Встреча


…Если я не ошибаюсь, это было 19 или 20 ноября 1998 года. Мне сообщили, что фильму «Мать и сын» присуждена премия Папы Римского, и пригласили на несколько дней в Ватикан. Мы тогда были в производстве, работали в Германии над озвучанием «Молоха», и я мог вырваться лишь на день-полтора.

Меня удивила торжественность церемонии. Было очень много самых разных людей. Иоанна Павла II под руки ввели в зал два кардинала; он сел в кресло с высокой спинкой и начал говорить в микрофон свою речь — на нескольких языках. Он говорил, наверное, минут сорок, хотя выглядел совершенно изможденным и бессильным. Так мне тогда показалось…

Потом у меня была личная аудиенция, и он говорил со мной по-русски. Не могу рассказать, о чем я его спрашивал; не думаю, что я имею право говорить, что он мне отвечал… Мы сидели совсем рядом. В какой-то момент он положил свою руку на мою, — и у меня возникло впечатление, что его теплая, неподвижная рука абсолютно ничего не весит. Меня поразила эта рука: розовая, младенческая, очень мягкая, совершенно бархатная на ощупь. Мы говорили очень тихо — настолько, что я, кажется, даже услышал его дыхание.

Сначала я все время пытался поймать взглядом его взгляд, хотел заглянуть в эти глаза… А потом понял, что делать этого не надо. Что встреча наших взглядов для него необязательна, даже нежелательна. Что он видит меня не глазами, а словно на слух: видит звуки, интонацию голоса, паузы… И вдруг он перестал казаться немощным и слабым, и куда-то ушло дрожание рук. Рядом со мной сидел очень цельный и сильный человек. Он выражал свою мысль просто и ясно, иногда жестко. Без колебаний, без сомнений. И многое в нашем разговоре меня очень глубоко обеспокоило и встревожило.

Вокруг было по-прежнему много людей. К нам несколько раз пытались подойти и намекнуть, что время аудиенции истекло. Но Папа никак не заканчивал разговор. В конце концов, я встал первым и поблагодарил его за беседу и за торжественный прием. Мне было неудобно, что все происходит на виду у других. К тому же если бы наш разговор продлился еще немного, то в нем, возможно, возникла бы тяжелая, мучительная пауза. Я очень боялся, что задумаюсь над услышанным — и начну осуждать себя за то, что успел сказать ему в ответ. Ведь ни один из его вопросов я не оставил без ответа, и ни один из его ответов я не оставил без реакции, без выражения своего согласия или несогласия. Для меня было очень важно, что я почувствовал трезвого, умного, глубокого и очень широкого человека. За всем, что он говорил, чувствовалось и блестящее образование, и напряженность образа жизни, — и еще какое-то надстояние над жизнью: над всей той суетностью, в которую мы вовлечены на этой земле.

Когда мы распростились, к нему подошли два кардинала в красном. Один из них был, по-моему, американец: очень большой и очень веселый — такой смеющийся ангел-переросток. И это еще больше оттеняло физическое состояние самого Папы: стоило кардиналам подойти, как он сразу и повис на руках этих двух немолодых, но здоровых и жизнерадостных людей.

Потом я пошел гулять по Ватиканскому дворцу. Я ходил среди дивных статуй, копии с которых видел столько раз. Но то были копии, а это были оригиналы. Я смотрел на них, прикасался к ним… Я ходил и думал о том, насколько иначе могла бы сложиться моя жизнь, мои фильмы, если бы я в свое время имел возможность увидеть эти оригиналы…

На следующий день я улетел обратно, занялся фильмом и на долгое время совсем забыл и об этой церемонии, и об этой встрече. А сейчас я часто возвращаюсь к ней. Я думаю об этом человеке, и мне кажется, что он очень от многого — почти от всего — отказался, чтобы стать тем, кем он стал. Я вспоминаю его тихий голос, его мягкую руку. И еще тот удивительный запах, который я ощутил сразу, едва лишь переступил порог его покоев…


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: