«Молчание»: самый трудный вид любви
«Молчание». Реж. Мартин Скорсезе, 2016
О «Последнем искушении Христа» в свое время писали, что это один из тех фильмов, оценка которых сопряжена с большим риском, ведь приходится судить не столько фильм, сколько самого себя. Подобное утверждение вполне применимо и к «Молчанию». Оба этих фильма, разительно непохожих, снятых будто двумя разными Мартинами Скорсезе с разницей в 30 лет, являются этапами одного духовного пути, проявлениями одного религиозного сознания. И судить подобные вещи в отрыве от собственных убеждений действительно очень тяжело.
«Молчание» — экранизация японского романа середины шестидесятых — неторопливо, почти три часа, рассказывает историю португальского миссионера-иезуита Себастьяна Родригеса, который вместе с еще одним падре отправляется на остров Кюсю искать своего учителя — отца Феррейру, последнего священника Японии, по слухам отрекшегося. На дворе середина 17 века, заигрывания Японии с христианством закончились, начинается эпоха жесткого изоляционизма: всех прочих католиков уже облили серой и сожгли на кострах, паства тайных христиан осталась без предводителей. Эта островная реконструкция раннего христианства с культом мученичества — серьезное испытание для молодого и амбициозного отца Родригеса, которому слишком нравится представлять себя на кресте. Попав на передний фланг религиозной борьбы, он с каждым днем всё больше запутывается в собственных убеждениях, а укрепить его веру некому. Учитель пропал, а Бог, как водится, молчит.
Интимность этой темы, да еще и в контексте того, что Скорсезе сам по молодости хотел принять сан, сильно повлияла и на сам фильм и на всё, что его окружает. «Молчание» не содержит практически никакого интертеймента, и смотреть первые два акта очень скучно (хотя вот иезуиты, говорят, на скринингах одобрительно посмеивались). Скорсезе не использует никакого музыкального оформления (что логично для фильма с таким названием), крайне скупо применяет монтажные средства и старается обойтись без экзотизма — ни панорам японских красот, ни занятных особенностей быта. В общем, свои сильные режиссерские стороны — музыкальность, ритм, контраст и образность — Марти убирает со стола. Даже его фирменное насилие, без которого фильм о мучениках все же обойтись не может, показывается осторожно, без желания взволновать. Легкие пути отвергнуты.
Процесс создания тоже превратился в своеобразное подвижничество. 27 лет моральной подготовки, несколько попыток сценария, затяжные многофигурные суды и три с половиной миллиона неустойки за отлагательство. Религиозные консультации. Ужасающая логистика. Съемки в горах под палящим солнцем и проливными дождями — последовательные и на пленку. 400 человек массовки переживают тайфун. Лиама Нисона шатает землетрясение. Адам Драйвер худеет на 23 килограмма. Эндрю Гарфилд — и без того божий человек после фильма Гибсона — проходит курс Игнатия Лойолы и всерьез подумывает стать проповедником. Все работают за гроши. Мартин Скорсезе, страстный католик «с некоторыми сомнениями» проходит свой духовный путь.
Какое-то странное ощущение испытываешь, наблюдая со стороны эту тридцатилетнюю историю. Гигантомания духовного пути, рассчитанного всего на одного человека, смущает. Но, наверное, только так и могло быть. В поле, в тайваньском тайфуне, в залах суда, на темных улицах Нью-Йорка, в астматических приступах. В жизни. В том, что делает кино противоположностью изоляции кельи или писательского стола.
И если Марти этот путь в итоге привел в определенную точку покоя, и свои противоречия он, судя по всему, разрешил, то это совершенно не означает, что зритель сможет его решениями проникнуться. Вопросы, которые ставит «Молчание», пожалуй, относятся к самым сложным, противоречивым и заговоренным до дыр. Как религия может быть ненасильственной в мире, где идеи распространяются через насилие? Как отделить религию от политики? Могут ли сочетаться гуманизм и религиозное сознание? Можно ли, веря в мир высший, любить и беречь мир земной? Что важнее — любовь к ближнему или любовь к идее? Сомнения убивают нас или делают сильнее? И так далее, и тому подобное. И конца и края им нет.
Никакой фильм, особенно такой выхолощенный и раздражающе светлый, как «Молчание» Скорсезе, не поможет человеку разобраться в этом клубке, накрученном, спутавшемся и промасленном нами за тысячи лет. Но этот фильм, безусловно, протянет его зрителю и заставит как минимум покрутить в руках. Это скучное кино с невыносимо миленьким Эндрю Гарфилдом, но у него есть длинное, мрачное послевкусие, которое на несколько дней заставит своего зрителя погрузиться в мысли о том, о чем обычно он думать не любит. Вне зависимости от того, религиозен он или нет.
«Молчание». Реж. Мартин Скорсезе, 2016
Надо отметить, что это вторая экранизация одноименного романа японца-христианина Сюсаку Эндо. До Скорсезе «Молчание» снял Масахиро Синода, в 1971-м — и там попытка дать личный ответ на все вышеперечисленные вопросы была гораздо жестче и по ощущениям — честнее. Фильм начинается с упоминания, что Святой Франциск приехал в Японию с огнестрельным оружием в руках, а заканчивается сценой изнасилования: отрекшийся Родригес овладевает отрекшейся Моникой, оставшейся ему в наследство от замученного мужа. Никаких крестов в кулаке, никакого «Только бог судит». Осознанное, глубокое падение, изгнание собственной души — и настоящее молчание. У Скорсезе оно обрывается перед отречением. Бог говорит. Мягко, по-отечески. У Синоды цикады, сводящие с ума своим криком в моменты гнева и отчаяния, так и остаются единственным ответом. «Сверши самый мучительный акт любви», — наставляют Родригеса в обоих фильмах. Но это совершенно разные акты. Родригес Синоды делает его и не ждет ничего взамен, духовно умирает на своем метафизическом кресте. Родригес Скорсезе, настоящий иезуит, продолжает надеяться на отеческое одобрение Бога и предоставляет ему решить, что с ним делать. Скорсезе слишком любит мир земной, но и от мира небесного отказываться не хочет.
Книгу «Молчание» Марти получил от одного священника после просмотра «Последнего искушения Христа». И то «Молчание», которое он в итоге снял, по пафосу сильно противоречит «Последнему искушению». Желание слезть с креста и отдать победу мирской жизни, которое преследовало героя Дефо, определялось как искушение дьявола. Скорсезе дал «парню видимость выбора» — таким образом, возвеличив его жертву как личное и осознанное решение, а не следование судьбе. «Промежуточный» вариант дает фильм «Кундун», снятый позже: самопожертвование преферентно только тогда, когда в нем есть смысл.
В «Молчании» жертва может быть отвергнута, даже когда смысл в ней заложен. И как раз желание взойти на крест и повести на него людей воспринимается как подражательное, горделивое и, соответственно, от лукавого. Классический вопрос «Что бы сделал Иисус?» приводит к ответу «отрекся». Выбор в пользу жизни, а не идей, для человека, не отягощенного богочеловеческой двойственностью, воспринимается как высшая нравственность — гуманная нравственность, которая важнее собственной тяги к чистоте и раю. Принятие на себя грех кощунства во имя спасения даже не душ, а всего лишь жизней людей оказывается ближе христианской доктрине, чем принесение себя и людей ей в жертву. С чем, конечно, многие христиане не согласятся.
Миссионерство «Последнего искушения» превратилось в паломничество «Молчания». Одна форма религиозного и творческого существования — крикливая, будоражащая, с интонациями телепроповедников и скандальной славой, заменена другой — тихой, аскетичной и никому не интересной.
Один итальянец, полный противоречий, темных и светлых сторон, которым так сложно уживаться друг с другом, на старости лет все же решил себя простить.
А тем временем в Японии всё так же живут двести-триста тайных христиан, предпочитающих реальному, уже вполне разрешенному, христианству веру своих отцов. Они говорят на смеси португальского, латыни и японского, поклоняются Богу-Солнцу, который воскресает каждое утро, и верят, что попадут в Парадисо, если принесут подношения святым мученикам — тем самым неотрекшимся португальцам. Их давно изображают с японскими чертами. Себастьяна Родригеса, взявшего японское имя и японскую жену, служившего японскому народу, среди них нет.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса