«Холодная война»: Спасибо, сердце
1949 год, нищая, грязная, сталинистская Польша. По ней вместе с коллегами‑музыкантами колесит симпатичный дирижер — главный герой Виктор (Томаш Кот). Он хочет играть джаз, но социалистическая родина любит фольклорное, корневое, удобное для презентации новой польской культуры. Преимущественно крестьянской (с возможностью упоминания основополагающей роли ПОРП в успехе новой аграрной политики). Так что в деревнях и селах Виктор и его коллеги ищут таланты для новой музыкальной школы, которая должна пестовать кадры, пригодные для исполнения именно народной музыки. Безо всякого там безродного космополитства. Музыканты, будущие педагоги, и такому рады — не умрут от голода. Будущие студенты рады еще больше. Многие из них маргиналы, кто в лес, кто по дрова, и в музыке, народной или нет, ничего не смыслят: главная героиня, блондинка доронинского типа, Зула (Иоанна Кулиг) и вовсе получает заветное место, исполнив песенку из «Веселых ребят» — ту, что про сердце, которому не хочется покоя. Биография у Зулы сложная: в это самое сердце она всадила нож отцу‑насильнику (но тот, кажется, выжил). Кипят в ней страсти роковые, и как всякая настоящая femme fatale она об этом знает; мужчин одним своим взглядом превращает в податливый пластилин. Виктор — еще одна жертва — сразу влюбляется. Она, впрочем, тоже. Вместе мастер и Зула отправятся в гастроли по соцлагерю в составе ансамбля «Мазурек» (читатели постарше опознают знаменитый «Мазовше»).
Судьба занесет их в Берлин, где еще не построена стена, а это реальный шанс выбраться из Польши, в которой Виктору, измученному народными гармониями, ощутимо тесно, в большой, но столь же черно‑белый мир. И он им воспользуется, а Зула — нет. В нужный час не явившись на рандеву, она оставит возлюбленного и навсегда срастется в его сознании с покинутой Родиной.
Почти каждый рецензент, писавший о «Холодной войне», посчитал своим долгом донести до читателей подробности биографии режиссера. Это, конечно, важно. Павел Павликовский (не забудем, что начинал он в кино как документалист) действительно, как и в случае с «Идой», задумал эту историю определенно личной: его мама покинула вместе с ним Польшу в начале 1970‑х, когда режиссеру было четырнадцать лет. Сначала он думал, что уехал ненадолго, буквально на каникулы, но вскоре понял, что оказался вдали от дома на продолжительное время. Он жил в Германии, затем осел в Англии. Учился в Оксфорде. Все девяностые работал в Британии. А затем, уже окончательно превратившись в космополита, после смерти жены вернулся в Польшу, чтобы поселиться в Варшаве, неподалеку от того места, где жил в детстве. «Холодная война», впрочем, заставляет оценить опыт не только реальной эмиграции, но и эмиграции кинематографической: снова вспомним тот факт, что Павликовский не просто поляк, покинувший Польшу (травма неизбывная и саднящая, на ней построено несколько великих кинематографических карьер), но и документалист, пересекший когда‑то границу игрового кинематографа. Как многие, переехавшие в этот Рим, он чуть больше римлянин, чем все коренные римляне. Как и «Иду», «Холодную войну» отличает высокая визуальная культура. То, что бросается в глаза, лаская или застя взор: шикарная, старомодно контрастная черно‑белая картинка, классическое соотношение сторон кадра 1:1.33 — это кино‑кино, словно выпрыгнувшее из раннего Вайды, похожее на неизвестный шедевр «польской школы кинематографа».
И все же «Холодная война» Павликовского не то, чем кажется. Название — мираж, привычный исторический оксюморон прирастает новым смыслом: это фильм не об идеологическом и военном противостоянии и даже не о пересечении государственных границ, а о любви, разрезанной ими (впрочем, есть на ее пути преграды и посерьезней), о привычке подчиняться ее власти, радости отказа от себя (чего на самом деле лишается эмигрант?) и о жизни без того, к чему ты так привязан.
В своей сущностной, экзистенциальной эмиграции — бегстве не от своей страны, а от своей мечты, ради сдавливающей сердце любви, которой ты предназначен, — Виктор возвращается на родину.
У дороги, которой он идет, нет «правильных» поворотов. Каждый новый выбор чреват новыми потерями: так потихоньку отрезает от себя что-то важное каждый — и тот, кто идет на компромиссы, и тот, кто к ним, казалось бы, не готов, — Виктору нельзя без Зулы и с Зулой тоже нельзя. И Павликовский эту черную, избавленную от позитивных раскладов диалектику дает прочувствовать хотя бы той советской песенкой про сердце, которому не хочется покоя. Спасибо, сердце. Как, думается, ёкает эта могучая мышца у сухощавого, схожего своей горькой статью с героем «Петли» Войцеха Хаса, Виктора, когда он слышит эту мелодию. Чем занимался Виктор до 1945‑го? Где служил и что выбирал? Кажется, уже давно, еще до встречи с Зулой, которая будет петь Сталину и под Сталиным, поднимающимся над ансамблем гигантским кумачом, Виктор понял, что соблюсти себя в чистоте невозможно. И можно только пропеть до конца — на тот или иной мотив, джазовый, народный, под сурдину духовых или а капелла, — а конец один.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса