Совки ближе
СЕАНС – 9
Комментируя свой «Астенический синдром», Муратова опровергала только одно — зато самое распространенное — социальное толкование фильма. Исследуя человеческую природу, она изумлялась ее прелестной вульгарности и равнодушию к морали (не говоря о политике). Принято считать, что у нас эта самая природа искажена, изгажена ненормальностями жизни и жутковатым бытом. А Муратова убеждена, что именно в силу этого наш природный каркас обнажен и очевиден, тогда как западный — задрапирован красивыми одежками.
В новом фильме Муратова не впускает никакой рефлексирующей заразы в мир простых и лабораторно примитивных героев. Она этими героями любуется. И совершенно не считает их марионетками, фантомами, мутантами, социальными монстрами, как показалось кому-то.
Муратова тем самым заявила, что ей совки — ближе.
Вероятно, ввело в заблуждение то обстоятельство, что милиционер Толя и его жена Клава ведут себя друг с другом по-детски асексуально и носятся с идеей удочерения младенца-найденыша, вместо того, чтобы родить собственного. Но вряд ли Муратова усматривает в этом какую-то патологию: она никогда не была озабочена проблемой деторождения, являясь, скорее, певцом неприкаянных одиноких душ, способных на странные (по чужим меркам) идеи и поступки.
Муратовой тем и близки эти герои, что они откровенные и стопроцентные совки, а не щеголеватые и манерные французы. Недаром в толпе статистов-обывателей оказывается копродюсер картины Марк Рюскар — как заведомо чужеродное тело. Разругавшись с капиталистами на этой постановке и ни в чем не поступившись принципами, Муратова тем самым заявила, что ей совки — ближе. Ибо они ближе не всегда красивой, зато неподдельной человеческой природе.
Виктор Матизен прав, когда подчеркивает в поведении муратовских персонажей рефлекторное начало. Но не могу согласиться с тем, что оно же — «машинальное» и «автоматическое», что люди превращены на экране в «объекты» и «вещи». Думаю, Муратова на это совершенно не способна; ее персонажи, особенно женские, всегда живые сгустки материи. Вместе с тем режиссер действительно заимствует кое-что из копилки русского авангарда и современных ему художественных явлений. Не только приемы формальной школы и репродукции «Черного квадрата» в квартире Толи и Клавы. Но и живописные стилизации под Петрова-Водкина, и элементы прикладного конструктивизма — дальнего предшественника соцарта.
Пара не может произвести на свет ребенка, как не могут мухинские Рабочий и Колхозница.
Все это, надо признать, и раньше присутствовало — если не в «Коротких встречах», то уже в картине «Познавая белый свет». Но присутствовало на обочине, уступая площадку мелодраме — любимому жанру ранней Муратовой. В «Синдроме» любимый жанр стушевался перед глобальным хаосом и раздрызганностью жизни. Мужчина-бог умер, оставив женщину наедине со своей коварной природой. И вот он вернулся — дивный чувствительный милиционер, словно созданный для того, чтобы возродить былые сантименты «провинциальных мелодрам».
Но возродилось нечто большее: вся кухня советской художественной мифологии. Толя и Клава — это воплощенная идея нового человека. Человека из народа, человека-символа, совершенного натурщика. Девушка с веслом в парке культуры и отдыха. В здоровом теле здоровый дух. Кто-то резонно заметил, что эта пара не может произвести на свет ребенка, как не могут мухинские Рабочий и Колхозница. Что вовсе не означает, будто они неполноценны. Напротив, герои Муратовой — люди чрезвычайно ответственные перед будущим, и в то же время очаровательно беспечные, умеющие радоваться сегодняшнему утру, водным процедурам, неприхотливому завтраку, счастливой находке в капусте. Словом, настоящие советские люди, образы которых когда-то проецировались в неопределенное будущее, а ныне — в ностальгическое прошлое.
Отчаяние и ожесточение уступают место сочувствию и снисходительности к несовершенной людской породе.
И напрасно кто-то полагает, что все это у хитрой Муратовой — насмешка, стеб, пародия. Напрасно приводят в доказательство косноязычие и корявость ее персонажей. Да, и это входит в понятие «человеческая природа». Буржуазная цивилизация долго боролась с этим. Почти поборола. И что хорошего? Внешний лоск, глянец… А деторождаемость там, между прочим, тоже падает.
Как же так случилось, что катастрофичность «Астенического синдрома» вдруг обернулась в новом фильме почти пырьевской водевильностью? Конечно, играет роль перемена ракурса — жанрового, эмоционального, даже чисто изобразительного. Но перед нами явно не тот случай, когда от перемены художественных слагаемых в сумме ничего не меняется. Меняется, и еще как. Отчаяние и ожесточение уступают место сочувствию и снисходительности к несовершенной людской породе.
Бог умер — человек родился.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса