22 декабря 1967. Письмо Жаку Тати
Уважаемый господин Тати,
чтобы угадать Ваше нынешнее самоощущение, достаточно помножить на десять чувство пустоты, чувство одиночества и печаль, которые я неизменно испытываю после выхода каждого своего фильма; ко всему этому естественным образом добавляется рефлексия, навеваемая окончанием года.
Редко фильм становится так же значим для зрителя, как для его создателя. Некоторые художники именно ради того, чтобы меньше страдать от этой неувязки, напускают на себя непринужденный вид или из одной работы бегут в другую, чтобы не идти рука об руку с публикой, чтобы погрузиться в головой в продукт Y, пока «судьи» будут песочить продукт Х.
Такую психологию я хорошо понимаю и сам при случае действую так, несмотря на то, что мне больше нравится Ваш настрой, радикально противоположный. Все Ваши усилия, посвященные Playtime, — наверное, с 1959 года, — которые, несомненно, продлятся до 1969-го… выходы на экран за границей, эксклюзивные показы, замыслы продолжения и т.д.
Я был на премьере в «Ампире» и не мог смотреть фильм как обычный зритель, настолько я разделял Вашу тревогу; я часто прислушивался к залу, рискуя пропустить смешные сцены, — позже я просил мою соседку, молодую немецкую стилистку, которая в восторге от фильма, пересказать мне их.
Playtime не похож ни на одну вещь из тех, что уже появлялись в кино. Ни в одном фильме нет такого кадрирования, такой звуковой партитуры, как здесь. Это фильм с другой планеты, где снимают кино по-иному. Может быть, Playtime — это Европа 1968 года, снятая первым марсианским кинорежиссером, «их» Луи Люмьером? В этом случае, он видит то, что мы уже не видим, слышит то, что мы уже не слышим, и снимает иначе, чем мы.
Эпизод в ресторане настолько целостный и сильный, что напрашивается мысль: он один составил бы целый фильм, — да Вы наверняка уже задумывались об этом, как и обо всем остальном. Ведь этому фильму свойствен еще один феномен: мы понимаем, что уже не сумеем поведать Вам о нем ничего нового и что не сможем высказать ни одной идеи, которой бы Вы не сформулировали уже для себя сами.
Я пойду еще раз на Playtime сразу после праздников и наконец-то посмотрю его как зритель. Он меня скорее удивил, чем ублажил, а главное — преисполнил невероятного любопытства.
Если бы у Playtime был рабочий дневник, который ежедневно вели бы Вы или кто-то из Ваших близких, я бы прочитал его — и с какой жадностью! Хочется допросить Вас на манер следователя: «Что вы снимали в ночь с 13 на 14 июля 1965 года?»
Вчера вечером я читал заметку Баронселли в газете «Ле Монд». Меня удивило то, что там говорится о купюрах, которые Вы намереваетесь сделать в фильме. Но я подумал также: эта заметка похожа на ту, что написал я сам десять лет назад о «Моем дяде». Статья такого рода — честная, нейтральная, довольно подробная, но сдержанная — рискует рассердить режиссера еще больше, чем пристрастный и бурный разнос, сами перегибы которого практически лишают его смысла.
Так почему же я Вам пишу? Посылаю Вам это письмо, потому что я видел Вас, стоящего без пиджака за стеклом аппаратной, и подумал: теперь, когда Беккера нет в живых, с кем Тати сможет поговорить о своем фильме?
На что был бы похож город, в котором каждый булочник не обращал бы внимания на своих собратьев? На Голливуд? Нет, там, по меньшей мере, говорят о цифрах, даже если отбрасывают все прочее. Так вот. Я хотел Вам сказать, что буду радоваться всему хорошему, что произойдет с фильмом Playtime здесь или в иных местах — в Лондоне, Нью-Йорке, Берлине, Риме; что скромность господина Юло превращает его в кинематографического господина Тэста1; и если Вас упрекают в «непомерной грандиозности» взгляда, то вспомните: это самое говорили еще о Наполеоне, потом об Абеле Гансе, потом о «Наполеоне» Абеля Ганса и, наконец, об «Ампире»2…
А еще — я с нетерпением жду Вашего пятого фильма.
Доброго года, доброго здоровья,
Всегда Ваш
Франсуа Трюффо«
Перевод с французского Аллы Беляк.
Примечания:
1 Господин Тэст — герой литературно-философских текстов Поля Валери, впоследствии объединенных в сборник. Своеобразное alter ego самого Валери и его воображаемый оппонент, погруженный в размышление о возможностях и пределах своего «Я» в мире, свидетель мира, аллегорическое воплощение «способности видеть». — <Прим. перев.> Назад к тексту
2 Игра слов: название кинотеатра «Empire», где показывались широкоформатные и панорамные фильмы, переводится как «Империя». Трюффо ставит его в один ряд с именами императора Наполеона и пионера французского кино Абеля Ганса (в 1927 году выпустившего фильм «Наполеон Бонапарт») еще и потому, что Ганс в 1920-е годы предвосхитил эпическую «грандиозность» панорамного кино: именно для «Наполеона» был разработан эффект «тройного экрана», когда три сцены фильма проецировались на увеличенный экран одновременно. — <Прим. перев.> Назад к тексту
