Маруся Сыроечковская: «У тебя есть власть только над разрушением себя»
На Visions du Réel показали (и отметили специальным упоминанием) «Как спасти мертвого друга» Маруси Сыроечковской — смонтированный из нескольких лет домашней хроники автобиографический документальный фильм об отношениях с наркозависимым другом по имени Кими. О работе над фильмом как способе терапии с постановщицей поговорил Павел Пугачев.
Есть ли шанс увидеть фильм в России? Ведь, кажется, даже в более спокойные времена у него возникли бы трудности с получением прокатного удостоверения.
Мне бы очень хотелось. Продюсеры работают над этим. Очень важно его показать именно в России. Фильм с этой мыслью и делался.
По сути, это дневниковые записи, которые в определенный момент складываются в историю. Когда ты начала монтировать?
Где-то через пару лет после смерти Кими (он умер в 2016-м) я нашла в себе силы посмотреть все материалы. А их было много. Я много снимала, это был мой инструмент взаимодействия, исследования, понимания мира. И, соответственно, было очень много часов исходников. И тогда я увидела, что фильм есть, где-то там. Так и началась работа.
Мы живем, пока о нас помнят.
Как ты нашла для этого силы? Ты хотела таким образом увековечить память о близком человеке, или, наоборот, попрощаться с ним, поставить точку и жить дальше?
Расскажу сначала про работу. Это действительно было очень сложно. Первое время было невыносимо видеть материалы и думать о том, что Кими больше нет. Сначала в голове крутилась только эта мысль. Но чем дальше, тем больше становилась дистанция. Помогало то, что я старалась думать о нас, как о персонажах. Это, конечно, непривычно. Все-таки это моя личная история, но ее надо рассказать как историю в фильме. Сейчас я уже не думаю о себе в контексте этого фильма — вот я, а вот персонаж фильма.
Что касается Кими, то, с одной стороны, мне хотелось попрощаться с ним, а с другой, чтобы его голос не исчез, не пропал. Мы живем, пока о нас помнят.
Как ты вышла на продюсеров и смогла их убедить, что твоя личная история — то, над чем можно и нужно работать?
Мы с Ксюшей Гапченко учились у Разбежкиной, хоть и в разные годы, но там все друг друга знают. Как-то раз мы встретились на фестивале документального кино IDFA, я ей рассказала про проект, и мы решили вместе его делать. Иностранных продюсеров — Марио Адамсона из Швеции и Александра Корню из Франции — она сама нашла на «Евродоке». Сразу было понятно, что мы не будем искать финансирование в России. В итоге фильм стал копродукцией Швеции, Норвегии, Франции и Германии.
Музыка — важная часть как истории моего взросления, так и истории моего поколения.
Отказ от российского финансирования был принципиальным или вынужденным? Вы не пробовали податься в российские фонды?
Это было принципиально. Фильм затрагивает много «запретных» тем: наркопотребление, протестные акции и так далее. Сразу было понятно, что при получении любого российского финансирования нам пришлось бы цензурировать себя, как-то изворачиваться. Мы были против такого, нам не хотелось никакого влияния на замысел.
У фильма очень богатый и, очевидно, недешевый саундтрек: Joy Division, Кортни Лав (слышал даже, что она уже посмотрела фильм). Как проходил процесс покупки прав? Это по какому-то стандартному прайсу шло, или вы с продюсерами лично уговаривали правообладателей, мол, у нас небольшой документальный фильм с очень личной историей, можете нам, скидочку, грубо говоря, сделать? Я утрирую, но все же.
Я, честно говоря, не знаю всех юридических тонкостей. Этим занимались продюсеры, у них был музыкальный супервайзер. Часть музыки, насколько мне известно, действительно дорогая. Но мы сразу поняли, что музыка — важная часть как истории моего взросления, так и истории моего поколения. Без нее трудно было бы обойтись.
У фильма иностранный монтажер. Как строилось твое с ним взаимодействие?
Его зовут Кутайба Бархамджи, он сириец, какое-то время живший в России и хорошо знающий язык. Мы с ним говорили по-русски. Я была с ним знакома и раньше, мне давно хотелось с ним поработать, он очень талантливый монтажер. Плюс я слишком хорошо знала материал, у меня не было необходимой дистанции, нужна была перспектива, взгляд со стороны. Сначала я волновалась, что мы смотрим личные архивы, которые изначально не должны были стать фильмом. Но Кутайба всегда очень поддерживал, в том числе эмоционально. Надеюсь, мы будем с ним сотрудничать и дальше. У нас получился симбиоз.
С какого года ты начала снимать? Из фильма это не совсем очевидно.
С 2005-го по 2016-й, с момента встречи с Кими и до его похорон.
Я его встретила в шестнадцать лет и не представляла, как без него можно жить дальше.
Как ты тогда объясняла себе, Кими и друзьям, почему ты все время ходишь с камерой и снимаешь, скажем так, не предназначенные для посторонних глаз действия?
В 2005-м у меня был маленький фотик, записывавший видео до двух минут. Как-то сразу получилось, что мы все время снимали друг друга. Вопрос «зачем?» даже не возникал. Для меня это был инструмент взаимодействия с миром, а для всех остальных… не знаю. Может для них это тоже что-то значило.
Есть эпизод, где вы с Кими идете снимать «закладку» и документируете этот процесс. Обычно, насколько я понимаю, это стараются делать незаметно для окружающих. С камерой-то зачем ходить?
Мы тогда постоянно снимали друг друга. Но это да… не знаю, как рационально это объяснить. Кими нравилось, что я его снимаю, что его жизнь документируют, что он главный герой. Это ему было приятно. Иногда мне казалось, что он играет на камеру, или что я его провоцирую. Например, в фильме есть история, когда он решил спрыгнуть с моста и позвал меня это заснять. И я очень на него разозлилась и ответила отказом: «Дурак, ты можешь умереть». Тогда я подумала, что может он и не решится, но в итоге все равно прыгнул. Он всегда делал, что хотел. Независимо от того, снимаю я или нет.
Была сцена, после которой я выключил фильм и вернулся к просмотру лишь спустя некоторое время. Это когда тебя подвесили на крюки за кожу спины. Что это было, зачем?
Это своего рода преодоление себя через боль. Трудно объяснить. Фильм, как ты помнишь, начинается с того, что я занималась селфхармом в подростковые годы. И эти крюки — такой узаконенный селфхарм, высшая его стадия.
Надеюсь, тебе помогло. Это была финальная точка?
Скажу так: в тот момент я только рассталась с Кими, было психологически очень тяжело. Для меня это стало отвлечением в каком-то смысле.
Ты смотришь в экранчик и психологически становится легче.
Для меня главный герой — человек за камерой, то есть, ты. Меня весь фильм занимал вопрос: в чем был твой резон оставаться с Кими, продолжать с ним тесную связь, какие-то отношения? Я так понял, что и после расставания вы заново сходились. Чем это было для тебя обусловлено в первую очередь: любовью, дружбой, состраданием?
Мы очень хорошо дружили. И я знаю, что он тоже думал, что мы с ним лучшие друзья. Поэтому мы на какое-то время, буквально на пару месяцев, прекратили общение после развода, но потом все равно продолжили общаться. Просто он был очень мне дорог. Это человек, с которым мы вместе выросли, повзрослели и через столько вместе прошли. Я его встретила в шестнадцать лет и не представляла, как без него можно жить дальше.
Что касается мотивации съемок, то в какой-то момент я поняла, что он очень сильно погружается в свое саморазрушение, а я больше ничего не могла с этим сделать. Он никакую помощь ни от кого не принимал и делал только то, что сам хотел. Единственное, что могла я — быть рядом с ним. Но мне психологически тоже было очень тяжело: перед тобой человек, которого ты очень любишь и который убивает себя таким способом. Камера в этом случае помогала, давала дистанцию. Это все уже не казалось таким реальным. Ты смотришь в экранчик и психологически становится легче.
Кими несколько раз кладут в психиатрические больницы. Понятно, что там нельзя было снимать. Его рассказы производят ужасающее впечатление. Что с ним там происходило? Насколько это было страшно? Или он несколько драматизировал?
Не думаю, что он сильно драматизировал. Скорее, констатировал факты. Говорил, что там надо со всем соглашаться. Мне кажется, в какой-то степени эта отличная метафора того, что у нас в обществе происходит. Что надо со всем соглашаться, не возмущаться, и говорить, что все хорошо.
Одна из важных линий фильма — массовые протесты. Читается довольно четкий посыл, что для целого поколения наркотики и другие нездоровые виды эскапизма стали способом уйти от политической действительности, от чувства собственной незначительности, невозможности что-либо изменить, немоты. И поэтому, оказывается, что всю накопившуюся агрессию проще обратить внутрь себя.
Да, в целом так. Я думаю, что порой люди ощущают беспомощность, невозможность повлиять на мир вокруг. И иногда это выливается в самоуничтожение: у тебя есть власть только над разрушением себя. Убиваешь в себе государство.
Думаю, если бы не такая изоляция в обществе, то, возможно Кими было легче найти какую-то помощь
Но тебе не кажется, что это такое самооправдание? Мне в таком взгляде на мир видится позиция человека с любой деструктивной зависимостью. Кто-то умер — надо выпить, плохое настроение — надо выпить, наступила пятница — надо выпить, и так далее, вплоть до плохой погоды и малейших изменений в жизни. Внешние факторы, оправдывающие потребление, находятся всегда.
Мне кажется, что как раз этого Кими не ищет. В фильме он не оправдывает себя и свое потребление. Но этот политический смысл — один из факторов, почему человек чувствует свою незначительность. И почему у нас общество находится в апатии, депрессии, страхе. И что есть наркотики, которыми государство нас кормит: национализм, нетерпимость к другим, милитаризм.
Ощущение того, что ты ничего особо не можешь сделать, изоляция общества, отсутствие горизонтальных связей — все это усугубляет общий депрессивный фон, из-за чего можно начать употреблять наркотики. Многим начинает казаться, что употребление — это то немногое, что ты до поры до времени контролируешь. Думаю, если бы не такая изоляция в обществе, то, возможно Кими было легче найти какую-то помощь для лечения зависимостей и депрессии.
Под конец фильма появляется еще одна героиня — девушка, которая живет с Кими. Кто она? Это его новая подруга или родственница?
Это его бывшая девушка, которая тогда гостила у него. С ней было не так много съемок. У Кими были и другие девушки, я с ними общалась, дружила.
Видели ли родные Кими фильм?
К сожалению, еще нет. Я очень хотела, чтобы они сейчас поехали на премьеру в Швейцарию, но у его мамы истекло действие загранпаспорта, и ко всему по понятным причинам начали отменять авиарейсы. Я надеюсь, они смогут поехать на ближайший фестиваль. Мне хочется, чтобы они увидели фильм на большом экране.
Кроме его мамы кто еще есть из родных?
Мама, брат, сестра.
Я за брата отдельно переживал.
Он жив и здоров, у него хорошо все сейчас. Он завязал с наркотиками почти шесть лет назад. Работает, купил машину.
Когда смотришь на свою жизнь со стороны, многое проясняется.
Еще один личный вопрос. Можешь не отвечать, если не хочешь. Насколько «токсичными» были ваши отношения с Кими? Были ли там моменты манипуляции, абьюза? Или это более-менее обоюдная история? Просто в какой-то момент кажется, что он пытается тебя удержать.
Не уверена. Мне так не кажется. Не было такого, что «вот я с собой что-то сделаю, если ты не приедешь». Были моменты, когда мы меньше общались, да. Может, была какая-то созависимость, ведь мы не могли до конца уйти из жизни друг друга. Но это также из-за того, что мы выросли вместе, так что мне казалось, что он лучше всех меня понимает.
В первой сцене фильма, когда ты приходишь на похороны, мама утешает, говоря, что он «отмучился наконец». Это ужасно прозвучит, но мне кажется, что главная трагедия Кими в том, что он «слишком долго» жил. Его жизненной стратегией, если можно так выразиться, был лозунг «Живи быстро, умри молодым». И на протяжении фильма мы видим, как этот яркий и красивый парень, в которого сложно не влюбиться, на глазах стареет, потухает. Жизнь ему больше не в радость.
Просто у него была очень сильная депрессия, от которой он толком и не лечился. Она была основой всему. Все саморазрушение, включая наркотики и остальное, исходило именно из этого. Да, ему было очень тяжело.
Думаю, что независимо от присутствия наркотиков в фильме, от того, где и с кем разворачивается сюжет, в итоге это история любви.
Сработала ли терапевтическая функция работы над фильмом? Получилось ли освободиться от той истории, завершить ее, или она до сих пор в тебе продолжается?
Когда смотришь на свою жизнь со стороны, многое проясняется. В моменте не все было понятно, а в процессе работы я многое осознала. С этой точки зрения, фильм оказался полезен. Я бы всем советовала снимать свою жизнь и потом смотреть через какое-то время. Может так только у меня, но в памяти остаются, в основном, только какие-то переживания, а не то, что происходило на самом деле. Так или иначе, и работа, и время помогли притупить боль от потери, но она не ушла совсем. Просто не такая громкая стала.
Россия — наркофобная страна. Наркопотребителей не просто опасаются, что вполне понятно, но дегуманизируют. Наркоман — клеймо неприкасаемого. Многие боятся не то что подходить к ним, но даже смотреть в их сторону. Что бы ты сказала тем, кто интересуется документальным кино, но не захочет включать твой фильм? Как помочь им проникнуться эмпатически?
Действительно, у нас в обществе огромная стигматизация людей, употребляющих наркотики. И еще сильнее самостигматизация, когда наркозависимые не считают себя достойными жизни, не верят, что с ними может случиться что-то хорошее. Но саморазрушение не всегда проявляется именно через наркотики. Фильм показывает, как распознать первые признаки саморазрушения, депрессии. Думаю, что независимо от присутствия наркотиков в фильме, от того, где и с кем разворачивается сюжет, в итоге это история любви. Надеюсь, зрителям будет близка история эмоциональной связи с кем-то, желание сохранить любимого человека и память о нем.
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Близкие контакты — Итоги XXII «Духа огня»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»
-
«Нужен был нереальный реализм» — Тина Баркалая о «Сказках Гофмана»
-
Айаал Адамов: «Наш мир — это вихри ветра или треск костра»
-
Сесиль де Франс: «Сниматься — настоящий подарок судьбы»