлечь внимание к некой проблеме.
Мы видели, что нацистская Германия имеет слишком много общего с советской системой. Михаил Ильич не хотел этого видеть.
Я могу сослаться на собственный опыт. Замысел «Обыкновенного фашизма» был очень сложным. Мы с Юрой Ханютиным хотели делать интеллектуальное кино. На что Михаил Ильич нам сказал: «Мы делаем кино о нацизме; мы будем тратить на него время и деньги; мы не можем сделать его исключительно для Дома кино. Фильм должны посмотреть миллионы». И хотя это не отвечало нашим первоначальным мечтам и идеям, мы поняли, что Ромм прав: если берешься за такую картину, ее надо делать для миллионов. Фильм не был призван изменить отношение общества к фашизму: тогда это отношение было вполне определенным и сугубо отрицательным, не то что теперь. Но огромный резонанс картины был вызван не этим. В центре картины — хотя мы не предполагали этого изначально — оказались взаимоотношения человека и тоталитарной власти. И на самом деле именно эта тема щелкнула и действительно задела общество за живое. Конечно, фильм никак это общество не изменил. Но он сфокусировал людей на данной проблеме. Вот на этом — крайне неприятном — сходстве двух систем, которое почувствовало даже начальство. Потому и книжку нашу внезапно сняли с производства, хотя она уже была подписана в печать. И когда Михаил Ильич пытался спорить с цензором, доказывая, что фильм все равно уже посмотрели миллионы, тот ответил: «Миллионы посмотрели и забыли. А тысячи откроют книжку и начнут думать». Это дословный ответ. Значит, этот человек тоже понял, о чем картина. Она высекла какую-то искру, но изменить жизнь, конечно, была не в силах. Способны ли какие бы то ни было документальные съемки что-то изменить в реальности — большой вопрос. У меня есть наблюдение всей жизни: человек видит на экране только то, что он может видеть.
Или то, что хочет?
Нет. Именно то, что может. Желание увидеть — тоже очень существенно. Так было с «Обыкновенным фашизмом»: люди несли в себе эту проблему, а фильм ее проявил. Но вообще, человек видит на экране только то, что он может.
Тем не менее мне интереснее репортажи. В них заложена такая вещь, как латентное содержание.
Я вот недавно узнала, что в состоянии глубокого транса можно задать человеку определенную программу, и какие-то вещи он перестанет замечать. Это возможно в постгипнозе. Но ведь в каком-то смысле все люди живут в постгипнозе. И видят только ту часть спектра, которую способны увидеть. Хороший пример — облетевшие сегодня весь мир кадры, где американские солдаты издеваются над иракскими пленниками. Они ведь снимались самими солдатами, для удовольствия (так же нацистские офицеры носили с собой фотографии казней, в которых участвовали — вместе с фотографиями своих жен и детей). И только после того, как съемки были растиражированы и обнародованы, эти люди смогли взглянуть на них по-другому. Должна была возникнуть зона отчуждения. Отчуждение — это и есть момент перехода от невозможности увидеть — к видению. Это отстранение, выведение из автоматизма восприятия. И в каком-то смысле все американцы увидели себя в зеркале этих съемок. Другой вопрос: почему они получили такое широкое распространение? Потому, что европейские средства массовой информации в это время были захвачены антиамериканизмом, который в свою очередь затмил для них другие смыслы этих кадров. В них снова увидели именно и только то, что хотели увидеть.
А как вы думаете, может ли кинопоказ события выявить суть этого события вопреки интенции режиссера?
Может. С Михаилом Ильичом то самое и случилось. Когда мы начинали картину, мы с Юрой знали, чего хотим. Мы видели, что нацистская Германия имеет слишком много общего с советской системой. Михаил Ильич не хотел этого видеть. Он был человек другого времени. Он в тридцатые стал большим режиссером. И многие параллели его уязвляли, они были ему неприятны. Но именно потому, что он мучительно продирался сквозь материал, он сделал картину как раз про это.
А как вы думаете, нужны ли в принципе художественные документальные фильмы или правильнее ограничиться репортажами?
Это достаточно сложный вопрос. Репортажи ведь тоже в достаточной мере субъективны. Тот, кто снимает, точно так же видит только то, что может видеть — как в буквальном, так и в переносном смысле. Тем не менее мне интереснее репортажи. В них заложена такая вещь, как латентное содержание. И когда проходит время — великий отстранитель — в той же самой съемке вы можете увидеть нечто, чего не видел и сам репортер.
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»
-
«Нужен был нереальный реализм» — Тина Баркалая о «Сказках Гофмана»
-
Сесиль де Франс: «Сниматься — настоящий подарок судьбы»
-
«Я хотел понять свое поколение» — Иван Власов о фильме «Дивный мир»
-
«Одинокий Джокер на Голливудском бульваре» — Влад Козлов о фильме «Немая жизнь»