Константин Мурзенко
Константин Мурзенко

«Опыт бреда любовного очарования» Валерия Огородникова


Невозможность: извлечения концепций, облечения в формулировки, помещения в контекст, расчленения на составные (сюжета, жанра, стиля) или просто — вербализации воспоминаний о фильме или впечатлений о фильме — характеризует последний с положительной стороны.

Опыт бреда любовного очарования.

Бред опыта любовного очарования.

Очарование бреда любовного опыта.

Комбинаторика мотивов и смыслов (возможно мнимых, возможно истинных) допускает бесконечное число версий и вариантов; в дурную бесконечность уйдет любой избранный вектор движения внутри фильма: на какой угодно — вкус, страх и риск; к какому угодно — раздражению, недоумению, неприятию, очарованию.

Фотография В. Плотникова

В фильме может быть сколько угодно очевидных изъянов, но приятно встретить в нем реально кинематографический смысл.

Бесхитростно организованный, но глубоко и педантично и многослойно проработанный кинотекст относительно легко предсказуем, но откуда же при такой приблизительности — этот мороз по коже, а —?

Огородников снимает, как теперь принято, опыт функционирования «классической» истории в гиперреальности, созданной им по собственному произволу.

Огородников снимает, как теперь принято, все барьеры и условности «нормального» кино, что встают на его пути к кинематографической условности — такой, какой он ее понимает.

Огородников не снимает этического пафоса, нарушая общепринятое comme il faut пресловутого постмодернизма, доведя до совершенства его душную провинциальность и отнимая у потенциальных сторонников картины последнюю возможность смириться с дикостью и несносностью данного зрелища.

Одерживая полную и окончательную победу в каждом отдельно взятом кадре (мизансцене), то есть добиваясь абсолютной их герметичности и самодостаточности, Огородников, тем не менее, размыкает пространство фильма в тот самый беспредел, который заставит многих покинуть зрительный зал, но начисто лишит возможности однозначных трактовок.

Фильм на пути к общим идеям и ценностям; он развивается по типичной для восточноевропейской духовной традиции схеме «экстремальности»; в нем присутствует типичный мотив изоляции, столь же навязчивый для восточноевропейской культуры, сколь и манера любую коллизию рассматривать как кризис и абсолют.

Фотография В. Плотникова

Действие развивается в…

Сумасшедший дом на Пряжке. Кокон затуманенного, нефиксированного сознания. Из подвала вода поднимается — то ли трубу прорвало, то ли потоп подступает к душам. До смешного легко вычленить коллизию, вкупе с аллюзиями, ассоциациями и аллитерациями.

Чрезмерная втянутость в искусственный мир рафинированного бытия, в мир образов минувшего и нездешнего, вдруг оказавшегося реальным, и приводит (героев-зрителей) в скорбную обитель «третьего мира» постиндустриальной эпохи, снятую с редкой любовью — когда в кадре нет главных героев, там есть запах немытого больного тела, несвежего белья и омерзительного больничного корма, от которого тошнит внутрь желудка…

Когда они (герои) там есть. Трио, играющее свою тройную игру: игру реальности (выхода из нее), игру безумия, игру трагедии.

Мальчик с девочкой мыслят чистым театром. Играя, они не видят камеры, не мыслят фильмом. Блестящие театральные импровизаторы — они замкнулись на самих себе и друг на друге. Как ни странно, кино прощает, кино терпит.

Романцов, напротив, просчитывает себя от первого до последнего движения. Его мелкие осторожные шаги осваивают собственное игровое пространство — пространство протагониста, принимающего на себя те функции, что возлагаются на него течением самой жизни. Он — бесстрастная неотвратимость доигрывания начавшейся трагедии. Именно его присутствие делает фильм той библиотекой, тем медицинским архивом (это также место его обитания), где каждую намеченную цитату следует найти и дочитать до конца.

Фильм скуп и строг при всей своей непроговариваемости. Каждая сцена — отдельный акт, вернее, конспект его. Антракты заполняются скетчами на побочные темы. Всякая предметность имеет свою тему, всякое место действия (хочется написать — декорация) — свое значение. Тема безумия: от начала к концу «crazy» деструкция сознания, приплюснутая искривленность сменяется «madness», пароксизмами трагической страсти.

 

Автор сценария и режиссер-постановщик — В. Огородников
Оператор-постановщик — С. Некрасов
Художник-постановщик — В.Иванов
Композитор — Э. Денисов
Звукооператор — Л. Маслова
Продюсер — А. Голутва

В главных ролях: М. Пыренкова, С. Афанасьев, А. Ромашов

Киностудия «Ленфильм» совместно с ФКЛ
1991 год, 35 мм, цветной, 110 мин.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить