В своем репертуаре. «007: Спектр»

007: Спектр. Реж. Сэм Мендес, 2015
Великобритания, режиссер Сэм Мендес, в ролях Дэниел Крэйг, Кристоф Вальц, Леа Сейду, Рэйф Файнс, Бен Уишоу
Имя новой девушки Бонда — Мадлен Сван, и поиски утраченного времени — именно то, чем будут заниматься сам агент 007 и авторы фильма о нем на протяжении двух с половиной часов «Спектра», не только самой продолжительной, но и самой убаюкивающей из 24-х дорожек с долгоиграющей пластинки «Бондиана». Под убаюкиванием мы не имеем ввиду непременно скуку — хотя сюжетные повороты в детективах бывают и поизящней, погони и позабористей, нидерландскому оператору Хойте Ван Хойтема на съемках в Лондоне и Риме вовсе не обязательно было самому всю дорогу клевать носом за камерой, чтобы донести до зрителя ощущение понурости, разлитой нынче в воздухе европейских столиц, а австрийский актер Кристоф Вальц в роли главного злодея настолько механически отработал свой обычный арсенал площадных ужимок из прошлых ролей, что, право же, произвел бы более зловещее впечатление, если бы просто остался сидеть дома и не отвечал на звонки. При всей скучноватости я не упрекну этот фильм и в затянутости — хронометражом я заранее не интересовался и, включив телефон после сеанса, сильно удивился, что столько времени прошло, мне-то показалось, что он пролетел даже слишком поспешно. Как сон. Потому что после неожиданно сурового, как стены вынесенного в заголовок шотландского замка, «Скайфолла» — ощерившегося на всепронизывающую релевантность сегодняшнего мировосприятия бойницами здравого смысла, у которого есть единственный Гринвич, пробудившего бондиану от морока, в котором она пребывала четверть века — тупо рекламного ролика, за просмотр которого те, у кого нет денег на продукты, которые он рекламирует, платят, чтоб хоть увидеть их, — «Спектр» поглощен как раз именно что убаюкиванием. Убаюкиванием не как бегством от породистого упрямства трагедии, в категориях которой где-то с середины фильма взялся изъясняться «Скайфолл», обратно в каталожную канитель — убаюкиванием как тактикой дальнейшего выживания, бережно подобранной авторами именно для того Бонда, каким он стал к финалу «Скайфолла»: вынужденным проститься с плейбойской беспечностью, обнаружившим, что все его моральные тылы, люди, дома, машины, его оберегавшие и дарившие чувство безопасности и комфорта, обрушились в небытие и дальше ему предстоит идти одному, а заодно — что самый расцвет сил — это автоматически и первый симптом необратимого их увядания.

007: Спектр. Реж. Сэм Мендес, 2015
Хотя убаюкивание, укачивание, с точно отмеренными и разбросанными по хронометражу дозами наркоза посредством прямых уколов психоделики — это стратегия эмоционального воздействия фильма, из логических связей, в которых пребывал его зритель до того, как раздвинули занавес и выключили свет, в алогичную текучесть сновиденья «Спектр» забрасывает с ходу, ударом в солнечное сплетенье: снятым без монтажных склеек, одним планом, длиннющим эпизодом, который открывается панорамой одной из главных площадей Мехико, Сокало, запруженной народным гуляньем по случаю Дня мертвых. Несколькими строками раньше я посетовал, что Ван Хойтема слишком уж сгустил тени и сумрак в европейских и интерьерных эпизодах «Спектра»: когда три четверти фильма желанию включить, бог с ней с люстрой, хотя бы торшер, и толком всех разглядеть мешает только невозможность стряхнуть с себя дрему окончательно и найти сил дотянуться до выключателя, это, я считаю, адский перебор. Но он, конечно, главный мастер росписи светом в монохромных композициях — именно Ван Хойтема в фильме «Она» укутал Шанхай в ту ласковую дымку теплых предзакатных лучей, по которой мы охотно опознали Землю недалекого будущего — и желтым по желтому именно того оттенка, каким Мексику раскрашивают на политических картах мира, показал нам в этом эпизоде прямой полуденный свет таким, каким в реальности, увы, человеческий глаз его уже не выносит, хотя он так хорош! От сверхобщего плана — к крупным, от одних фигурантов — к другим, со слепящего света площади — во мрак парадной, из прохлады гостиничного номера — на раскаленную крышу, пока герои снимают карнавальные маски, переодеваются, а камера пропускает их вперед, облетает сверху, пятится перед ними назад — такое беспрепятственное скольжение между пространствами и людьми бывает только во сне, и выстроить все это разнообразие световых и температурных состояний вокруг одной площади, в реальных условиях, без цифровых уверток, а потом отрепетировать, организовать, так еще и снять на самую настоящую целлулоидную пленку — это, конечно, высший пилотаж. Да, ура — мы во сне: не зря же столько страниц исписано за полвека, что бондиана, мол — воплощенье коллективных фантазий, подсознательное, эрзац…
Но визуальная вседозволенность сна сменяется кошмаром полудремы под оставшийся включенным телевизор: титры выполнены в стиле доморощенной компьютерной игры, со щупальцами, обвивающими дамские станы, и идут под песню, после трехактной драмы аделевой Skyfall прозвучавшую особенно невразумительно и по-козлиному, как в шоу «Голос». А следом газета с черно-белой фотографией Бонда, болтающегося на вертолете над паникующей площадью Сокало, приземляется в ледяном мраке непроснувшегося утра на казенное сукно письменного стола М (Рэйф Файнс), и сон как сновидение сменяется в «Спектре» на сон как состояние.

007: Спектр. Реж. Сэм Мендес, 2015
На много эпизодов вперед свет Хойте Ван Хойтемы гаснет, на экране воцаряется сумрак, в котором нет ничего от подвижности сумерек: это какой-то вечный, неменяющийся вакуум того типа освещенности, которое возникает в комнате, где только что за разговором пропустили закат и не успели еще опомниться, что пора зажигать электричество. Драматургия же фильма отличается вялостью того состояния, когда просыпаешься затемно, видишь, что через 15 минут прозвенит будильник, и переворачиваться спать дальше уже смысла нет, а встать нет сил. Откуда такая апатия у Бонда, известно — за самоуправство в Мексике у него отзывают на время лицензию, отказывают в новых гаджетах, а главарь некоего нового верховного министерства госбезопасности (им представляется Мориарти из «Шерлока»), которое теперь верховодит и над МИ6, и вовсе утверждает, что агенты 00 — прошлый век и будут упразднены, а секретные базы девяти государств будут слиты в одну-единую и это вопрос скорого голосования. Бороздя стальные волны Темзы на чугунной моторке, Бонд брюзжит на новодел на набережной — здание нового министерства, эдакий многоэтажный стеклянный парус. Полная прозрачность и бесплотность — всё, что нужно, чтобы полностью дезориентировать Бонда. Потому что смысл его жизни придает решение загадок и/или охрана секретов, для достижения чего (т.е., еще раз — для придания жизни смысла) он использует возможности своего тела и управляемых им физических объектов. Апатии Бонда вполне предсказуемо вторит и апатия авторов: как облечь в тень и свет — плоть и кровь кинематографа — схватку, чей исход предрешен хакерскими навыками Кью (Бен Уишоу), из которых лепить истории люди пока не научились. Бондиана всегда регистрировала современные очередному ее выпуску технические новшества, достижения архитектуры и моды на самом зрелищном уровне; придерживалась она и киномоды, и новая серия не исключение — с ее прологом без монтажных склеек, в русле новейшего оскаровского лауреата «Бёрдмэна», цветным монохромом Хойте Ван Хойтемы — моднейшего из операторов. Но фокус текущего момента в том, что новый «Бонд» — коль скоро уж центральным трюком интриги взят слив информации через интернет в одну базу и необходимость пресечь это действо — мог стать по-настоящему модным, фильмом, по которому 2015-й вспоминали бы, как 1964-й вспоминают по «Голдфингеру» с его астон-мартином DB5, когда б сценаристы либо нашли способ передать весь саспенс этого слива и противодействий Кью средствами кинематографа, либо создатели фильма изобрели для этих целей какие-то чисто кинематографические средства и внедрили впервые. Поскольку этого не произошло, мы имеем отдельно разговоры о затевающемся безобразии и убедительно сгорбившегося над планшетом Бена Уишоу, отдельно — убедительную панораму тоски Бонда по утраченному времени. К нему даже — наконец-то, где ж вы раньше-то были? — приходит Моника Беллуччи, и ее можно даже потискать, но секс-бомба миллениума теперь выглядит — и, надо отдать ей должное, играет — как Ирен Папас времен «Кровных уз» и «Христос остановился в Эболи». Тлен, играющий ожидание смерти: когда Бонд пристреливает двух наемных убийц, уже прицелившихся ей в затылок, она, с горьким всеведением сильно поздней, званой в кино уже как знак «новой волны», Жанны Моро, делает глоток коньяку, оборачивается к голубым глазам Дэниела Крэйга и произносит: «Благодарю! Вы продлили мою жизнь на пять минут». Надо сказать, со спиртным в этом новом мире тоже засада — Бонду и забыться не дают известным ему способом: когда в обращенном на понурые облапанные грязным снегом Альпы стеклянном шаре курортного бара он просит как обычно, бармен отвечает «Спиртного не наливаем», а ехидный Кью добивает: «Плесните ему аминокислотного шейка».
Показательно, что фильм очнется, когда Бонда занесет в Танжер — обитель битников, поколения первых романов Флеминга. Агент будет от души хлебать из горла горькую в кресле с просиженной обивкой и деревянными подлокотниками, а когда ему наконец из под стены явится мышь и он примется, грозя ей береттой, допрашивать: «Кто тебя прислал? На кого ты работаешь?», она-то, нырнув в какую-то норку, утащит Бонда в Страну чудес понятных ему приключений, роллс-ройса «Серебряный призрак» 1948 года, мартини с водкой в вагоне-ресторане а-ля «Убийство в Восточном экспрессе», блондинки в изумрудном атласном платье с голыми руками и спиной, что будет целиться в тамбуре в негодяя, подставив лопатки и завивку ветру, совсем как Дитрих в еще одном экспрессе 1930-х, «Шанхайском». И Ван Хойтема увидит свет, много света, и кованый чемодан Авы Гарднер снова прислонится к автобусной остановке среди африканской пустыни, и Бонд будет все понимать — драться, бегать, стрелять, пить, есть, любить. Пока из сахарской Нетландии фильм снова не вернется в современную цивилизацию и подлинная интрига не сольется обратно в ноутбук Кью. Бонд еше немного помыкается в сумраке Темзы, Хойтема щелкнет общий план ночного Лондона с его колесом обозрения настолько безразлично, что с тем же успехом мог бы просто спереть для этого кадра обложку пластинки Pet Shop Boys «Disco 3», и агент скажет «Уйду я от вас». Но перед рассветом заглянет к Кью: «Здесь осталось кое-что мое». В финальном кадре он уведет под розовеющие облачка впервые забрезжившего обещанием погожего денька лондонского неба тот самый астон-мартин DB5, которым обзавелся во времена «Голдфингера», увозя в нем Мадлен Сван, девушку с именем пирожного, вернувшего вдрызг больному герою Пруста на пару секунд удовольствие юношеского самочувствия.

007: Спектр. Реж. Сэм Мендес, 2015
Вот так его и убаюкали. Не дали разобраться с тем, что остается, когда с жизни сорваны покровы загадок, с тем, что открывает прозрачность, — со смертью и еще с тленом, сознающим, что тлеет и что конец этого процесса тления все равно смерть (тема, обозначенная в «Спектре» Моникой Беллуччи). Вместо этого Джеймсу просто вернули старую игрушку и предложили забить, впав в детство. «А ну ее! Делайте что хотите и дайте мне дожить в своем, двадцатом веке, где я прикатываю на астоне, усаживаюсь за столик с блондинкой, заказываю мартини — и всё кино!». Кстати, эту тему, куда более эффектно, Крэйг уже отыграл в кассовом блокбастере несколько лет назад — в финале «Девушки с татуировкой дракона», когда сегодняшней героине предпочел знакомый образ женщины XX века — заботливой мамочки, в минуту интимной близости оставляющей за тобой все полномочия вести мужскую партию.
Что если авторы сериала о Бонде не прекратят заигрывать с подлинными сегодняшними технологиями в своих сюжетах, они довольно скоро угодят в эту западню, из которой придется спасаться постыдным бегством в «раньше было лучше», предсказывалось на раз-два. Куда прискорбнее — по мне, так и вовсе тревожно — что никогда прежде поточный развлекательный кинематограф не был так обезоружен современной ему действительностью, как сегодня. Когда я начал эту рубрику, я очень скоро понял, что главная и порой неразрешимая на протяжении месяца проблема — найти в репертуаре кинотеатров хотя бы один фильм из нашего времени, не про 60-е, 70-е, 80-е, от которых уже тошнит, не про кринолины и латы, которые нынче потеснили с экранов даже скафандры, а про нас, сегодня, сейчас, тебя и меня. В лучшем случае от сегодня отшучиваются, предварительно ушарашившись всем, чем только возможно (что, кстати, тоже вариант выстраивания взаимоотношений с действительностью, по мне — так лучше, чем ополоуметь от ностальгии) — так выглядят лучшие из популярных образцов фильмов про 2010-е, «Мальчишники» и «Третий лишний». Если же какой-то студийный фильм хотя бы пытается — ведь удается же это порой современной литературе — посмотреть в глаза сегодняшней жизни и потолковать с ней исходя не из навязанных прежними традициями ценностных иерархий (от такого разговора прока не будет), а из тех, которые на самом деле выстроились на данный момент в нашем сознании, то критика его почему-то оплевывает, а зрители игнорируют, как вышло год назад с уолберговским «Игроком» и картиной Майкла Манна «Кибер». Новый Бонд со своим бессильным «Да ну вас!» и бегством под мамкину юбку 1960-х стал красноречивым сигналом о бедствии — но только сигналом. Что же касается причин этого бедствия, связанных с ним угроз, жизненной необходимости для кино именно сейчас помириться с действительностью, — ох, боюсь, если мы не прикроем эту рубрику до нового года, нам еще не раз представится повод подробно остановиться на каждом из этих вопросов.
Читайте также
-
Не доехать до конца — «Мы тебя везде ищем» Сергея Карпова
-
Десять лет без войны — «Возвращение Одиссея» Уберто Пазолини
-
Шепоты и всхлипы — «Мария» Пабло Ларраина
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера
-
Отборные дети, усталые взрослые — «Каникулы» Анны Кузнецовой