«Солнцестояние»: Травы и травмы

И еще о «Солнцестоянии» Ари Астера. Если вы уже ознакомились со статьей Алисы Таежной о том, как кровавые ритуалы превратились для современных киногероев в своего рода сеансы психотерапии, и не боитесь спойлеров (а они есть!), то прочитайте нашу рецензию на фильм ужасов, где почти всё самое страшное происходит при ярком дневном свете.

Отправной точкой «Солнцестояния» для Ари Астера, как и в «Реинкарнации», становится острый невроз главной героини. Причиной (или скорее следствием) нестабильного состояния Дени (Флоренс Пью) становятся нездоровые отношения с Кристианом (Джек Рейнор). Классический букет: обесценивание, пренебрежение, ложь. Окончательно сбивает Дени с ног — прямиком в пропасть — семейная трагедия. Ее сестра сводит счеты с жизнью, отравив себя и заодно и спящих в доме родителей выхлопными газами. Из жалости (но явно не из сочувствия) Кристиан не уходит от Дени, как давно планировал, и нехотя приглашает её в Швецию на языческий праздник летнего солнцестояния.

Так девушка отправляется на встречу со своими травмами, а режиссёр выводит свой фильм из привычных для хоррора замкнутых декораций. И в этом существенное отличие «Солнцестояния» от его дебюта. В клаустрофобических и тёмных интерьерах «Ренкарнации» испытывать ужас было легко, органично, даже по-своему комфортно. В «Солнцестоянии» же Астеру удаётся создать противоположный эффект — под открытым небом и палящим солнцем, в безумстве ярких красок и диких плясок языческого вудстока он предлагает зрителю пережить совершенно иной опыт ужаса. В интервью режиссёр часто упоминает, что в создании насыщенного визуального образа ориентиром для него были техниколоровые фильмы Эмерика Прессбургера и Майкла Пауэлла, отсмотреть которые, конечно, было поручено и постоянному оператору Астера — Павлу Погоржельскому. Cамую точную трактовку «Солнцестоянию», пожалуй, дал Джордан Пил, назвавший фильм самым идиллическим хоррором всех времён.

Но элегантность Ари Астера здесь ещё и в том, что он почти не использует в своем фильме «джампскейры», его словно бы не интересует поверхностный страх как естественный рефлекс. Кадры, от которых действительно хочется закрыть глазa (в основном это его фирменные, очень детализированные элементы боди-хоррора) занимают мизерную часть фильма, тогда как предчувствие страха не покидает зрителя на протяжении почти двух с половиной часов, провоцируя тревогу, внутренний тремор, тихую панику. При этом драма распадающихся отношений главной героини с партнёром, её посттравматический стресс после утраты семьи не отвлекают, а наоборот — только способствуют нагнетанию параноидального состояния.

Именно неврозы зачастую активируют магическое мышление.
 

Режиссёр не скрывает, что основой сценария стал собственный опыт болезненного разрыва, давшегося ему очень тяжело. Эмоции переданы правдоподобно (если вообще можно говориь о правдоподобии в таких обстоятельствах), и не испытывать эмпатию к Дени просто невозможно, так же как и не ощущать весь спектр её эмоций — от отчаяния и страха до взрывной истерии.

Помимо этого Астер старательно работает и ещё с одной, ставшей такой же характерной для него темой, как и распад семьи, — с мистикой. Вряд ли эта связь случайна — именно неврозы зачастую активируют магическое мышление (в самом простом понимании — способность сознания находить нелогичные закономерности между несвязанными друг с другом явлениями или событиями). Кроме того, мистическое в обоих фильмах становится очень точной, отражающей условную «объективную» реальность, метафорой. Спиритический сеанс в «Реинкарнации» — последняя попытка наладить с погибшей дочерью коммуникацию, которая фактически отсутствовала внутри семьи при её жизни. А секта из «Солнцестояния» — очевидный образ семьи, от утраты которой Дени так и не смогла оправиться.

Возможно, этот некрофильский подтекст тоже по-своему говорит о (не)умении отпускать.
 

Перед съёмками второй картины Ари Астер много читал о культах и вполне реальном шведском празднике солнцестояния Midsommar, посещал места, где до сих пор чтят его традиции. И в конце концов, построил стараниями сценографа Хенрика Свенссона вымышленную деревню в симпатичной глуши под Будапештом (там снимать значительно дешевле), установил Майское дерево и создал самобытный мир языческого культа со своими строгими законами, иерархией и кровожадными, но любопытными ритуалами. Главный из них — жертвоприношение, которое позволило режиссеру быть максимально детальным в изображении телесности. Он не даёт плоти просто так разложиться где-то в лесу, а весьма изобретательно «преображает» её руками сектантов и наделяет новыми сакральными функциями, пусть и ненадолго. Возможно, этот некрофильский подтекст тоже по-своему говорит о (не)умении отпускать.

Сомкнутые объятия — «Солнцестояние» и конец сиротства Сомкнутые объятия — «Солнцестояние» и конец сиротства

Под конец фильма ловишь себя на мысли, что ко всему многообразию эмоций Астер добавил ещё кое-что — иронию, полуулыбку, крайне специфический юмор (он часто называет «Солнцестояние» именно чёрной комедией), тем самым окончательно сбив с толку, сделав открытый финал фильма ещё более неоднозначным. Удалось ли Дени выйти из болезненных отношений, или этим летом она попадет в куда большую зависимость? Обрела ли она семью, исцелилась ли от психоза или полностью порвала связь с реальностью? А может быть, система ценностей древнего культа имеет право на существование и даже более жизнеспособна, чем традиционная цивилизация? Или это зло? А если не зло, то что вообще это сейчас было?

«Мне нравится, когда зритель выходит из кинотеатра, не понимая, что именно он только что увидел», — говорит Ари Астер в одном из интервью. Что ж, в «Солнцестоянии» он безусловно достигает этой цели. И это прекрасно.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: