Как я провёл этой осенью
Поезд
Редкий путешественник едет в Заполярье на отдых — Север издавна диктует свой спартанский закон: едут туда на заработки, на прииски, за «северными» деньгами и «северными» делами, добровольно обрекая себя на молчание полярной ночи. Читая список остановок, проваливаешься
Ехать мне до Кандалакши — лежащей во впадине на берегу Кандалакшского залива Белого моря; оттуда — на рейсовом автобусе до деревни Умба, спрятанной в глубине Кольского полуострова. Сидя в феврале с Борей Хлебниковым
Нет там ни ледяных торосов, ни белых медведей, ни прочих выставочных красот. Всё немного мелковато, зернисто, а подчас и сентиментально, как образцы местной лирики, которые, наверняка, понравились бы сценаристу «северного вестерна» Александру Родионову: «Не знаю я родного языка на „пять“, // А стих мне хочется слагать»; «Червяк от страха мается, обняв блесны крючок, // Трескою наполняется рыбацкий рюкзачок» (поэты Василий Самсонов и Павел Клочев, чьи стихи опубликованы в сборнике «Терский берег Беломорья», составленном старожилами и краеведами). Жители Умбы любят уменьшительные суффиксы: речка, камушек (драгоценный, в том числе, — например, аметист), ручеёк. Всё северное, но маленькое, как завезённые в соседнее село Кузомень якутские лошади, дикими табунами скачущие по куйпуге во время отлива. Уютный Север, Север в миниатюре.
Фотография Аглаи Чечот
Северный, а значит строгий, требовательный к человеку дух тех мест сперва так же трудно прочувствовать, как и значительность местного ископаемого — глендонита. Его месторождения обнаружены в мире всего в двух местах: здесь, на полуострове,
Контраст жалобной провинциальности и закулисного богатства поражает уже в Кандалакше. Двухэтажный торговый центр Plaza ломится от клеёнчатых плащей и чудовищных малиновых телогреек, стоящих треть средней московской зарплаты. Пенсионеров, и в октябре сушащих бельё на улице (иногда под проливным дождём), обгоняют толстые джипы с наклейками оскаленной нерпы или медведя. Из салона раздается Ноггано или
Таксист, подкидывающий меня до автовокзала, — по всей видимости, заправила здешнего коммерческого извоза — с гордостью сообщает, что катал Балабанова и Рогожкина, снимавших в окрестностях Кандалакши «Реку» и «Кукушку». Снующими там и сям хлопушками и сумбурной перекличкой раций здесь никого не удивишь. Разговор о режиссёре Хлебникове он, к стыду своему, поддержать не может — так же, как и тему фермеров.
Фотография из Музея поморского быта
При слове «фермер» местные усмехаются: известно, что в поморском языке практически не было слов, обозначающих предметы земледелия. «Это что — кино про зарождающийся класс?» — спрашивает меня мой дедушка, старейший житель Кандалакши, страстный рыбак и грибник в отставке. Житель этих мест не променяет свою сёмгу ни на какие блага цивилизации. Борис Хлебников и Александр Родионов рассудили иначе: новому герою — фермеру — и в тундре найдётся уголок. Впрочем, в этой их «ошибке», кажется, больше правды, чем в иной этнографической хронике.
Безжизненное, пустынное северное пространство только на первый взгляд легко показать в кино. Первым в кинематографе, конечно, появился Юг — изобильный, пёстрый, щедрый на массовые сцены. Север сложен в освоении даже современной техникой: стынет камера, рассыпается на морозе киноплёнка. Он весь равнина и пустошь, небо и горизонт, прозрачность и ослепительный свет, даль и тьма. Пространство его настолько огромно («Ты увидишь, он бескрайний») и самодостаточно, что не нуждается в ухищрениях
Путешествиям кино за полярный круг положил начало оператор Фёдор Бремер, снявший в 1913 году несколько «натурфильмов». В
Посёлок Умба. Фотография Светланы Михайловой
Посёлок Умба (в советское время — посёлок Лесной) расположился на низких, пологих берегах одноимённой реки, впадающей в Белое море. Известна песня Эдуарда Хиля об Умбе, «полной невест», — правда, ничего о суровых красотах этого места в ней не говорится. Разлапистая деревенька, посеревшая и почерневшая от старости, сползла к самой воде. Тёмное пятно, разъедающее идиллию золотой осени. Кажется, что однажды бурное течение Умбы вынесет всю эту рухлядь прямо в открытое море. Умба окружена поросшими ягелем скалами — в народе их называют «гладкими». Это главное место посиделок молодёжи. При ближайшем рассмотрении скалы напоминают тело гигантского животного, заснувшего и окаменевшего здесь много веков назад. В нескольких километрах от устья находится умбский лабиринт XVI века до н. э., но добраться до него можно только морем или вертолётом. (Вертолёт, кстати, — одно из главных транспортных средств на Кольском полуострове.) Село славилось своим лесопильным заводом: вплоть до недавнего времени по реке сплавляли лес. Мелкослоистая древесина пришлась ко двору в самóй Норвегии. Процветал и умбский совхоз. Родись герой «Конецдворья» в военные годы, быть ему образцовым председателем — недаром он вполне искренне заявляет: «Вы не подумайте, я за советское». А, впрочем, это стоит спросить у Хлебникова — судя по примечаниям, сделанным прямо в сценарии
Что общего у Бориса Хлебникова с северной кинематографической традицией? Казалось бы, не так много — кинокомпания «Коктебель» взяла только первый форпост Кольского полуострова, да и ни в сценарии, ни в фильме ни о каком Севере речи не идёт. То, что на заднем плане будут мелькать кривые берёзки и надпись «Департамент муниципальных и земельных отношений Терского района», ещё ничего не значит: не очень внимательный зритель может их и не заметить. Куда важнее то, что фильм рассказывает
С северной темой героев «Конецдворья» роднит и то, что все они — как один — хорошие люди. Во всяком случае — нормальные. (Учтём: в представлении Хлебникова нормально то, что большинство считает вершиной добродетели.) Никто из них не хочет плохого — ни старший специалист Антонов, следующий указаниям свыше о переделе принадлежащей колхозу земли, ни бизнесмен Володя, воспользовавшийся случаем и покупающий эту землю в обход своего товарища, ни сами сельчане, стыдливо разбежавшиеся искать единоличного, а не коллективного (конецдворье!) счастья. Трогателен зелёный Олежка, собирающийся от Александра Сергеевича и его комбайнов к чудом всё простившей любимой; так понятен Алябьев, радостно сбегающий на сулящую сокровища рыбалку: «Охота и собирательство — знаешь? Приметы примитивного мира». (Здесь надо заметить, что неявный спор собирателей и земледельцев — один из важных мотивов сценария; это говорит нам о том, что авторы отправили своего фермера в тундру не просто из прихоти.)
Так постепенно — более или менее травматично, — как части вышедшего из строя механизма, отваливаются члены КФХ,
Это не отрицает ни нежности, ни чувственности: как известно, в холоде страсти разгораются только сильнее. Сирый лесок, в котором снимают любовную переправу через лужу, дрожит на осеннем ветру. Кутается в хлипкий пуховичок Анна Котова — актриса «Театра.doc», звезда телесериала «Любовь на районе». Месит каблучками тёмную жижу, рассыпчато смеётся. Она играет девушку главного героя — конторскую служащую. Высока, норовиста, нарядна и, как сказали бы поморы, «баска». Говорят, что она — лучшая исполнительница песни Олега Газманова «Ты морячка, я моряк, ты рыбачка, я рыбак, ты на суше, я на море, мы не встретимся никак» — песни о неразделённой любви. Об этом мне сообщает Боря Хлебников, забирающийся в артистический автобус, чтобы подтрунить над окоченевшими любовниками. И тут, в тёплой гримёрке, ты наконец понимаешь, где видел этого человека — в палатке полярников, у котла, в разомлевшей от собственного благодушия компании. Вот он стоит там, в вязаном свитере с оленями! Кому ещё, если не Боре, пошёл бы этот олений свитер! Нужны ли более убедительные доказательства связи его фильма с темой Севера, который бывает не только трансцендентным, но и уютным?
Александр Яценко на съёмках фильма Конецдворье. Фотография Светланы Михайловой
Наверное, съёмочная площадка «Конецдворья» — идеальная реанимация для тех, кто настрадался от самолюбия большого кинематографа. Здесь без лишних слов обогреют небесталанного мальчика, недавно овладевшего программой Avid Media Composer. Ничего общего с благотворительностью: просто Хлебников — один из тех, кто опровергает миф
Тех, кого отпугивает сельскохозяйственная тема ввиду своей приземлённости и вторичности, хочется напомнить: даже
Во дворе заброшенной фермы лежали и корчились полезные механизмы:
культиватор-плоскорез (длинная многоножка с застывшими колёсами и недостачей ножей), картофелеуборочные машины (обе некомлектныепо-разному), трактор(МТЗ-50, но с дырой вместо движка), распрыскиватель (он проржавел). Отдельно лежал в новых коробках сборный инкубатор «Петушок» — прикрытый плёнкой до лучших времён.
Этот хрупкий вещественный мир живёт, не заботясь о смысле своего существования. Всходит картошка, вспыхивает новая любовь, чиновник рассеянно подписывает судьбоносную бумагу, думая о вечернем чае — всё проникнуто такой живительной и простительной безответственностью, что обижаться почти грешно. В этой рыхлой среде строитель колхозного будущего Александр Сергеевич кажется случайно набухшим сгустком воли — одинокой молекулой, которая пытается преодолеть акварельность карельских пейзажей и населяющих их пейзан, чтобы утвердить в правах разум и рацио. Но Север (а мы уже поняли, что под Севером стоит понимать не географическую широту, а вызов или зов мира к человеку) сопротивляется рациональному использованию: он гонит от себя людей, обеспечивая им тем самым возможность стремления.
Борис Хлебников и Павел Костомаров на съёмках фильма Конецдворье. Фотография Светланы Михайловой
Стремиться к необязательному, но непреложному — и есть главный северный принцип. В самом деле: зачем было завоёвывать полюс — непригодный для обитания, нежилой, смертельный? Это чистое стремление, не оскорбленное корыстью или даже самым утончённым практицизмом. Может быть, герой «Конецдворья» — первопроходец, отчаянный мальчишка, всем своим рвением утверждающий как раз дух завоевателей неизведанного. А может быть — упёртый