Триста кадров ветра в секунду — «Птица» Андреа Арнольд
Некоторые фильмы из каннского конкурса попадут и в российский прокат. Например, «Птицу» Андреа Арнольд привезет компания «Про: взгляд». О родстве британской социальной драмы с петербургской поэзией пишет Вероника Хлебникова.
Стоном, звоном
на плечах моих затих
в цветах безбрежный
полдень, пламень,
труден день…
Озерский, Федоров
Кажется, ровно этого саундтрека не хватает для того, чтобы галлюциногенная колорадская жаба выдала, наконец, полноценные надои в «Птице», новом фильме Андреа Арнольд.
Вересковый мед
Подчеркнуто люмпен-пролетарская фильмография Арнольд лишь однажды вильнула в избранном социальном поле. Поворот винта (или его видимость) случился на третьей картине «Грозовой перевал», вольной экранизации классического викторианского романа. Но и втроем сестры Бронте не сбороли бы Арнольд.
Хотя обыкновенно ее фильмы собирают специальные призы каннского жюри — дебютная «Красная дорога» в 2006-м, «Аквариум» в 2009-м, «Американская милашка» в 2016-м — этот год принес Арнольд лишь симпатии критиков и премию Citizenship Award, присуждаемую жюри этой премии за художественные достоинства и универсальные гуманистические ценности фильмам основного конкурса. Общество французских кинорежиссеров также наградило Арнольд почетной Carrosse d’or, показав «Красную дорогу» в «Двухнедельнике режиссеров».
Это наименее медитативное и наиболее повествовательное кино Арнольд
В «Птице» Арнольд вновь следует жестким руслом самых безнадежных социальных феноменов. Так она погружалась в Америку, на ее дно, снимая из автофургона «Американскую милашку», балладу дороги, любви и иллюзии, будто обе они бесконечны. Она дарила своей преждевременно взрослой героине ее непрожитую юность, которой позволено все, а сама соскакивала в канаву, где лягушки надуваются полнотой существования, чем дальше от любых дорог, тем полнее.
В процессе впадения, падения или, как посмотреть, взлета — Арнольд успевает заметить помимо лягушек много интересного ей одной, и замедлиться достаточно, чтобы разглядывать это с упоением. Такова ее Бейли, 12-летняя девочка смешанных кровей и независимого нрава. Бейли снимает смартфоном короткие видео — бессмысленную для всех красоту, искусство без цены. Наклон головы, когда бреют затылок, птица в небе, лошадь в траве. Ветер — от легких касаний до трепки. Мухи и осы в объедках нарядны, если вглядеться. Металлические жерди ограды, если совместить их полиэкраном, образуют ломаный электрический ритм. Ток идет по фильмам Арнольд без перебоев.
Проекция полуслучайных видео ложится прямоугольником на детские обои в комнате Бейли, будто дверной проем. Выхода нет, но все необходимое всегда тут — незаметное для большинства, незначительное для остальных. Иногда это просто воздух, но добыть его на экран — квест для всех, кроме Арнольд.
Из боли, слез, из темноты сюжет взмывает древней и детской сказкой
Бейли тоже рано взрослеет среди белого и цветного треша в панельных кварталах, и Арнольд подарит ей немного детства — микроскопическую, но вызывающе волшебную дозу среди задрипанного реализма. Однажды на лугу Бейли встречает заблудшего эльфа в юбке. Эльфа зовут Берд. По-птичьи костлявый, он ищет прошлое, дом, родителей, некогда живших неподалеку. Хрупкий и деликатный Франц Роговский в этой роли похож на тощую цаплю.
Цапля скажет Бейли лишь то, что она уже и так знает: день хорош, мир хорош. Произнесет вслух элементарный пароль. Оба они — часть этого полдня, пламеня, бесполезной, бросовой его красоты. Маленькие сестры, третируемые белым подонком, брат в маске потрошителя, татуированный папа с жабой. Барри Кеоган в этой бодрой роли выглядит не столько панком, сколько конченым идиотом. Он доит галлюциногенных жаб под музыку, чтобы наскрести на свадьбу с новой пассией, и ищет саундтрек, стимулирующий надои. Но когда Кеоган танцует в одиночестве, вспоминаются не его конвульсии в «Солтберне», а как танцевала сама по себе девчонка из «Аквариума», влюбленная в Майкла Фассбендера. Нынешний аквариум, пожалуй, грязнее, предметнее и герметичнее.
В «Птице» нет ни взвинченности, ни гипноза, это наименее медитативное и наиболее повествовательное, а, возможно, и почти сентиментальное кино Арнольд. Сцены в доме матери Бейли, где белый насильник измывается над малышками, она замешивает в густой и мрачный, ядовитый саспенс. И вот тогда жесткие рельсы жизни, скрытые в ее хаосе, вдруг прервутся. Из боли, слез, из темноты сюжет взмывает древней и детской сказкой.
Берд обрастает грозовыми перьями. Франц Роговский расправляет боевые крылья. Фильм летит птицей над миром насилия и слепоты, над мусорным контейнером, в который не вмещаются жизни ни персонажей Арнольд, ни ее зрителей, потому что для живых нет лекал. Потому что тема жизни и Арнольд — простор.
