Сеанс реального — «Белая мама» Зоси Родкевич и Евгении Останиной
Сегодня в «Сеансе реального» — фестивальный хит 2018-го, призер «Послания к человеку» и «Артдокфеста», спродюсированный Александром Расторгуевым. О «Белой маме» и ее непростой судьбе рассказывают авторы ленты Зося Родкевич и Евгения Останина.
Зося Родкевич:
Эта история выросла из проекта Александра Расторгуева «Это я». То был сериал для Первого канала про женщин, которые сами, хотя и с помощью оператора, снимают свою жизнь. Мы искали героев и позвали на кастинг дочку Алины [будущей главной героини фильма «Белая мама» — примеч.] Лию, которой было 14 лет. До этого ее снимал наш друг Андрей Киселев, тоже для расторгуевского проекта «Реальность», когда она была в православном пионерском лагере [фильм не вышел — примеч.]. Вместе с Лией на кастинг пришла и Алина. Саша и Сусанна [Баранжиева] очень заинтересовались Алининой историей — она сказала, что в ближайшее время будет брать ребенка из детского дома — и решили снимать ее для сериала.
Алина согласилась. Думаю, ей хотелось зафиксировать то, что будет происходить в их семье, и поделиться этим, потому что те события были для них очень важны. И я начала снимать эту историю за пару месяцев до того, как появился Даня [приемный сын — примеч.].
Я почти там жила — приходила с утра и была у них до вечера четыре-пять дней в неделю. Иногда отъезжала на фестивали, по которым тогда катался фильм «Мой друг Борис Немцов», но в целом проводила в семье Макаровых дофига времени.
Часть кино, процентов тридцать — их собственные съемки: мужа Сергея, Алины, а иногда камера просто стояла на микроволновке. Я объясняла, что и как лучше снимать, Саша Расторгуев тоже инструктировал, какой нужен кадр, как будет слышнее. Когда у меня не было возможности срочно приехать снять какое-то событие, я просила, чтобы они сделали это сами.
Дети не горели желанием сниматься, но смирились с такой участью. Когда у тебя живет человек с камерой, постепенно привыкаешь. Конечно, бывало по-разному. У детей могло быть плохое настроение — они же подростки. Бывало, что они прятались, просили не заходить в комнату или говорили «не снимай меня». Но из-за того, что съемочных дней много, материал все равно набирался: сегодня они к тебе не выйдут на кухню, но завтра выйдут.
Сергей был больше замотивирован. Ему тоже хотелось запечатлеть какую-то линию, как ребенок попал в семью. Поэтому он был более активный и, в отличие от ребят, не говорил «не снимай меня» или «давай поговорим без камеры». Кроме того, его на тот момент вообще интересовала работа с видео, и он взял на себя основную функцию съемок, когда им нужно было снимать самим: почти всегда ставил штатив и камеру, за что мы ему очень благодарны. Кадры, которые вошли в кино — это, в основном, его съемки.
Была такая дурацкая формулировка, мол, она слишком реальная для нашего реалити-шоу
Моя работа была в том, чтобы максимально сократить дистанцию с героями, стать как бы членом их семьи и дать понять, что мне и нашей команде можно доверять. А, с другой стороны, никого не напрягать и фиксировать, что происходит, ловить документальную жизнь. Я искала ключ к каждому герою, но мы с ними и просто сошлись характерами.
В детдоме запрещено снимать, поэтому когда мы с Алиной вместе пришли туда и впервые увидели Даню, я вырезала дырку в варежке и снимала их знакомство через нее на маленькую GoPro. Даня тогда подумал (и он считал так всю первую неделю), что я просто одна из детей, старшая сестра. Он спрашивал Алину: «Почему она снимает?» Алина ответила: «Ну, она просто всегда снимает». Его такой ответ устроил. Те кадры через варежку в итоге не вошли в фильм.
Поскольку сначала мы все это снимали для сериала, нужно было работать быстро, и мы разделили так, что я занимаюсь непосредственно съемками, а Женя Останина в это время уже собирает какие-то серии. Так она влилась в эту историю.
Евгения Останина:
Я разрабатывала линии нескольких героинь. В какой-то момент Саша сказал: «Давай ты будешь разбирать как логгер-монтажер Макарову». Сериал был 80-серийный, и Макаровой было отдано целых 40 серий, как одной из ведущих героинь. Я начала отсматривать материал расписала где-то пятнадцать серий, и вдруг через два месяца Первый канал решил зарубить эту линию. Была такая дурацкая формулировка, мол, она слишком реальная для нашего реалити-шоу. Другие героини казались более легковесными, с какими-то более мелкими житейскими проблемами, хотя я думаю, что это не так. Я тогда дико психанула. Нужно было заменять сорок серий кем-то другим, но таких героинь, как она, у нас не было. Но Зося продолжала ее снимать.
