«Пиноккио» Маттео Гарроне — Теплое старое дерево
В прокате «Пиноккио» Маттео Гарроне. О нежной взрослой киносказке, ставшей хитом в Италии, рассказывает Вероника Хлебникова.
Дело было зимой, на зеленой траве лежал снег. Джеппетто отдал свое пальто, чтобы купить азбуку, дальше мы знаем. Но у Маттео Гарроне на общеизвестное ложится отсвет кинематографической магии, меланхолии предметов и стен, а также чувств необычной интенсивности, включая голод и великодушие. В повседневную трудную жизнь мужчин и женщин во плоти, в дряхлый сломанный мир, в уютное чрево акулы врывается чудовищное волшебство любви. С литературной сказки слетает дидактический чепец.
Стоит ли при всяком музыкальном случае делать эльфов киргизскими доставщиками пиццы, а гномов — немецкими сантехниками.
Экранная жизнь Пиноккио началась в короткой немой итальянской картине 1911 года. Став настоящим мальчиком, в герои настоящего кинофильма он так и не попал, если не считать космическую и эротическую кавер-версии, где у героя рос не столько нос. Знаменитая экранизация студии Диснея 1940 года была рисованной анимацией. Поэтичная постановка Луиджи Коменчини с Джиной Лоллобриджидой 1972 года — телевизионной продукцией. Фильм Роберто Бениньи 2002 года, где 50-летний актер-режиссер сыграл главную роль куклы-переростка, признали недоразумением. В новом «Пиноккио» Маттео Гарроне возвращает Бениньи на экран, и тот выглядит лучшим из Джеппетто, празднующим рождение деревянного сына безудержным, заразительным ликованием.
«Пиноккио». Реж. Бен Шарпстин. 1940
«Пиноккио». Реж. Роберто Бениньи. 2002
Маттео Гарроне. «Гоморра»
От автора «Таксидермиста», «Гоморры», «Первой любви» и особенно «Сказки сказок», где быть человеком или чудовищем не означает быть разными существами, ожидали темной стороны древесины — в понимании Бенедетто Кроче, утверждавшего, что «древесина, из которой выструган Пиноккио, это человечество». Но самая жуткая сцена в фильме — это обугленные ноги Пиноккио, уснувшего возле очага. Вместо сюрреалистического фильма ужасов в духе «Отесанека» Яна Шванкмайера про кровожадное свирепое полено, Гарроне снял нежную сказку под насвистывающую музыку Дарио Марианелли, в исторических костюмах и интерьерах. В лохмотьях и тосканских руинах потерялся животрепещущий вопрос, стоит ли при всяком музыкальном случае делать эльфов киргизскими доставщиками пиццы, а гномов — немецкими сантехниками.
Выбор Гарроне сообщает фильму больше реализма, чем самая смелая реновация классического текста. Он не стал превращать Лиса (Массимо Чеккерини) и Кота (Рокко Папалео) в агентов по продаже участков на поле чудес. Они всё те же ободранные и голодные доходяги с хвостами, что не мешает Чеккерини (он же соавтор сценария) быть вдохновенным демоном-искусителем и создавать соблазнительные миры на экране одной лишь модуляцией голоса.
Улитка в доме Феи с Голубыми Волосами, всю ночь спускавшаяся по лестнице, чтобы открыть Пиноккио дверь, потому что «мой мальчик, я улитка, а улитки никогда не спешат», — даже более фантастичное существо, чем у Коллоди или в баснях Гильермо дель Торо: могучий кентавр в кринолине с турнюром оставляет за собой обильный шлейф слизи, катает на раковине Пиноккио и девочку-фею. Кроме того ее можно ускорить и замедлить. В сцене, где Пиноккио скорее жив, чем мертв, потусторонние кролики-гробовщики кувыркаются в немом слэпстике на скользком от слизи полу, будто преодолевая трудные родовые пути между царствами живых и скорее не живых. Гарроне удалось протиснуться между фантастикой и бытописанием, не прибегая к цифровым рисункам, его визуальные эффекты сработаны вручную, что делает его фильм триумфально живым, так что детям за тридцать и сорок тоже будет, наверняка, интересно.
Феей крестной самого Гарроне могла быть Кира Муратова с ее «Мелодией для шарманки» и «Среди серых камней».
Превращение деревянной куклы в мальчика всегда означало превращение в умытого, послушного, исполнительного члена общества чистых тарелок, то есть в марионетку, которая привязана к жизни тысячью разных ниток, за которые так легко дергать. Когда Пиноккио впервые встречает своих собратьев по происхождению в кукольном театре бородача Манджафоко, пучки их веревок бросаются в глаза прежде их амплуа — Арлекина, Пульчинеллы, Панталоне. Свободный от уз марионеток Пиноккио не раз испробует привязь — в качестве повешенного и осла, но продолжит стремиться к самой крепкой, невидимой и добровольной связи — человеческой любви. У Гарроне любовь могла бы выступить каплями янтарной смолы, но она без сантиментов растрескивает неподвижное, тяжелое деревянное лицо Пиноккио, неожиданно пылко отзывающегося на всякое доброе слово, ждущего ласки, стремящегося в объятия и щедрого на поцелуи. Нежность странным образом контрастирует с его взрослым, не умильно-мультипликационным и совершенно не забавным лицом.
Еще менее сказочны и кавайны декорации «Пиноккио», это бедные и пропащие, как современные кварталы «Гоморрры», тронутые той же повседневной эрозией. Здесь недоедают и мерзнут не только Джеппетто и пропойца мастер Вишня. Даже те, кто возит марионеток в грязном фургоне и не жалеет пяти сольдо деревянному мальчику и его отцу, или превращает детей в ослов, чтобы продать их в кабалу, выживают как умеют. Страна непослушания представляет собой двор крестьянской фермы с подстеленной соломой, где развлечения будущих ослов сводятся к играм на свежем воздухе, а воздух «Пиноккио» в просторных пейзажах Тосканы чрезвычайно свеж, кажется, его можно с хрустом разломить, как арбуз. Даже мир Феи — ветхое пепелище, остров мертвых, выцветший натюрморт с паутиной и плесенью — не только в силу символических особенностей сказки, но главным образом потому что бедность, в сущности, главный герой фильма.
На круглой Земле: Разговор с Кирой Муратовой
Ветхие городишки, здания, комнаты, поля под снегом зябко обступают обездоленных персонажей нового «Пиноккио». Все они дети подземелья, второстепенные люди и звери. Феей крестной самого Гарроне могла быть Кира Муратова с ее «Мелодией для шарманки» и «Среди серых камней». В «Пиноккио» Гарроне принципиально отсутствует главное чудо наших дней — сказочный джек-пот, вознаграждающий героя за мытарства, оглушительные богатства, непременные сокровища. Джекпот Пиноккио и Джеппетто — просто быть вместе, отцу, сыну и духу любви между ними. Представление совершается среди запустения, напоминая, что таков итог всех земных метаморфоз, настоящих и мнимых, будь то из дерева в осла, из осла в мальчика, от носопырки в указку, от физически осязаемого к независящему от материи и заставляет вспомнить театральную постановку «Пиноккио» француза Жоэля Помра, где главным вопросом была сама способность изменяться: способен ли на это человек, а дерево?
У Гарроне остановившийся в своих метаморфозах Джеппетто готов деревом прорасти в рыбу покоя и сытости, питаться ее соками.
Гарроне, как и Помра, отвлекает от мыслей про бесплатную фею и ее подарки, про жестокую тупость мальчишек, про бедолаг родителей и похвальное стремление быть людьми, что бы это ни означало. Ему близка идея, что человеческое существо заранее не определено, а его агрегатные состояния, формы и фактуры текучи: вот он антропоморфный сучок, вот камень вместо хлеба, а вот — типичный осел, и стало быть попытки перекроить природу, переставить атомы не совсем бессмысленны, как и усилия любви, в самом деле влияющей на химию, физику вкупе с ботаникой. В «Первой любви» телесная оболочка подруги героя должна истончиться до предела, чтобы трансформировался ее дух, но сорок килограммов плоти бунтовали и брали верх над принципом невесомости и насилием.
Есть и кардинальное различие. У Помра человечьего в Пиноккио — одна грубая видимость. Он буянит, хамит, приговоренный из-за чужого одиночества отбывать не свою судьбу. Кто сказал, что Пиноккио нужно становиться мальчиком, если больше нравится быть ослом? Что жить следует на просторе житейских бурь, если получается жить в чреве большой рыбы? У Гарроне остановившийся в своих метаморфозах Джеппетто готов деревом прорасти в рыбу покоя и сытости, питаться ее соками. Но не Пиноккио, охваченный зудом вечного превращения, которое не гарантирует ни буржуазного достатка, ни места в обществе, только любовь и когда-нибудь смерть, еще одну трансгрессию.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса