Михаил Брашинский: «Волны бьются»
На фестивале «Окно в Европу» показали «Волны» Михаила Брашинского. Публикуем записанное в прошлом году для 78-го номера «Сеанса» интервью о съемках в разгар пандемии, бесстрашии и вере в лучшее.
Мы последний раз говорили о «Волнах» в начале 2020-го, когда коронавирус был только в Китае. Как вам опыт производства в эпоху карантинов?
Мы должны были запуститься весной 2020-го, но из-за начавшейся пандемии не смогли, сидели, ждали, когда разрешат. В итоге съемки попали в промежуток между двумя волнами. Всюду «волны». Было понятно, что ничего не закончилось, но надо было рвать когти, спешить, успевать, пока была такая возможность. Переноситься, «замораживаться», как у нас иногда говорят, я категорически не хотел: и я был внутренне готов, и все было готово — воды уже отошли, вы же не можете отложить роды оттого, что условия не совсем подходящие. В результате мы осенью сняли три четверти картины, а московскую часть — начало и конец — не успели, теперь надеемся в апреле закончить.
А сами съемки — они всегда у всех одинаковые, коронавирус или нет: все, что может пойти не так, пойдет не так, будьте уверены. Новое — а я многое в прошлом году пережил впервые в жизни — в связи с пандемией было вот что: ответственность. Какая-то чудовищная ответственность, свалившаяся на меня. Меня это буквально потрясло. Я каждый день приходил со смены и часами сидел под горячим душем, пытаясь понять: что мне делать? Вот приехала актриса. Говорит, что-то я неважно себя чувствую. Вот что мне делать? Звонить продюсеру? Отменять завтрашнюю смену? Или сделать вид, что все нормально, и снимать, любой ценой снимать? У меня группа пятьдесят человек. У меня ребенок девятилетний в одной из главных ролей. Они все тут для того, чтобы сделать былью мой сон. А вдруг кто-нибудь заболеет? Не дай бог, умрет? Как я жить дальше буду? Даже если будет у меня фильм? Кому он нужен, если я ради него пожертвовал чьей-то жизнью? Вот эти все вопросы — их же раньше никогда не было, и они угнетали, конечно, буквально сбивали с ног. Несколько раз за тот месяц, что мы просидели на этой турбазе под Тарусой, я был на грани того, чтобы все отменить к чертовой матери и вернуться домой. Но мы все-таки сделали это. Хотя и не без потерь.
Для меня это вообще главное в актере — не внешность, не техника и даже не талант, а бесстрашие
Вам пришлось в ходе съемок заменить героиню? В итоге ее играет Виктория Толстоганова?
Да. Я собирался снимать другую актрису, для нее писал роль. Я с ней репетировал, готовил ее, готовился к ней. Она уже отснялась в ряде сцен. А потом заболела. Да еще как! Вечером звонит ее агент, говорит, у нее тест положительный. Мы запиваем. Утром звонит, говорит: тест отрицательный. Мы резко трезвеем. Вечером опять: тест положительный. В общем, в итоге стало понятно, что снимать ее нельзя, ждать ее мы позволить себе не могли. Мы были в отчаянии, в панике. Это был, наверное, самый серьезный вызов, который бросила мне болезнь. Мы отсняли все, что могли без героини. И остановились. Панически решали, что делать. Счетчик тикает, мы стоим. И тут появилась спасительная мысль.
Фильм прорастает, как дерево
У меня с Викой вообще странная история. Иначе, как судьбой, ее просто не назовешь. Я ведь и в «Гололеде» ее не хотел снимать. Ну, и потом ни разу не пожалел, конечно. И тут, получается, то же самое. Мы дружим уже двадцать лет, в марте съемкам «Гололеда» как раз двадцать лет, 15 марта 2001 я впервые в жизни сказал: «Мотор!» И тут, еще когда я писал сценарий, я ей сразу сказал: я вижу в этой роли другую актрису. Поэтому без обид, я даже пробовать тебя не стану. И она поняла, приняла, она умная. А тут, в этом жутком кризисе, все случилось молниеносно. Я ей позвонил и оставил сообщение: «Ты мне нужна!» Она тут же перезвонила, за два часа прочитала сценарий и вечером следующего дня приехала сниматься. Больная, хотя, слава богу, не ковидом. Мы с ней сели ночью, и я за два часа рассказал ей все, что я знаю про эту женщину. И больше мне никогда ничего ей говорить не пришлось, она все сделала сама. И сделала блистательно, роль подошла ей как влитая. Как будто для нее и писалась. Вика… Я могу, конечно, часами про нее говорить, но скажу еще только одно: среди прочих ее достоинств у нее есть главное — смелость. Она не боится ничего — ни быть некрасивой, ни быть смешной, ни бросаться в омут с головой, ничего. Для меня это вообще главное в актере — не внешность, не техника и даже не талант, а бесстрашие.
Я знаю сюжет только в общих чертах: главные герои уезжают из Москвы и попадают в какое-то уединенное место… В изоляцию. О чем кино?
Вы знаете, я с годами пришел к выводу, что все более или менее настоящее кино, вообще все так называемое искусство — про одно: про то, что жизнь бесконечно сложна и ничего не понятно. Остальное — вариации на тему. У этого фильма замысловатая история. Я очень долго писал сценарий, восемь лет, в 2010 году начал, еще до «Шопинг-тура», но у меня не получалось почему-то. Я останавливался, бросал его, но он меня не бросал, не отпускал. Я время от времени к нему возвращался. А он все не получался, не случался. И вот в 2018 году, летом, я вдруг остался совершенно один и вдруг понял, что вот сейчас могу его дописать. Он меня спасал от одиночества, а я его — от небытия.
Нельзя сетовать, надо двигаться
Потом все пошло быстрее: я показал сценарий Сабине Еремеевой (ей — второй; первому я всегда все показываю Сельянову; уж не знаю, почему — ему никогда не нравится то, что я делаю, но я всё равно упорно показываю). Сабина поздравила с удачей и отказалась, сказала, что занята. А через 15 минут перезвонила и сказала, что нет, не может так, она должна это делать. Такое отношение продюсера, конечно, безумно важно для каждого режиссера. И мы поехали. За эти годы — до момента окончания сценария и после, пока доводили его с моим товарищем Константином Мурзенко, за время подготовки, съемок, монтажа — замысел менялся. Это естественный, органический процесс. Фильм прорастает, как дерево. Все начиналось с истории человека, которому так невыносимо жить в этом мире, что он все бросает и уходит жить в лес. Но этого было мало, недостаточно. Так появилась секта. Потом любовь. Сейчас для меня это прежде всего история любви. Странной, неформатной, невозможной отчасти, но все-таки любви. Религиозная секта, в которой происходит основное действие фильма, — это лишь обстоятельство. Важное, но обстоятельство.
Если бы вы меня спросили, с чем бы я хотел, чтобы зритель вышел из зала, я бы сказал: с надеждой, что любовь спасет мир. Точнее, не так: когда все кончится, мир рухнет и не останется больше ничего — останется любовь. Или даже еще точнее — надежда на любовь. Останутся двое, у которых нет больше никого и ничего и есть только надежда, что, может быть, может быть, они могут быть вместе. Потому что — и это тоже часть моего замысла, ведь речь в фильме идет еще и о вере, и героиню зовут Вера, — без веры жить можно, а без надежды — нельзя. И еще это история про вторые шансы. Почти как у Хичкока в «Головокружении».
А возможны вообще вторые шансы? Или мы всегда одно и то же повторяем?
А вот этого я вам не скажу. Придется смотреть.
Почему фильм называется «Волны»?
Ну, эта секта, придуманная мной, она основана на квазитеслианском учении. На додуманных или искаженных идеях Николы Теслы. Их вера заключается в том, что все в мире есть суть волны. Материи нет, есть только волны. Волны — это их Бог, грубо говоря. Но ведь, если вдуматься, слово «волны» очень подходит и для описания человеческих отношений — любви, например.
Истории рассказывают себя сами и приходят к нам сами, а как — одному богу известно
Предполагается, что этот фильм для кинопоказа? Не для условного стриминга?
Мы с моим оператором Александром Кузнецовым снимали большое кино для большого экрана, без вопросов. Это очень, ну очень широкоэкранный фильм, снятый на специальную, для этого придуманную оптику. А уж как там дальше пойдет…
Но ведь это цифра, не пленка? Пленка живет интересной жизнью после смерти пленочного кино…
Да, из технического условия, когда-то, естественно, единственного и неизбежного, пленка превратилась в художественное средство, в элемент киноязыка. В выбор. Я не вижу в этом ничего дурного и совершенно по ней не тоскую. Я вообще не люблю людей, которые вечно брюзжат, что раньше все было лучше. Нельзя сетовать, надо двигаться. Для каких-то задач пленка подходит лучше, для наших лучше подходила цифра, хотя мы рассматривали и вариант пленки. Правда заключается в том, что цифра только расширяет возможности режиссера — и производственные, и художественные.
Вы говорите про большой экран, но, допустим, история с коронавирусом продлится еще год-два. Вам не кажется, что кино принципиально поменяется? И стоило бы снимать фильмы среднего или малого бюджета, думая, как будет смотреться это кино не на большом экране, а на мобильном телефоне или дома на плазме?
В вашем высказывании все правильно, кроме двух слов: «стоило бы». Что значит «стоило бы»? Как будто мы решаем, какие истории стоит рассказывать, а какие — нет. На самом деле мы ничего не решаем. Истории рассказывают себя сами и приходят к нам сами, а как — одному богу известно. Вуди Аллену, думаю, нет, хоть он и полубог. Мы не знаем, как и почему это происходит. Сесть и решить «Дай-ка я расскажу вот эту историю» невозможно. Я, например, много лет пытался придумать историю для безбюджетного хоррора. Но «Шопинг-тур» пришел ко мне, когда я совершенно и думать про это забыл. Я не знаю, что сделает с миром пандемия, но знаю точно, что условный Netflix никогда не убьет кино. Когда-то, в 1950-е годы, так говорили про телевидение, потом, уже на моем веку, — про видео. Потом, сравнительно недавно, про мобильное кино. И что? Понятно, что возврата к прошлому нет, его нет никогда, но пока, мне кажется, мы выходим из этого опыта — я имею в виду опыт внезапно нависшего, но так и не случившегося апокалипсиса — не очень сильно изменившимися. Если, конечно, мы из него выходим.
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»
-
«Нужен был нереальный реализм» — Тина Баркалая о «Сказках Гофмана»
-
Сесиль де Франс: «Сниматься — настоящий подарок судьбы»
-
«Я хотел понять свое поколение» — Иван Власов о фильме «Дивный мир»
-
«Одинокий Джокер на Голливудском бульваре» — Влад Козлов о фильме «Немая жизнь»