Зося Родкевич:
Саша не сдавался и сказал, что мы будем делать кино, что даже лучше, ведь мы будем более свободны от каких-то форм. И я еще пять месяцев очень плотно снимала в семье. Участие Саши было непосредственным и постоянным. Я все время ему рассказывала, что происходит на съемках, Саша давал какие-то советы.
Мы с Алиной договорились, что снимаем до ее дня рождения 31 марта. У нее не было какой-то розовой картинки, что сейчас придет прекрасный сладкий мальчик, и все будет хорошо. Она была готова к адаптации, хотя, наверное, не к такой жесткой, как в итоге все происходило. Для нее было важно проживать жизнь, воспитывать ребенка и не потерять при этом остальных детей.
Камера всегда влияет на то, что происходит
Я думаю, что документальное кино не бывает такое, как будто нет камеры. Камера всегда влияет на то, что происходит. И мы не можем знать, что бы было, если бы не было камеры. Конечно, я старалась просто наблюдать, но это невозможно: люди знают, что рядом есть человек с камерой, а не просто камера на штативе.
Были моменты, когда я выключала камеру. Например, когда в разгар истерики Даня кричал: «Снимай меня, снимай!», я не снимала, потому что было понятно, что с его стороны это клоунада, что это в его интересах, а не в интересах фильма. В такие моменты я включалась как человек, просто разговаривала с Даней. Мы проводили довольно много времени, когда я не нажимала на кнопку. Происходила какая-то жизнь, в которую я была встроена просто как Зося.
Получилось кино, которое я сняла, а Женя смонтировала
Женя говорит, что из материала видно, что моя камера, вообще мое присутствие помогли Дане адаптироваться. Мне сложно оценить. Но, думаю, от того, что мое внимание всегда было рядом с ним, ему, действительно, было полегче. В период адаптации Дане было нужно прям повышенное внимание, и камера его давала. Я его никогда не осуждала, не критиковала. Правда, в кино есть момент про сайру, когда я уже не выдержала и заговорила, но в целом я старалась быть в ноль-позиции для него и для всех детей — я просто наблюдаю и никак не оцениваю.
31 марта, в Алинин день рождения, был последний съемочный день. Для меня очень трагичный! Помню, как я ухожу, выхожу из квартиры, и мне так грустно, я думаю: «Боже! Как я буду без них жить?» Я иду к автобусной остановке, рыдаю, пишу Алине какие-то сообщения: «Мое сердце разбито». И Алина мне очень мудро ответила: «Зося, вы что? Все только начинается». После этого мы общались в дружеском тоне несколько лет, встречались где-то раз в полгода.
У нас получились килотонны материала, но я не могла остановиться и продолжала время от времени снимать по инерции. А Женя уже приступила к монтажу.
Евгения Останина:
Когда мы получили деньги от Минкульта, материал уже отлежался. Мы с Зоськой сели его отсматривать. Получилось, что эта верстка на пятнадцать серий помогла очень быстро собрать первые двадцать минут фильма. А дальше было проще.
В материале были две ключевые сцены с глобальными истериками Дани. Было понятно, что надо выстраивать все вокруг них. Получалось, что сначала эти первые, уже прописанные двадцать минут спокойного существования — такой маленький рай, потом два сгустка, а дальше все вокруг уже плелось как-то само. И сначала мы показываем, как каждый из детей Макаровых к нему относится — такая плавная подводка к коллективной истерике, когда он бегает с ножом.
Все происходило достаточно быстро, и уже нужно было отчитаться перед Минкультом. Я видела, что у Зоси паника. А я монтирую быстро и говорю: «Слушай, расслабься. Сейчас соберем что-то формальное, просто чтобы отчитаться, и все». Я сделала короткую версию на пятьдесят минут, но вышло так, что потом она стала основой фильма в целом. Так получилось, что монтаж полностью ушел в мои руки, а Зося оказалась немножко за бортом этой истории. Мне кажется, ей было сложно.
Зося Родкевич:
Для меня началась самая трудная стадия. На съемках я была одна, и могла пенять только на себя, с чем я справляюсь, с чем нет. А в совместной работе начались разные внутрицеховые претензии, психологические штуки, изнутри лезли всякие демоны. Мы ругались и с Женей, и с Сашей. Всякое было. Но, во-первых, я Жене доверяла, и она любила этот материал. И Саша настаивал, что это будет кино, сделанное нашим с Женей союзом. В тот момент мы все варились в этом супе под названием «Семья Макаровых», все были погружены внутрь, и каждый хотел своего. Но мы разговаривали и в итоге нашли общее для всех решение. Получилось кино, которое я сняла, а Женя смонтировала.
К сожалению, фильм вышел, когда Сашу уже убили, но он смотрел первый монтаж. Ему кино нравилось. И это было и его детище в том числе.
Евгения Останина:
Аня разочарована — «Это я» Александра Расторгуева
Саша предложил использовать хронику. Они притащили эти материалы с самого начала, еще когда был проект «Это я». Я уже собрала фильм, а Саша настаивал: «Так-так, подождите, подождите. Это же просто дикая документалистская удача, что у героя есть архив». Там часов пятнадцать домашней хроники. Смотреть-то ее было весело, потому что сама жизнь очень интересно монтировала эти куски. А вот что с ними делать, чтобы сложился какой-то внятный эпизод? Я ходила, долго ломала голову. В итоге наваялось то, что вошло в фильм.
Людям что-то вообще прокомпостировали мозги
И мне кажется офигенной идея Саши поставить название фильма именно после хроники. Первые двадцать минут мы показываем этот «маленький негритянский рай» (как я это для себя обзывала), потом хроника, где мы немножко объясняем, откуда у Алины столько темнокожих детей, что они не приемные, а ее родные. И затем — «Белая мама».
Это было рабочее, абсолютно внутреннее название. Я просто прикольнулась — отсылка к black mama, комедийный образ: такая толстая чернокожая мамашка, вокруг которой все время куча негритянский детей. И я назвала от обратного. Но как-то оно осталось. Хотя нам за него предъявляли разные зрители. Одна барышня — я не знаю, видела ли она вообще фильм — в конце спросила: «Вы что, хотели сказать, что белая раса выше?» Людям что-то вообще прокомпостировали мозги.
Когда фильм вышел, нас много спрашивали, почему такой финал. А я изначально поняла, что он должен быть открытым. Мы же все-таки сняли короткий кусок их жизни — первые пять месяцев. Это мало. И мы по-честному сказали: «Фиг его знает, как оно будет дальше». Но я надеюсь, что оптимизм там тоже присутствует. Разбежкина опасалась, что фильм закончится сценой, как они вешают шведскую стенку, и Даня говорит «Спасибо, братунь». И обрадовалась, что нет, что не все так сахарно. Мне нравится наш финал — эта долгая-долгая поездка в метро, поезд, как, наверное, символ, что это просто еще одна станция, еще одна остановка в их жизни.
Жизнь — это набор опыта. У них он такой
Круто, что Макарова увидела фильм уже на «Послании к человеку». Обычно для документалистов это проблема — показать фильм герою. А у нас получилось как бы поставить ее перед фактом. Но вышло очень здорово, потому что показывали в день закрытия, и Макарова как раз попала на выдачу призов. Но и вообще она адекватный, сильный человек и очень хорошо восприняла фильм.
В тот же вечер она уезжала. Мы успели перекинуться парой слов. Я ей сказала, что, пока монтировала, ассоциировала себя с Домиником, ее младшим сыном, который, мне кажется, в этой истории получился более брошенным или уязвимым. Например, в моменте с дракой, где у него уже абсолютно агрессивное состояние. А мама занимается какими-то своими делами и пытается просто на автомате их разнять. По ней видно, что она не видит, что происходит. И Алина — уже прошло два года после события — сказала: «Да, я этого не видела. Не понимала, что на самом деле происходит с Домиником, как он это воспринимает». Пока мы в моменте, мы не видим многое, что происходит с нашими самыми близкими людьми.
Зося Родкевич:
Когда Алина смотрела фильм, она много чего не помнила. Видимо, из-за сильных эмоций что-то стирается из памяти. И для нее там были удивительные моменты.
В целом все герои хорошо восприняли фильм. Даня, конечно, очень нервничал, но потом он сам все время сливал пиратскую версию в интернет. Это означает, что ему хотелось какого-то внимания к себе и к фильму.
Потом был период, когда кино показывали в группах и школах для приемных родителей. Был и такой взгляд на это кино как на просветительское: вот как у нас было, посмотрите.
Евгения Останина:
Старшие дети еще были на московском показе на Артдокфесте. Их спрашивали: «Как вы все это вынесли?». Старший сын сказал: «Да, была ревность, еще какие-то штуки. Но мама своим примером нам показала, как нужно себя вести, как достойно выходить из таких критических ситуаций».
Мне кажется, герои фильма отнеслись к нему гораздо спокойнее, чем зрители, которые пытались нам навесить какие-то этические дилеммы. Один раз нас спросили: «А вы взяли у Дани подпись, что можно его снимать?» Люди думают о чем-то таком странном. Многие предъявляли героине насчет того, что она поставила своих детей в такое неудобное положение. А мне всегда казалось, что, ну, блин, жизнь такая вещь! Пусть лучше дети в таких домашних условиях будут подготовлены к каким-то жизненным изменениям, чем всю жизнь будут находиться в розовых лучах, а потом встретятся с реальностью. Жизнь — это набор опыта. У них он такой. Не самый хреновый. Они все выросли и у них классная мама.
Читайте также
-
Высшие формы — «Спасибо, мама!» Анны Хорошко
-
Как мы смотрим: Объективные объекты и «Солнце мое»
-
Высшие формы — «Ау!» Тимофея Шилова
-
«Сказка про наше время» — Кирилл Султанов и его «Май нулевого»
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Высшие формы — «У меня что-то есть» Леры Бургучевой