Интервью
Анна Меликова
Анна Меликова

Майдан бесконечности — интервью с Сергеем Стеценко


Сергей Стеценко

— До съемок «Майдана» вы не были знакомы с Лозницей, кто вас ему порекомендовал?

— Сережа приехал в Киев в десятых числах декабря. Когда он увидел, что протесты не заканчиваются, то понял, что нужно снимать. Так как он был связан договорами (преподавал в Берлинской киношколе и где-то в Индии), ему нужно было уезжать. Сережа бросил клич среди местных киношников, и мы познакомились через звукорежиссера Женю Верховинца, встретились то ли 16-го, то ли 17-го декабря. Он объяснил мне задачу. Сказал — завтра возьми камеру и походи по Майдану.

— А вы до этого что-то уже снимали на Майдане? Вы же состоите в «Вавилоне’13».

— «Вавилон’13» — это комьюнити, которое возникло во время событий на Майдане. Туда входит множество режиссеров, операторов, звукорежиссеров. С одним из идеологов «Вавилона» — Володей Тихим — мы в сентябре представили полнометражный художественный фильм «Зеленая кофта», который участвовал на фестивалях в Сан-Себастьяне, в Варшаве, в Мюнхене. Хотя, конечно, он уже утратил свою актуальность. Да, я кое-что делал и для «Вавилона’13». Собственно, с самого начала там был. С 21-го ноября. Но, понятно, не каждый день.

— Как гражданин или как профессионал? С камерой или без?

— И так, и так. Я не всегда брал камеру с собой. До этого на Майдане выступали мои друзья Dakh Daughters и «Грозовская бэнд». Я снимал их выступления, кое-что — для себя, кое-что — для «Вавилона».

— Какие условия вам ставил Лозница, кроме того что камера должна быть статичной? Вы сказали, что он озвучил вам четкую задачу. Как она формулировалась?

— Основной посыл был такой: чтобы мы могли трехминутный кадр долго рассматривать в кинотеатре на большом экране. Он должен быть наполнен деталями, движением по всем планам: переднему, среднему, дальнему.

— Были какие-то ограничения?

— Совершенно никаких. Только небольшие корректировки, пожелания по построению композиции.

— Как вы согласовывали отснятый материал?

— Сережа ни единого раза не говорил мне, что нужно делать. Я старался выкладывать материалы в тот же вечер или на следующий день. Пока загружались видеофайлы, я делал скриншоты и отправлял Сереже. Он вносил поправки, какие-то композиционные замечания. Например, справа не очень красиво зарезан столб — или что-то в таком духе. Но никаких ограничений ни по кадрам, ни по времени не бывало.

— А как вы выстраивали композицию кадра?

— Здесь нет стопроцентного рецепта, всегда действуешь по ситуации. Были моменты, когда я понимал, что просто мешаю. Тогда я переходил на другое место. Тут люди историю делают, а я лезу со своей камерой.

— Как к вам относились? Или камеры там стали уже настолько привычным делом, что никто не замечал?

— Были и вопросы. Для кого снимаете? Многие понимали, что там могли быть российские каналы. А это, к сожалению, уже само по себе показатель, вы сами понимаете чего. Но конфликтных ситуаций не возникало. Я сам по себе не конфликтный человек, мне проще развернуть камеру в другую сторону, сделать другой кадр. Я понимал, что все на взводе, на нервах. Кому-то что-то доказывать — это вообще вне принципов документалистики, и с моими принципами это тоже не совпадает.

— Как проходила работа со звуком? «Майдан» — это не только визуальное, но еще и звуковое полотно.

— У меня был на камере маленький мономикрофон, из которого звукорежиссер Владимир Иванович Головницкий сделал, конечно, шедевр. Также использовалась библиотека звуков, которую записал Боря Петер, наш украинский звукорежиссер. Насколько я знаю, в фильме около ста звуковых дорожек. Какие-то звуки, конечно, добавлены. Но, смотря фильм, я не ощущаю никакого дискомфорта. Это сделано очень корректно — во всех смыслах этого слова.

— Когда вы только стали снимать, не было ли у вас ощущения, что все так и закончится песнями и стихами? Ведь поначалу кажется, что Майдан — это такая большая площадка для народного творчества. Или уже тогда можно было почувствовать что-то более радикальное?

— Ощущение того, что этой власти пришел конец, было с самого начала. Просто так мы бы не убрались с Майдана. Когда власть вежливо два месяца просили: уйдите в отставку и дайте дорогу нормальным людям… Хотя сейчас уже есть вопросы к этим людям.

— Вы же понимали, что эта власть вежливо не уйдет.

— Ну… Мы до самого последнего момента надеялись, что все решится мирным путем.

— Последним моментом вы считаете 18 февраля?

— 18 февраля я считаю жесточайшим финалом. А момент, когда стало понятно, что просто так они не сдадутся, — это Крещение, 19 января, Грушевского.

— Вы максимально придерживались метода статичной камеры, нейтральной позиции наблюдателя. Но дважды камера оживает. Первый раз вы то ли куда-то резко идете с камерой, то ли чуть не падаете. И второй раз, когда вы замечаете, что «Беркут» стреляет по людям, и делаете резкий зум, полностью выбивающийся из предыдущей стилистики. Эти моменты символичны: получается, как бы ты ни старался отстраниться, невозможно оставаться полностью нейтральным, не задетым.

— Да, очевидно. Первый раз, когда камера смещается со своей точки, это как раз Грушевского. Это произошло после фразы одного человека, который у меня в кадре говорит: «Суки, в журналистов стреляют». Конечно, я живой человек, я не собираюсь умирать…

— А что вы делаете в этот момент? Прячетесь?

— Я забыл нажать стоп на камере. Взял штатив и сместился в более безопасное место. И уже когда установил камеру для следующего кадра, понял, что запись все еще идет. Я подумал, что Сережа совершенно спокойно это сможет вырезать, и, не останавливая, продолжил файл. А кадры со стреляющим «Беркутом» не мои. Это шесть минут материала радио «Свобода». Кадры сделаны 20-го февраля, в тот день я появился с камерой на Майдане только вечером.

— Есть такой израильско-палестинский документальный фильм «5 разбитых камер»: оператор на протяжении нескольких лет снимал своего сына и в том числе израильско-палестинский конфликт. Он говорит, что для него смотреть через камеру — это возможность отстраниться от страшных событий. Камера с одной стороны связывает с событиями, а с другой — все равно появляется ощущение, что ты немножечко смотришь кино. Помогала ли камера вам притупить чувства страха? Может, создавала иллюзорное ощущение защиты?

— Нет. Я прекрасно помню, как 18-го февраля вечером я заклеивал объектив черной лентой. Потому что три минуты стоящая камера на штативе — это идеальная мишень для снайпера, а у меня не было желания, чтобы мою камеру вместе со мной прострелили. Я не репортер, не работник телеканала. Я никогда не бывал в горячих точках. Для меня это было громадным откровением и опытом. И я никому не пожелал бы видеть то, что видел. Конечно, ни один кадр не стоит человеческой жизни или боли.

— В фильме нет крупных планов, но, как мне показалось, почти нет и дальних, нет панорамной съемки, хотя, возможно, был соблазн показать невероятное количество вышедшего на площадь народа. Вам было важно отдаляться лишь на такое расстояние, с которого все равно можно увидеть лица людей?

— Если говорить о терминах, то нужно различать дальний и общий планы. Дальний план — это когда фигура человека в кадре занимает один процент. Дальних планов я старался избегать, потому что основное действующее лицо — это народ. И мы должны иметь возможность долго рассматривать людей: кто-то в балаклаве стоит, тут тетя в смешной шапке, а тут у дяди ус смешно задрался. Я помню, как мне Сережа с упоением рассказывал: это же невозможно, чтобы политики выходили на сцену и отчитывались перед людьми за то, что они на протяжении дня сделали! И, видимо, эта ситуация стала для Сережи поворотным моментом. Он сразу мне сказал, что главный герой — это «сила-силенна людей» [то есть «тьма-тьмущая» в переводе с украинского — прим. ред.]. Я очень надеюсь, что политики сейчас получили прививку и понимают, что есть некая сила, которая хочет и может их контролировать.

— Как вам кажется, меняется ли сейчас восприятие фильма в связи с событиями, которые продолжают происходить?

— Это другая история. Фильм «Майдан» — это фильм о Майдане. А то, что происходит сейчас, — это уже другая страница. Лично мне кажется, что Майдан не додавил. И сейчас у власти находятся многие из тех, кто был там при Януковиче. Я понимаю, что полная реформа в такие короткие сроки невозможна. Но я так скажу: Майдан не закончился.

— Что будет с прокатом фильма?

—  18-го июля фильм будет показан на Одесском кинофестивале, а с 24-го начинается прокат в Украине. Наши прокатчики обещают 50 экранов по всей стране.

— Будет ли прокат в Европе?

— Всей прокатной истории не знаю. Сейчас «Майдан» идет в Голландии, во Франции он вышел в кинотеатрах после каннской премьеры. Как я понял со слов Сережи, он хочет в начале следующего года выложить фильм в Интернет.

— Я не задаю глупый вопрос о прокате в России.

— Думаю, что не стоит. Хотя я бы очень хотел, чтобы этот фильм увидели люди в России.

— А что это даст? Учитывая, что фильм не разговаривает на пропагандистском языке, а люди, которые занимают однозначную позицию, привыкли к мощной пропагандистской машине телевидения.

— Я считаю, что один маленький шаг лучше, чем ничегонеделание. Может, из тысячи людей хотя бы у одного поменяется восприятие этого события. И это уже хорошо.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить