Спасение по правилам: Исторический фильм
Цикл лекций «Спасение по правилам»:
Религиозный мотив подразумевает наличие в произведении некоторого смысла происходящего, логики финала — возмездия или вознаграждения. Сюжет должен быть целостен и разумен, иначе о наличии в эстетическом мире некоего высшего разума говорить не приходится.
Обычно это не проблема. Любое эстетическое произведение обязано быть целостным, у него есть законы и логика развязки. Единственная небольшая загвоздка в том, насколько режиссёр, писатель или художник считает себя вправе играть роль полноправного творца. Насколько он, например, вправе жалеть героев, которые печально гибнут в конце, если он сам их придумал и сам же их туда загнал. Это — скажем так — проблема эстетической теодицеи.
С историческим жанром всё много хуже.
Подобная телеология, подчиняющая себе художественные произведения, выглядит эстетически малопродуктивно — по крайней мере для нас с вами, в стране победившего соцреализма. Слишком долго мы читали книги и смотрели фильмы, в которых каждый поступок героев неизбежно свидетельствовал о наступающем коммунистическом будущем, — соцреализм был устроен по вполне религиозным правилам, просто сильно сниженным.
В худшем варианте начинаются спекуляции — от Шпенглера до Льва Гумилёва. К этим авторам можно
Кадр из фильма Карла Теодора Дрейера Страсти Жанны д’Арк (1928)
Итак, наличие целостного смысла процесса противопоказано исторической науке. На чём, собственно, можно было бы сегодняшний разговор закончить и разойтись. Однако есть и другая сторона вопроса.
В отличие от всех жанров, которые нами уже рассматривались, исторический фильм терпит присутствие лишь очень определённых религиозных мотивов. Хоррор, как мы уже знаем, может быть не только итальянским, но и японским, а пару раз мне довелось смотреть турецкий хоррор, чего я никому не пожелаю. Мелодрама может быть французской или английской, но она с тем же успехом может быть и египетской, и даже, к всеобщему огорчению, индийской. Исторический фильм если и умудрится оказаться религиозным, то исключительно в рамках иудеохристианской традиции.
Критики христианства эпохи Нового времени недаром столь весомыми аргументами считали исторические несоответствия в Священном Писании и исторические документы, которые изложенные в Священном Писании сведения опровергали. Даже неупоминание евангельских событий у древнеримских историков служило для энциклопедистов и их единомышленников важным доводом против христианства по той причине, что ставило под сомнение реальное историческое существование Христа. А оно христианству необходимо.
Ислам, конечно, тоже стоит на том, что Магомет был. Но будь тот веком раньше или веком позже — в исламе ничего не изменилось бы. Конфуцианству глубоко безразлично, в каком именно веке жил Конфуций. А в основополагающий (или, раз уж мы говорим об искусстве, формообразующий) текст христианства, Символ веры, в обязательном порядке включена историческая справка. Христа не просто распяли, а «при Понтийстем Пилате».
Для христианства неизмеримо важно, что Бог в определённый исторический момент, в определённой точке пространства оказался конкретным человеком с конкретными датами рождения и смерти. Что Он был не сразу везде, не раздваивался и не растраивался, а ходил Себе, конкретный и уникальный, — являясь уже не субъектом, но объектом исторического процесса.
Кадр из фильма Роберто Росселлини Мессия (1975)
Есть много способов привнести в фильм о стародавних временах не просто религиозные обертона, а сквозной религиозный мотив. Один из наиболее убедительных применяет в фильме «Страсти Жанны д’Арк» Карл Теодор Дрейер.
С точки зрения верующего не только Священное Писание, но и бóльшая часть церковной литературы — не только
Житие — или, в терминологии киножанров, байопик — хорошее и наиболее простое решение: зритель следит за возрастающим религиозным сознанием избранного нами конкретного исторического персонажа. Мы отбираем для сюжета обстоятельства, которые поведут его к прозрению, святости и тому подобному. Художник с одним из наиболее отчётливо религиозных мировоззрений в истории кино — Роберто Росселлини — пользовался именно этим приёмом, когда на протяжении пятнадцати лет на итальянском телевидении снимал фильмы про самых разных исторических деятелей: Сократа, Кира, Декарта. Завершает этот цикл фильм «Мессия» 1975 года — чистокровный байопик о Христе и при этом стопроцентно религиозный фильм. Росселлини, как никто другой, понял и смог воплотить на экране фундаментальную историчность христианства.
Но иногда хочется более сложных решений. Тогда приходится обращаться не к грандиозным событиям и великим людям, о которых в основном повествовала историческая наука XIX века, а к повседневности, складывающейся из мельчайших, будничных, бытовых деталей: предметов обихода, манеры речи, системы социальных и психологических отношений и тому подобного. Таким подходом мы обязаны французской школе «Анналов», определившей облик исторической науки в последние семьдесят лет.
Здесь особенно остро встаёт проблема смысла истории. Одно дело придать осмысленность появлению великой личности — это чревато фашизмом, хотя и фашизма можно избежать, если быть осторожным. И задача совсем другого уровня — придать смысл каждому преломлению хлеба в каждой крестьянской семье, каждый день на протяжении по крайней мере последних двух тысяч лет.
Режиссёр Пупи Авати (2010)
Фильм, который мы посмотрим сегодня, пожалуй, наиболее точен по выбору материала, на котором исторический жанр можно скрестить с религиозной тематикой. Материалом для фильма «Магнификат» в постановке Пупи Авати служат Тёмные века: действие фильма происходит в 906 году.
Почему этот материал лучше всего? Тому, чтобы показать, как в историческом процессе проявляется воля провидения, в большинстве эпох будет очень много препятствий — не по сути, но с точки зрения изображения. Высокое Средневековье столь высоко ставит человеческий разум (хотя и потому, что он есть копия божественного), что человеческая воля к тому или иному поступку затмевает с точки зрения сюжета действие этой невидимой руки. В эпоху Возрождения исторический процесс держится на страстях, чувствах и самомнении. Разумеется, и здесь можно сложными сюжетными ходами подвести повествование к развязке, демонстрирующей, что всё это ничтожно по сравнению с Божьим промыслом. Но итог рассуждений в искусстве убедительным доказательством не считается — только метод.
Авати безошибочно выбирает Тёмные века — эпоху, в которую, кроме религиозного сознания, иного практически нет. Античная культура, которая к моменту укрепления христианства в
Однако до тех пор ни о каком умении читать, ни о каких условностях, кроме
В истории Тёмных веков есть лишь одна проблема. Религиозное сознание полностью полагается на вечные категории; отменены все споры и почти всё творчество, кроме
Эта аскеза была необходима, но аскеты плохо разбираются в календарях. И даже образованный человек, если он не профессиональный историк, вряд ли навскидку отличит, например, шестой век от восьмого. Поэтому когда Авати избирает материалом один век из Тёмных, у него остается лишь одна проблема: как объяснить, что это именно исторический фильм, а не просто костюмированный бал? И Авати находит довольно простой и внутренне безупречный ответ на этот вопрос.
Вера и надежда в Тёмные века, говорит Авати, — единственное, что вынуждает людей, находящихся в этом мраке, идти вперед. Человечество в целом вперед не двигалось. Но каждый человек по отдельности (а очень многие люди родились в Тёмные века и умерли в Тёмные века, так и не увидев зари Средневековья) двигался вперед по куцему отрезку собственного существования — только потому, что сознание его было христианским. Иных поводов ему не оставили — но иных поводов ему и не требовалось. «Магнификат» — исторический фильм про время, которое было вычеркнуто из истории и закончилось лишь потому, что люди
Ответ на вопрос, почему они
Читайте также
-
Все о моей Марисе — Памяти ушедшей звезды
-
Абсолютно живая картина — Наум Клейман о «Стачке»
-
Школа: «Капитан Волконогов бежал» — Сказка с несчастливым концом
-
Его идеи — К переизданию «Видимого человека» Белы Балажа
-
Школа: «Гунда» — Скованные одной (био)цепью
-
Как мы смотрим: Объективные объекты и «Солнце мое»