«Метаморфозис»: Столица и усадьба
Метаморфозис. Реж. Сергей Тарамаев, Любовь Львова. 2015
Голубые обои в белый цветочек. Занавеска на ветру. Коридор. Каменный усадебный мостик. В звуках рояля за кадром — классическая тоска по чему-то большому.
…Молодой пианист Алексей Сенин томится у себя на даче. Его даровитой натуре скучно и тесно среди пошлого окружения. Ни матушка, ни концертный директор (развратный кокаинист) не умеют понять его. И лишь девочка лет одиннадцати — дочка соседа-помещика — видит его трепетную музыкальную душу. Девственник от природы, Алексей тянется к ребенку, однако рок поспешит разрушить их нежную дружбу, доведя Алексея до погибели.
«Метаморфозис» г-на Тарамаева и г-жи Львовой — фильма невероятно поэтическая. Все здесь хорошо: и милая сельская идиллия, и тонко подмеченные сценки усадебной жизни, и безупречный психологизм героев (авторы красочно показывают все оттенки современных пороков). Отдельно стоит отметить фотографию г-на Жамбакиева, не уступающую по качеству кадрам лучших французских и датских фильм.
Несмотря на значительность и даже трагичность истории, отдельные части фильмы сняты не без игривости, придающей «Метаморфозису» элементы легкого жанра. Впрочем, некоторые сцены, как то жизнь развращенного света или сцена в бане у магараджи — могут показаться излишне фривольными, а потому не могут быть рекомендованы к просмотру дамам и девицам.
Справедливо будет сравнить «Метаморфозис» с лучшими картинами «Русской золотой серии» фирмы г-д Тимана и Рейнгардта, а г-на Тарамаева и г-жу Львову причислить к числу лучших русских постановщиков, таких как г-н Гардин и г-н Чардынин.
Подождите. Какой Гардин? Какой Рейнгардт? Какая «золотая серия»? В текст явно закралась ошибка.
2015 год. Молодой пианист Алексей Сенин томится у себя на даче…
Стало лучше, хотя на общий смысл это не повлияет. Ни чеховская дача, ни развратный кокаинист, ни даже сосед-помещик из сюжета не исчезнут. Впрочем, им и не нужно исчезать. Еще со времен «Зимнего пути» было ясно, что в кинематографе Тарамаева и Львовой дореволюционное кино переживает свое второе рождение. Те же изящные кадры, возвышенные сюжеты и хрупкие герои, населяющие условный мир условной красоты. Если в «Зимнем пути» это и не бросалось в глаза, то только благодаря социальному неравенству персонажей. Зритель сталкивался с двумя мирами: миром современности и миром красоты. Оба они были довольно умозрительными, но их соединение давало ощущение чего-то настоящего.
В «Метаморфозисе» авторы отказались от любых уступок современности в пользу прекрасного. И в итоге судить их произведение с позиций современного российского кино попросту невозможно. Сюжет кажется чудовищным нагромождением выразительных деталей. Тут и гениальный пианист, и праздник в имении, и огромный бык, запертый в металлическую клетку, и некая аллегорическая дама в венке и античных шалях шествует в сопровождении полуголых факелоносцев к плоту, и кокаинисты, и обязательные геи вкупе с японскими гейшами, и даже бородатый атлет в шароварах, бреющий подмышки какому-то злобному толстяку. И все эти чудеса происходят в какой-то паре десятков километров от Москвы, а то и в самой Москве! Воистину, как говорил про кино Саша Черный, «пожар и землетрясение в ванной комнате».
Все это было бы понятно во времена Веры Холодной, когда сюжет был трагической абстракцией, а иные режиссеры не столько рассказывали истории, сколько стремились удивить зрителя выразительными кадрами. Тогда если герой сидел за столом, то стол был обязательно с инкрустацией, если рядом с героиней была ваза, то в вазе стоял огромный и диковинный цветок, стремящийся затмить героиню. И, разумеется, кадр ломился от всевозможных дворцов, усадеб, графов, поместий и князей, заснятых долгими панорамными планами. И это вовсе не было плохо. Тот кинематограф был сладостной и тревожной грезой, сном предреволюционной эпохи. Но сейчас повторение этого опыта едва ли возможно. По крайней мере, невозможно повторять его старыми методами.
Времена «русской золотой серии», состоящей из лубочных экранизаций «актуальной классики» вроде Вербицкой и Нагродской и бесконечных балов Наташи Ростовой, прошли. Это раньше довольно было снять выразительное красивое лицо на выразительном красивом фоне, чтобы придать произведению оттенок благородства. За прошедшую сотню лет красота в кино успела заметно девальвироваться. Теперь пустая красота недопустима.
Можно возразить, что «Метаморфозис» — это трагическая история про творчество, а потому ей полагается быть прекрасной. Но сравните все эти мытарства с какой-нибудь «Молодостью» Соррентино. Соррентино тоже снимает предметы красивые (и иногда очень пошлые), но делает это для того, чтобы объяснить вещь общезначимую. Он рассказывает о вечной молодости, которая не подвластна времени. Сквозь все эти швейцарские виды в «Молодости» проглядывает что-то человеческое.
Для Тарамаева и Львовой трагедия оказывается чистой условностью. Большинство сцен исключительно декоративны: зачем-то убивают злобного толстяка, какие-то близняшки поют песенку, аллегорическая дама плавает на плоту. Авторская мысль не в силах соединить это все в нечто целое, а лица, эмоции и сюжетные повороты оказываются лишь набором выразительных жестов, поводом оценить мастерство оператора и художника. И золотое шитье на платье старушки из концертного зала здесь едва ли не важнее самого концерта.
Метаморфозис. Реж. Сергей Тарамаев, Любовь Львова. 2015
Если не рассматривать «Метаморфозис» как запоздалый феномен дореволюционного кино, то этот фильм будет похож на не очень хороший дизайнерский проект. Модное пространство в стиле немного условного ретро. Все симпатично, но собрано из разнородных элементов и на самом деле лишено жизни. Стильно, но пустовато. Так эти благородные сцены с многочисленными античными аллюзиями и намеками на все на свете обретают явно комический привкус; смертельная серьезность происходящего усиливает эффект до такой степени, что объяви авторы свой фильм инди-комедией — никто бы не заметил подвоха.
Вот девочка говорит с пианистом на берегу реки. Почему он не отвечает на ее смс? Он оправдывается. Она толкает его в воду, после чего герои долго лежат и смотрят в небо. Их диалог мало чем отличается от диалога из любой романтической комедии. Штамп. Общее место. В кино всегда что-то такое спрашивают перед лежанием на спине и смотрением в небо. Но стоит все эти тысячи раз слышанные реплики сказать одиннадцатилетней девочке, причем на полном серьезе, как становится очень смешно. Или вот трагическая смерть героя. За кадром надрывается рояль. Еще немного, и плот с ним поплывет по волнам местного Стикса. Героя пытают. Его сажают на стул, стул выбивают и он падает. Его опять сажают. Выбивают. Падает. Сажают. Выбивают. Падает. Так несколько раз. И опять все серьезно, все по-настоящему, но от этого настоящего отдает хармсовским абсурдом.
Можно было бы списать происходящее на особенности авторского стиля Тарамаева и Львовой. Да, они скорее дизайнеры. Им нравится складывать фильмы из красивых и ничего не значащих элементов. Зато симпатично, и все как у людей. Однако стоит оглянуться вокруг, и окажется, что множество режиссеров руководствуется схожим методом. Прежде всего, это студенты различных киношкол. Историю, героев и, в конечном счете, зрителя они готовы принести в жертву ради выразительных деталей: шляпок, инкрустаций, горки мирабели на фарфоровом блюдечке. И красивая вещь в кадре вдруг перестает быть частью целого, существуя сама для себя.
Есть в этом что-то невероятно провинциальное и одновременно — что-то очень незрелое. Так уездная барышня, читая романы, представляет себе большую жизнь где-то за околицей. Все красиво, величественно и немножко смешно. Увы, за пределами нашего уезда, в мире, где о большой жизни не грезят, все эти фантазии едва ли покажутся интересными. Но и пусть. «Русской золотой серии» многим, кажется, вполне достаточно.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса