Kommunalka.spb.ru
Ночью Зоя Федоровна, не зажигая свет, пробралась на кухню и быстро высыпала большую пачку соли в кастрюлю, стоящую на плите. Проснувшись утром, она вспомнила,
что уже год живет в отдельной квартире.
Сложный предмет требует сложного описания. Будем ходить кругами.
Круг первый
Компактный сайт (width= «990» height=
«580») с лаконичным, качественным дизайном. На главной странице: «Коммунальная квартира. Виртуальный музей советского быта».
«Наш виртуальный этнографический музей показывает и объясняет устройство повседневной жизни в коммунальной квартире… Все материалы снабжены подробными комментариями и в совокупности дают представление о своеобразном быте, стереотипах и стратегиях поведения
жильцов коммуналок».
В виртуальной коммуналке «прописаны»:
45 документальных видеофрагментов, в основном интервью, длиной от 1 до 7 минут (общий хронометраж — около 165
минут);
364 фотографии;
12 звуковых интервью;
46 коротких литературных очерков;
документы коммунального быта (записки жильцов, заявления в милицию, всякие правила и постановления);
фрагменты из книг и игровых фильмов (Зощенко, Булгаков, Бродский, «Пять
вечеров», «Собачье сердце», «Волшебная
сила искусства»);
большая, хорошо структурированная библиография;
12 реальных российских и американских создателей музея. Среди них — автор проекта, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, антрополог Илья Утехин.
Кроме всего прочего, посетителю дается возможность планировать индивидуальные маршруты видео- и фотоэкскурсий по веб-музею. Это, к примеру, может сделать преподаватель для своих студентов.
Сайт существует в двух зеркальных версиях. Одна — на русском языке, другая — на английском.
Работа велась при поддержке американской гуманитарной организации
National Endowment for the Humanities.
Круг второй
Содержимого фондов музея хватило бы для издания небольшой энциклопедии
(благо, все материалы выложены мелкими порциями, возможно, из-за особенностей восприятия через сеть). Тем не менее, оно вполне обозримо, и совершить полную экскурсию можно всего за один день.
Я вижу бесконечные загаженные лестницы, двери с гроздьями звонков, безымянные коридоры, шеренги газовых плит на грязных кухнях, полуживые электросчетчики, желтые следы протечек на потолках. Скудные атрибуты убогого быта. Тысячу раз виденные и в жизни, и в телевизоре, и в кино. Однако в виртуальном музее все беспристрастно обеспредмечено, плотно сконцентрировано и собрано в одном месте. Переходит ли количество в качество? И если да, то в какое?
Оговоримся, что в нашем анализе мы будем иметь дело с видеоматериалами.
Во-первых, это самый важный элемент в структуре музея, собственно текст; все
остальное — метатекст. Во-вторых — самый оригинальный и, вероятно, спорный. Фрагменты можно смотреть в любом порядке и в любом количестве. Гиперссылки позволяют переходить от эпизода к эпизоду, минуя последовательную нумерацию,
по определенным темам («Обувь уличная
и домашняя» или «Чай и чаепития»). Как
в «Игре в классики», каждый раз можно
получить другой текст.
Мы пойдем по порядку, в котором фрагменты стоят в виртуальной экспозиции. Начальные эпизоды названы внятно
и однозначно: «Лестница», «Кухня», «Уборная и коридор», «Кто платит и убирает?», «Коридора не было, ванной тоже», «Сколько жило народу?»
Видео не имеет закадрового диктора, автор, сопровождаемый оператором, сам ходит по лестницам, кухням и коридорам,
повествуя о прежнем и нынешнем коммунальном сосуществовании. С вежливым интересом выслушивает жильцов. Все просто, лаконично, почти сухо. Местами скучновато. Время от времени крупным планом снимается то, о чем рассказывают. Говорят «холодильник» — вот холодильник, говорят «плита» — вот плита. О чем
пою, то и вижу. Документация? «Чистая»
антропология?
Скупые и точные литературные комментарии и полные расшифровки разговоров, сопровождающие каждый ролик, еще более объективируют материал.
Из одного интервью в другое тянутся одни и те же линии: ведение хозяйства, бытовые привычки, готовка, мытье и стирка, отношения детей и взрослых, евреи, православные. Хоровой рефрен: «У нас
была хорошая жизнь». Одинокие пожилые женщины не хотят переезжать в отдельные квартиры на окраинах. В кадре
приличные, разумные люди, кто-то благородного происхождения. Женщин в целом больше, чем мужчин.
Илья Утехин приходит в свою бывшую огромную коммуналку, где в «лучшие» годы было пятьдесят жильцов, идет в другие
квартиры, к друзьям, знакомым, ученикам. Приходит и уходит. Сам прожил в коммуналке тридцать лет, исследовал быт и нравы, копил интеллектуальный и визуальный капитал. У Платона знание, которым обладает бессмертная душа, — это результат припоминания потусторонних истин. В отличие от коммунальных жильцов, Утехин, словно Орфей из Аида, может в любой момент вернуться к земной жизни.
Сейчас у его семьи отдельная квартира.
Круг третий
По мысли Жана Бодрийяра, медийные технологии сделали мир виртуальным, поверхностным и бессмысленным. Человек, отделенный от реальности техническими «невидимыми протезами», утратил свою
субъективность. Снять человека на пленку как такового уже нельзя. Снимать стоит,
к примеру, фасады брошенных домов, из которых люди ушли, — в этом будет больше, что ли, достоверности.
Может быть, в случае с виртуальным музеем мы имеем дело с поиском подобной достоверности? Или с чистым архи-
вированием, научно обоснованным изготовлением консервов для будущего,
участием в добросовестной работе по созданию цифровой резервной копии
мира — на случай, если люди покинут его?
Старая кинохроника уже пыталась найти достоверность и произвести на свет
резервную копию, но она служила власти и была по определению необъективна. Однако эмпирический аспект в съемке разрозненного материала все же присутствовал. Фильм, смонтированный и
разнородных фрагментов хроники, может получить совсем иной, не предусмотренный заранее смысл.
Илья Утехин, очевидно, заранее разрабатывал материал и тщательно плани-
ровал свою работу — как документальную и как авторскую. Забегая вперед, скажу, что сумму всех видеофрагментов виртуального музея можно считать единым целым. То есть фильмом. Или гиперфильмом, если угодно.
Однако по сравнению с традиционным «авторским» кино, здесь недостаточно того, что обычно называют стилем. Все выглядит как средний европейский документальный фильм, ориентированный на социальную проблему, а не на художественный образ. Местами присутствует не-
которая эмоция, но без лотмановского сдвига смыслов. Текстовые комментарии,
сопровождающие видеоролики и фотографии, тоже корректны и нейтральны,
не более. Странно. Стиль журналиста и эссеиста Ильи Утехина, работавшего для «Петербургского Часа пик», был элегантным и виртуозным.
Что же: для своих читателей — остроумен и тонок, а для американских профессоров и студентов — нарративен и методичен? Может ли вообще музей быть беззаботен и интересен? Загляните на gopniki.net, — тоже, между прочим, антропология. Не знаю только, поддается ли это переводу.
Валерий Подорога написал: «Конец истории не в том, что она кончилась, а в том, что история полностью подавлена
архивом». Но в другом месте добавил: «Способ организации архива может стать новой историей».
Круг четвертый
Вместе с автором (он главный герой видеороликов — позже мы увидим, что это важно) по лестнице поднимаются двое
его детей, трех и пяти лет. Они здесь никогда не были. Надписи на стенах, сломанный лифт и атмосфера, напоминающая
познавательно-разоблачительную телепередачу
большой и весь обшит дубовыми панелями». Отец и дальше объясняет нарочито внятно: «Швейцар — это такой дяденька. А здесь живет одна тетенька». Так они приходят в коммунальную квартиру.
Почему-то экскурсия с детьми в целях съемки кажется мне какой-то неуместной. Мой опыт жизни в коммуналке простирается лишь до трехлетнего возраста, и я почти ничего не помню. Утехин прожил в ней тридцать лет, и у него что-то… что-то должно быть иначе… Это ведь как привести потомство на ритуальный поклон
чудовищу. Или, наоборот, попинать ногами труп дракона. Середины нет?
Коммуналка несправедлива парадоксальным образом — именно из-за уравниловки. Она смешала все социальные страты. Стала негативным символом нового мира, ибо все его планы усреднительства в ней осуществились. Вызвала к жизни странные формы человеческих отношений, из-за которых одни вспоминают только хорошее, а другие считают, что маялись
всю жизнь; хотя, пожалуй, это относится лишь к индивидуальным свойствам памяти у разных людей. Но люди-то отличаются друг от друга не только этим.
В «Преступлении и наказании» Разумихин критикует программу социалистов: «…всё на одну только кладку кирпичиков
да на расположение коридоров и комнат
в фаланстере свели! Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище! С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион!»
Бабушки, на которых сейчас смотрят
дети Утехина, так и умрут в своей коммуналке.
Перед человеком, который берется за тему коммунальных квартир, хочет он
того или нет, сразу возникает социальный аспект с трудным вкусом справедливости,
сострадания и ответственности.
У Владимира Шинкарева есть персонажи, обитающие в коммуналке: Максим и Федор, некто Кобот и милиционер Пужатый. Пужатый олицетворяет порядок, Максим и Федор — хаос, Кобот — не пойми что, середину (потому и невнятен?). Дурак-порядок гибнет по случайности, у которой есть свои причины, мудрому хаосу все равно. С Коботом так ничего и не ясно.
Но читатели смеются. Злой символ побежден силами веселой относительности.
У проекта kommunalka.spb.ru свои персонажи и свой жанр.
Убогого быта достаточно и в отдельных квартирах, но в этом проекте речь о других отношениях, другой социальной истории. Энтропийные «фаланстеры», по которым Илья Утехин водит своих детей и друзей, находятся в историческом центре Санкт-Петербурга, в старых,
благородных, еще не лишившихся отмирающего шарма домах. Среди снимаемых
людей нет маргиналов: пьяниц, скандалистов, сплетниц и коммунальных воровок. Очевидно, нормальность — критерий осознанного авторского отбора. Не
будем здесь выяснять, что считать нормой. Как сказал Борис Гройс: «Перед хорошо воспитанным человеком не стоят проклятые вопросы, а плохо воспитанный в любом случае поступит как свинья». Так
вот, здесь нормальные люди живут в ненормальных условиях. Произнося аксиоматическое «раньше было лучше», ктото имеет в виду
лучше. Угасание. Конец эпохи. Тихий ужас тихих людей.
Вот что написал Утехин в газете «Петербургский Час пик»: «Место, где живут люди, неизбежно наполняется историями их жизней и оттого обретает особую ценность. Истории сплавляются воедино с преданиями о соседях и прежних
жильцах, в том числе и об основателе
дома и о его прежнем владельце — ведь
у многих домов в центре есть свои имена,
всякие там дома Толстого, эмира Бухарского, Лидваля. И вот человек — человек чувствующий, во всяком случае, а уж
в чувствительности никак нельзя отказать коммунальным жителям — начинает ощущать себя причастным к Толстому
(Льву — пусть и ошибочно) и к последнему эмиру Бухары».
Он приводит своих детей не к чудовищу (впрочем, вездесущему), а в старый Петербург, который любит, — посмотрите коллекцию фотографий на сайте музея; может быть, не у каждой из них есть выдающиеся художественные достоинства, но тенденция даже не обсуждается. Он приводит детей к последним хранителям
чуть теплых следов истории, чтобы дети посмотрели; может, вспомнят, когда станут хорошо воспитанными людьми.
Он не может не понимать, что это
уходящий объект. Центр рано или поздно расселят и перестроят вдоль и поперек. Существующие окраинные коммуналки останутся таковыми навечно. У нас будут непересекающиеся кварталы имущих и неимущих, господствующих и негосподствующих, как в североамериканских городах. И хотя как исследователь и летописец он не должен бы этого хотеть, авторское послание точно сформулировано в названии одного из эпизодов фильма-музея: «Коммунальных квартир не
должно быть».
Грустная, должно быть, работа.
Вот названия следующих видеофрагментов: «Чаепитие», «Трагикомическая жизнь», «Архангел Михаил», «Жидовские коврики», «О ворах и привидениях», «Бабушка моет посуду», «Бабушка зажигает
спичку».
Круг пятый
Первые веб-музеи появились в начале
пор среди лидеров. Создатели были принципиально бескорыстны и ставили серьезные цели: информационные и коммуникационные технологии могут работать на культурное развитие.
Когда я нахожу нужные мне старые фотографии городов или людей в электронном архиве Библиотеки конгресса США
или где-то еще, причем в свободном доступе и с высоким разрешением, — я благодарен всем этим людям. В родном городе мне придется ждать мутного отпечатка месяц и платить за копирайт, который на самом деле не принадлежит ни архиву,
ни музею.
Сегодня веб-музеев множество. Есть страницы картинных галерей и технических музеев, виртуальный музей ГУЛАГа, виртуальный музей Чернобыля, музей атомной энергетики, уже упомянутый виртуальный музей гопников, музей
блокады Ленинграда, музей «Титаника» и музей моркови, в котором, говорят, можно узнать о влиянии этого овоща на исход
Второй мировой войны.
Далеко не всегда они экспонируют что-то уже омертвевшее, отошедшее
в прошлое, — то, что Набоков назвал «обеспредметившейся предметностью». Пример — виртуальный музей Парижа.
Для нас интересно то, что многие виртуальные музеи выставляют свои экспонаты — дизайнерские, интерактивные
и т. п., — не учитывая особенностей восприятия своих посетителей. Если даже у них есть обширная обратная связь, мы
все равно назовем их музеями «первой
производной».
Виртуальный музей kommunalka.spb.ru не только учитывает разницу восприятия,
но и сознательно моделирует ее, изучая при этом особенности психологии и быта на нескольких уровнях. Условно говоря,
музей «второй производной».
Круг шестой
Мне кажется, тут случилась какая-то принципиальная антропологическая (может быть, и не только антропологическая) удача. Объем работы сложно себе представить.
Двуязычный российско-американский виртуальный музей kommunalka.spb.ru
может вызвать два прямо противоположных процесса человеческого сознания.
Вид и атмосфера советско-российской коммунальной квартиры сулят нашим согражданам воспоминание (о знакомом), иностранцам — узнавание (незнакомого). Для большинства из нас коммуналки
связаны с прошлым опытом, причем реальным. Для них это — виртуальный экзотический опыт близкого будущего, с которым их сознание начнет знакомиться в момент первого посещения музея. Возникает возможность сравнения культурных кодов и — в физиологическом или
феноменологическом плане — анализа
«чистого» пути сознания, шаг за шагом —
в ту или в другую сторону, в прошлое или
в будущее.
Нечто подобное с уникальной наглядностью демонстрирует классический
авангардный фильм «Контактные отпечатки». Его автор Дж. Дж. Мерфи взял секвенцию, смонтированную из шестидесяти съемочных планов (по одной секунде каждый) и контактным методом делал копию с копии — до полного исчезновения изображения. Потом он склеил куски в пятидесятиминутный (!) фильм. Зритель сначала не видит ничего. Потом появляются странные световые пятна красных и желтых тонов. Постепенно начинают проступать какие-то объекты, но распознаются
лишь некоторые части изображения. Наконец картинка «проявляется» полностью, но ненадолго — затем исчезает, превращаясь в обратном порядке в Ничто, так же
медленно и мучительно, как возникала.
Терпеливый зритель вынужден работать с собственным сознанием по схеме «узнавание — забывание». Впечатление такое,
что где-то рядом бродит Платон со своим знанием-воспоминанием.
Пусть поправит меня Илья Утехин, пусть экспериментальный смысл проекта в чем-то совсем другом, мне все равно кажется, что два диаметрально противоположных процесса сознания сопоставлены не без умысла.
Остается найти в Америке нечто неизвестное и непонятное для нас, создать симметричный проект (в этот раз — для
чистоты эксперимента — на российские деньги?), договориться о критериях и сравнивать результаты. Такой кросс — этнический медиаэксперимент.
Вернемся к коммунально-виртуаль ному музею. С точки зрения содержания перед нами многоуровневая виртуальная
матрешка (в двух смыслах — традиционной разборной конструкции и экспортного сувенира). Кроме того, этот пограничный продукт между наукой и искусством
стал инструментом, с помощью которого искусно препарировали один из центральных символов известной эпохи.
Круг седьмой
Если рассматривать проект как документальный гиперфильм с переменным числом эпизодов, можно считать, что авторам удалось справиться сразу с несколькими задачами, которые с разным успехом решал авангард на протяжении всей истории кино. Они (авторы) элиминировали
сценарий, линейную композицию (начало
и конец плюс последовательность эпизодов), действие, постоянную продолжительность фильма, эмоциональное воздействие на зрителя — в общем, отвязались почти от всех канонов Аристотеля, теоретически давно мешающих реализации истинной природы кино и видео. Кроме того, отрешились от образности
и «чистого» монтажа.
Предвижу вопрос: с искусством ли мы имеем дело?
У старого кентавра по имени документальное кино два источника и две составляющие части — документ и эстетика.
В его отпрысках преобладает то одно, то
другое. И они бывают мало похожи друг на друга.
Тем не менее элементарные критерии существуют. Это доверие к реальности, уважение к инструменту, или медиуму, который стоит между художником и этой реальностью (у танцора это тело, у художника — кисть; в данном случае — камера), и бескорыстная личная заинтересованность в результатах процесса. Плюс — «тайное» знание, передаваемое от поколения к поколению; его наличие подразумевается как у художника, так и у зрителя.
Только и всего.
Но у меня появляется подозрение: вдруг сегодня настоящее кино может появиться только там, где не собираются его делать?
Круг восьмой
С «традиционной» точки зрения хороший
документальный фильм должен или стать новаторской акцией с сущностным участием человека, или предъявить неординарное формальное качество. Словом, художнический эпатаж ценится больше, чем реальность. Тема практически не в счет — пусть этим занимается журналистика, социология, ктo угодно.
Но нет. Всё — частный случай. Приходит человек из совершенно другой области, и в результате его долгой, спокойной научной работы наши представления о документальном кино меняются.
Я спросил знакомую, много лет прожившую в коммунальной квартире, кто там главный персонаж. Она ответила не
думая: «Коммуналка».
Не вопрос. Антониони еще в
снял фильм о реке По. Примеров множество.
Но какой массив быта содержит фильм (без названия) про коммуналку! Кто еще так дотошно снимал унитаз, неработающий камин, трещины в потолке, тапки в прихожей, кривую дверь, окно во двор?
В традиционном документальном кино
все это превращается в знак времени, антураж, эмоциональный фон, метафорическую деталь и тому подобные условности.
То же зачастую происходит с руками, лицами и глазами людей — как не вспомнить Бодрийяра! Здесь же материальные элементы прорываются на первый, онтологический план и закрепляются в нем благодаря — нет, не длительности смонтированных кадров, а бесконечным повторам, рифмам и — странное дело —
отсутствию образности. Густая, тяжелая,
недоваренная каша реальности — есть
трудно, но насыщает.
Если смотреть все видеофрагменты подряд, «насквозь», незаметно оказываешься вовлеченным в систему организованных повторов, переходов и рифм — в конечном счете приходишь к тому самому развитию, которого, на первый взгляд, так не хватает в отдельных эпизодах. Разговоры становятся более подробными и открытыми, реже возникают захламленные
интерьеры, чаще, как бы невзначай, обнажаются человеческие качества.
Реализм документального фильма требует, чтобы все происходило в кадре, а не на словах. Но это не значит, что снимать
интервью вообще не стоит. Рассказанного события мы, естественно, не увидим, но в коммунальных эпизодах, как и в любых
других, есть облик и поведение рассказывающих. Возможно, для нашей навсегда утраченной веры в слово все это сделано слишком тонко (если вообще сделано), а элементы чистой телесности как-то
недостаточно обозначены, не «прописаны». И все же материал снят с каким-то минимальным «сдвигом» (оптика), и все, что должно быть в кадре, оказывается в нем.
И вот появляются эпизоды, в которых воспоминания идут не из головы, а от тела, от физического контакта с предметом. Намеченные линии вещей и людей
пересекаются. От того, что происходит здесь и сейчас, возникает достоверность субъективности:
воспоминание об окровавленном соседе, изрезанном «розочкой» (в момент,
когда Утехин сидит на том же месте, где
сидел тот);
тяжелая щетка для натирки пола, случайно найденная в кладовке;
велосипед, купленный у алкоголика
в Мартышкине;
вещь отсутствующая: во дворе росли два тополя, их теперь нет;
мальчик, который видит себя в перевернутом дисплее видеокамеры;
бабушка, зажигающая плиту, и т. п.
Я уже как-то говорил, что у людей, которые всерьез занимаются документальным кино, в бэкграунде, по-видимому,
должны быть серьезно нарушены отношения с реальностью. Вот они и выясняют эти отношения с разной степенью личного мужества. А тут появляется спокойный, мягкий, хорошо воспитанный специалист
по коммуникационной теории…
Круг девятый
В конечном счете, все зависит от того, что
здесь считать содержанием. Если это быт и нравы — один вопрос. Если люди — другой. Если коммуналка как таковая —
третий. Если старый Петербург — четвертый. А если утраченное время?
Марсель Пруст: «То, что мы называем реальностью, есть определенная связь между ощущениями и воспоминаниями,
окружающими нас в одно и то же мгновение, она не предполагает возможности какого-нибудь простого кинематографического видения, тем сильнее удаляющегося от истины, что подразумевает, буд-то одной реальностью и ограничивается.
Эта связь неповторима, и писатель обязан
найти ее, чтобы навеки связать два предела своей фразой».
Читайте также
-
PinUp AZ Yeni sayta daxil olmağı meslehet görür
-
The Easy Help Guide to Dating Website Pages - Selecting Love Made Simple
-
Энергия несогласия — «Евгений Телегин» Виктора Тихомирова
-
«Адрес — время, а не место» — Новая жизнь Канского видеофестиваля
-
Как сберечь — нет ли средства, нет ли, нет ли, есть ли...
-
Обладать и мимикрировать — «Рипли» Стивена Зеллиана