Юрий Сапрыкин
Юрий Сапрыкин

Это печально


Некоторое время назад на канале «СТС» появилась удивительная программа «Большой город»: удивительная в том смысле, что предназначена она, кажется, была не для просмотра в телевизоре — а для того, чтобы немедленно порезать её на куски и выложить в ютьюб, где фрагменты программы зажили бы самостоятельной жизнью. Телевидение обиделось и программу быстро изничтожило, что с позиций здравого смысла совершенно резонно: по нынешним временам сообщение оказывается услышанным не в тот момент, когда его транслирует телеканал, пусть даже с самой козырной долей аудитории, а когда его выложат, запостят, перешлют друг другу миллионы юзеров. Информация становится действительно массовой только за счёт самозарождающейся вирусной активности.

«Большой город» был лабораторией по искусственному синтезу мемов; тележурналист Роман Супер вспоминает в интервью OpenSpace, как съёмочная группа пыталась разгадать алгоритм, какие виды роликов гарантированно взламывают YouTube — и сделать то же самое. Почему миллионы просмотров собирают ролики, где люди не торопясь вскрывают коробочку от какого-нибудь нового айфона? Вопреки всему этот вполне обыденный процесс создаёт нешуточный саспенс — значит, надо взять красавицу ведущую Татьяну Арно, вручить ей нож и заставить вскрывать коробочку.

Казалось бы, идея правильная — но YouTube молчал, вирус не зарождался, миллионы просмотров вместо завораживающей Татьяны с коробкой собирал какой-нибудь малоизвестный в медийном смысле кот. Триумфом съёмочной группы (согласно интервью Супера) стал сюжет, где переодетый в костюм слона актёр, предварительно приняв на грудь бутылку водки, громил московский супермаркет. Снятый скрытой камерой ролик выложили на Life.Ru, пару дней он неспешно гулял по сети, но эпидемии вновь не случилось: искусственный вирус упорно отказывался заражать.

Станислав Ярушин и Кирилл Иванов в программе Большой город

Говоря о протестном, или шире — политическом видео, невозможно игнорировать опыт «Большого города» (который, справедливости ради, ничем подобным не занимался — на канале «СТС» этот дискурс не приветствуется). Если смотреть на видео как на социально значимый продукт, приходится задавать всё те же вопросы — как возникают информационные вирусы, что позволяет им внедряться в сознание людей, что заставляет зрителя подняться со стула, пойти на митинг, поменять представления об устройстве мироздания? Нажать на кнопку repost, в конце концов. На эти непростые вопросы человечеству не приходилось отвечать прежде — по крайней мере, в такой форме; здесь невозможно обратиться к опыту предшественников — Эйзенштейна, Годара или авторов программы «Взгляд»: подобно миллионам пользователей, завороженно следящих за тем, как девушка вскрывает коробку, мы не знаем, что за устройство находится внутри и как оно работает.

Тем более, что иногда оно работает. Вот, казалось бы, сидит унылый дядька в милицейском мундире и монотонно рассказывает неправедные дела — свои и коллег. Или вот ещё: другой унылый дядька в мундире ходит, размахивая руками, по торговому залу супермаркета, от него в разные стороны разбегаются люди, некоторые падают и больше не поднимаются. Ничего, казалось бы, заразительного — однако же два неизвестных ранее майора милиции, оказавшись по разному поводу перед камерой, за несколько месяцев полностью меняют отношение общества к органам внутренних дел, превращают милицию чуть ли не в касту неприкасаемых, заставляют продвинутых активистов с художественным уклоном переворачивать милицейские машины, а продвинутых музыкантов — почти в открытую призывать к их поджогу, и провоцируют в конечном счёте её, милиции, то ли роспуск, то ли переименование. Майором Дымовским двигало не то стремление изменить порядки в собственной конторе, не то желание спасти собственную шкуру, майором Евсюковым — слепая энергия ненависти. Камерам, их снимавшим, было всё равно. Искусства, да и вообще какого бы то ни было сознательного действия, в этом ноль, эффект — невероятный.

Алексей Дымовский

Вернёмся на шаг назад, к активистам группы «Война», переворачивавшим перед камерой машины ментов. Видео «Дворцовый переворот» тоже произвело некоторый эффект, и опять же, он вряд ли совпадает с изначально планировавшимся: в тот момент, когда я пишу эти строки, активисты «Войны» Олег Воротников и Леонид Николаев находятся в питерском СИЗО, очень хотелось бы, чтоб ненадолго. В видео «Войны» есть нехитрый, но чётко считываемый образ — детский мячик, закатившийся под милицейскую девятку, есть двухходовая, но всё же драматургия, почти профессиональная операторская работа, монтаж. В общем, это почти кино. И смотрится оно совершенно иначе, по сравнению даже с путаными и не вполне искренними объяснениями Дымовского. Изменив слишком многое в судьбе активистов «Войны», видео не повлияло на картину мира вообще (как эту картину ни понимай); оно стало документом в биографии группы «Война» — но не документом того, что случилось однажды ночью у Михайловского замка. Как только в пробирку добавляют даже малую долю профессионализма, вымысла, литературности — вирус чахнет и теряет свои действенные свойства.

Многие помнят времена, когда политическим высказыванием становилось более-менее любое, выходящее за рамки нормативной эстетики. Тарковский был политическим высказыванием, Герман был политическим высказыванием, фильмы студии «Мжалалафильм» заключали в себе такую силу протеста, какую в роликах нынешнего ютьюба с трудом найдёшь. И, что там говорить, на изменение реальности всё это работало, возможно, сильнее, чем популярные на исходе восьмидесятых агитки в жанре «так-жить-нельзя». Сила и обаяние Бананана из «Ассы» заключались в том, что он видел сны, срежиссированные Юфитом и Евгением Кондратьевым — а не в том, что после его похорон придёт Цой и споёт про сигареты в руках, чай на столе. Теперь некрореалистическими снами никого не удивишь, отличающийся от мейнстрима язык не воспринимается как выход за флажки или призыв к действию; всё, что делается в пограничных зонах и ненормативных (во всех смыслах) эстетиках, отправляется на «Кинотавр», на выставку видео-арта, в артхаусный прокат, в рекламу, в ютьюб: он всё прожует. На каждый радикальный язык найдётся свой ярлык, свой способ употребления, позволяющий относиться к нему как к просто искусству — с холодным носом. Здесь можно было бы навертеть гору умных слов про кризис репрезентации, но давайте примем это как данность — критика социальной реальности силами визуальных искусств почему-то перестала восприниматься как критика, в ней нет, перефразируя одиозную кинчевскую фразу, ничего такого, чем меняют мир. Это не значит, что политического видео нет, или что всё это чушь и не стоит внимания — просто оно не работает как политическое: остроумно и хлёстко сделанное видео группы «Что делать» «Башня. Зонгшпиль» — брехтовская опера, в которой хор работяг, гастарбайтеров, пенсионеров, хипстеров и либеральной интеллигенции комментирует брехтовскими зонгами строительство башни «Охта-центра» — вызывает восхищение своими формальными достоинствами, но боюсь, никак не влияет на судьбу газпромовской башни (или на мнение работяг, гастарбайтеров и прочих относительно этой судьбы). Даже максимально прямое и жёсткое высказывание, будучи изложено при помощи оператора, монтажёра и хорошей цифровой камеры, воспринимается как сомнительный рекламный ролик: смотри гуляющую по сети короткометражку «Дрифтер», где положительный герой травит метиловым спиртом пасущихся в парке гопников; непонятно, что именно может продвигать эта социальная реклама (метиловый спирт?!), но подвох чувствуется.

Акция арт-группы Война Дворцовый переворот

К счастью или к сожалению, российское искусство само испытывает серьёзные комплексы по поводу того, что в нём слишком много искусства: отсюда расцвет вербатима и новой драмы, отсюда Рубанов, Прилепин и прочие новые разночинцы, отсюда группа «Кровосток» и прочая «жесть-как-она-есть». Попытки вытравить из себя всё слишком художественное можно было наблюдать некоторое время назад на показах фестиваля «Кинотеатр.doc»: казалось бы, делов-то — поставить камеру в купе, или на пляже, или в подъезде, где тусуются пятнадцатилетние тёлочки — и какой эффект: сырая правда, живое дыхание жизни, прям до мурашек. Но играть на одном приёме оказалось сложно, самые талантливые из кинотеатр-доковского поколения уже получают призы в Берлине, и совсем не за синема верите. Только Германика, выворачивая себя наизнанку, умудряется ловить в объектив ту самую сырую правду, узнаваемую, действенную, всё объясняющую и всё отрицающую.

Сериал «Школа» — видимо, и есть самое действенное политическое видео, в котором трудящиеся массы вдруг узнали себя, и этот портрет им страшно не понравился. «Школу» не получается воспринимать просто как «кино», она провоцирует какие-то движения души — в крайнем случае, желание её запретить.

Есть ещё одна причина, из-за которой в попытках найти нечто живое и действенное мы неизбежно скатываемся к вербатиму — история последних двадцати лет научила большую часть публики относиться к любому идеологическому высказыванию как к разводке для лохов, хитроумному способу достижения какого-то шкурного интереса. В результате единственным институтом, предлагающим образы будущего, оказывается власть, и даже её безобидные и дружелюбные утопии — Сколково, Чемпионат мира и так далее — встречаются с глухим раздражением: всех обманут, всё распилят, ничего доброго из этого не выйдет. Будущее в массовом сознании — совершенно как в книжке Коупленда: не то место, где хотелось бы оказаться; любое послание, предлагающее изменить дурное, но привычное настоящее в пользу неопределённо пугающего будущего, работает не как вирус — но как аллерген. Единственное, что может заставить эту массовую аудиторию поднять жопу со стула и попробовать сделать что-то с собственной жизнью — это непосредственное, непредумышленное, как бы случайно пойманное изображение этой самой жизни. Две нечёткие фигуры методично бьют в одно и то же место на теле лежащего журналиста. Выскочившая на тротуар машина размазывает двух прохожих в мясо — а вышедшая из неё блондинка, не глядя на тела под капотом, начинает рассматривать поцарапанный бампер. Или вот эта гениальная милицейская съёмка, всем вирусам вирус, где пойманный за угон пацанчик лаконично и стоически описывает собственные жизненные перспективы: «Ну и как думаешь сколько тебе дадут?» — «Думаю, пять лет минимум». — «Ну и что, это грустно или весело?» — «Это? Это печально».

Кадр из видеоролика Это печально

Опознавая эти фрагменты жизни как имеющие к нам прямое отношение и превращая их собственными усилиями в самостоятельный и действенный вирус, мы не можем не констатировать одну простую истину: возможно, критикуемая социальная реальность устроена гораздо проще и одновременно страшнее, чем предполагают её дежурные критики. И дело не в преступной власти, коррупции или несовершенстве государственных институтов — а в системном антропологическом кризисе. Тогда самым честным протестным высказыванием оказывается не ролик с ютьюба, а фильм «Догвилль». Или собственное отражение в зеркале.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить