«Бархатная золотая жила»: Мартовские коты
Бархатная золотая жила. Реж. Тодд Хейнс, 1998
Жил-был на свете один парень, сочинял и пел гаражный рок, подводил глаза и красил ногти черным. Он был одним из тех ребят, что ни за что не продержатся на танцполе, сохранив на себе до конца песни одежду, в которой выходили танцевать, и вел себя на сцене как мартовский кот: поливался лосьоном, обсыпал себя блестками, а когда они прилипали к его лицу и торсу, снимал штаны. Он ничего не мог с собой поделать. Раздеваясь и превращая себя в фейерверк, он кричал о чем-то, чему не умел подобрать слов. Его увидел другой парень — музыкант в поисках стиля, чего-нибудь чертовски оригинального, что, как он ни старался, не приходило само — и понял: вот оно (себе он тогда сказал: «Как жаль, что это не пришло в мою голову раньше!»). Он сочинил гладенькую заводную песню, приказал гримерам подвести ему глаза, выкрасить ногти и аккуратно расклеить на себе блестки перед съемкой на телевидении, — и так родился глэм-рок.
Канны-2015: Гомосексуальная утопия Хайсмит-Хейнса
«Бархатная золотая жила» Тодда Хейнса — беллетризированная история глэм-рока 70-х с вымышленными персонажами, которые, как и события фильма, компилированы из наиболее впечатляющих сценических и личных жестов лидеров этого, в принципе, эстрадного явления, опрокинувшегося в стиль жизни для целого поколения. Примерно, как появившиеся за год до «Жилы» «Ночи в стиле «буги» Пола Томаса Андерсона были компиляцией об истории пленочного порно конца 70-х, — но не совсем.
Бархатная золотая жила. Реж. Тодд Хейнс, 1998
«Жила» вышла на экраны в 1998 году, посреди волны, превратившей 70-е в новый объект ретро, возникновение которой во второй половине 90-х стало закономерным уже потому, что в кино и масскульт пришли люди, чье отрочество выпало на 70-е. Так они вымещали свою ностальгию по временам своей первой любви. Но, если предшествовавшие ей «Ледяной шторм» Энга Ли и упомянутые «Ночи» были эдаким аперитивом вскрытия психологии эпохи — точнее эпох, Уотергейта и диско, соотвественно, а последовавшая «Студия 54» отдавала перегаром пустопорожнего подглядывания в замочную скважину, то фильм Хейнса стал застольем, где рок-сцена начала 70-х предоставила антураж для разговора на вневременные темы любви как мифа и как реальности, подлинника и отражений, подлинности и представления. Сейчас они даже более актуальны, чем тогда. По сути, теперь-то они и стали актуальны. Мы это подтвердим примерами несколько ниже.
Возможно, отчасти секрет непопулярности картины в дни выхода кроется именно в том, что тогдашнего зрителя еще так не огорчала драма, которая составила эмоциональное сердце фильма. Отчасти — что картина о времени мишуры, воинственной бисексуальности и гитар вышла в такое же время: в России, как и во всем мире, в 1998-м слушали бритпоп с его дивоподобными лидерами Бреттом Андерсоном и Джарвисом Кокером (записавшим для «Жилы» одну из песен), порочных мальчишек из Blur и рядившегося в перья Джейсона Кея, пропадали в клубах вроде питерского «69» и московской «Казармы», в бесчисленных галереях силились различить среди табачного и марихуанового дыма очертания каких-то немыслимых инсталляций, были помешаны на моде, наблюдали повсеместно асоциальных и чудно разряженных персонажей, а что съесть на завтрак выбирали между ЛСД, кокаином и экстази. Фильм воспринимался как предложение посмотреть кино про такую же мишуру, только четвертьвековой давности. Разглядывание видеоклипов, концертных выступлений, мюзикловых номеров, театрализованных видений, которые представляют из себя две трети сцен «Жилы», было самоцелью, и мишура в квадрате — жизненная и экранная — затмила содержание и не дала распробовать чувств. Как всякое произведение, где эксцентричная подача материала воспринимается как самоцель, он оставил некоторое разочарование, как от пустышки.
Бархатная золотая жила. Реж. Тодд Хейнс, 1998
Только сегодня кино встало в фокус, обнаружив под своей блестящей — и блистательной —поверхностью глубоководную бомбу, ставшую результатом тщательных раздумий, выросших не на бесплодной земле отвлеченных философствований, а на плодородней почве разбитых, но жаждущих исцеления сердец.
Сюжетно фильм выстроен как расследование, предпринятое в 1984 году молодым журналистом американской «Трибьюн», с целью выяснить, где и какую жизнь ведет сейчас звезда британского глэм-рока Брайан Слейд (Джонатан Рис-Майерс), пропавший из поля зрения лет десять назад; надо сказать, детективная фабула и развязка придуманы отменно. «Внезапно, — размышляет журналист в исполнении Кристиана Бейла, — оказалось, что мне заплатят за то, что я начал забывать благодаря деньгам и серьезной жизни. Почему вдруг это повесили на меня? Несомненно, было еще что-то, что-то в прошлом, затягивающее меня назад. Тогда я еще не понимал, что это был ты», — имея в виду под «ты» того самого парня без штанов, рокера Курта Уайльда (Юэн МакГрегор): он тут же примерещится ему в переходе метро.
«Детки» в порядке
Я испытал глубокий укол иронии этой исторической спирали: теперь я — журналист, которому предложено отправиться на 17 лет назад на встречу не просто с фильмом, а с собственным временем пронизывающего ветра в голове. Я успел забыть линию журналиста. По правде, я почти все успел забыть: от ленты в памяти осталось беспорядочное шествие взбаламученных образов, почти неотличимых от нашей тогдашней жизни. И только один эпизод, покуда сам фильм уходил в темные воды забвения, все эти годы не покидал поля зрения, продолжая трепыхаться перед глазами, как флаг погружающейся подлодки: вечер, размытые огни луна-парка, ветер, песня Лу Рида Satellite of Love, двое на карусели, влюбленные глаза одного из них, готового от счастья спрыгнуть со своего сиденья и от избытка чувств подпевающего «пом-пом-пом», — глаза Курта-Юэна МакГрегора.
Зная счастливую семейную биографию актера, остается только предположить, что он наделен неким глубинным знанием, чтобы с таким проникновением изобразить человека, который рвется из себя наружу и в боли, и в тяги к самоуничтожению, и в благодарности, и в любви — а ведь в фильме у него еще и два музыкальных номера, где он должен был показать, каким вокалистом это качество делает Курта. Результат должен по сей день заставлять ведущих рок-исполнителей вздыхать с облегчением, что МакГрегор выбрал стезю драматического актера и избавил их от соперничества с ним.
Курт МакГрегора — стержень фильма, не дающий ему разболтаться и сойти с ума, его свежий ветер. В то время как прочие персонажи существуют в причудливых декорациях, внутри видеоклипов, его мы хронически встречаем в барах и метро, на карусели и зябнущим на тротуаре. Даже один из своих номеров он исполняет под открытым небом. Он занимается любовью на крыше, болтая после любви голышом еще долго после рассвета под широким небом. Когда его собачья преданность в любви нарывается на безжалостную оплеуху и горчайшее прозрение, он бродит среди вечерних огней, кутаясь в воротник и замирая, когда впереди, в толпе, на другом континенте ему чудится любимый силуэт, пока из-за кадра солист Radiohead Том Йорк посыпает его поверженную нокаутом любовь пеплом песни Брайана Ферри: «Таким печальным вышел наш роман: немало раз распахивал я сердце, и вот — захлопнуто!»
Бархатная золотая жила. Реж. Тодд Хейнс, 1998
Он — та альтернатива остальным персонажам, которая скрепляет смысловой узор картины, прихотливый, как сама жизнь, не давая им превратиться в хаотично дергающихся марионеток, пусть и под превосходный, пожалуй, лучший в мировом кино, саундтрек. Саундтрек этот — тоже не набор безупречно записанных красивейших песен эпохи глэм-рока. Он становится выразителем проблем и конфликтов: причиной того, что Курта так безжалостно оттолкнули, в том, что он, привыкший к американскому року «более вульгарных корней» не вписался со своей манерой исполнения в альбом, который продюсировал для него в Англии Брайан Слейд.
Выставка ерунды. Гетто для помешанных на любви
Слейд, безусловно, лучший мелодист. Но — прямая противоположность Курту: он манекен в поисках индивидуальности, одержимый идеей быть идолом. Он только очаровывается тем, что ему не принадлежит, и присваивает как форму то, что для другого было содержанием. Как присваивает еще ребенком сам мир мюзик-холла, в котором оказался с лондонской теткой. Как — брошь первого оригинала лондонского андерграунда Джека Фэри, некогда принадлежавшую Оскару Уайльду. Также он не может не заморочить голову соблазнительнейшей песней Брайана Ферри Ladytron и не сделать своей женой лучшую подругу Джека Фэри, захотев ее лишь за то, что она целовала Фэри в новогоднюю ночь, — Мэнди парадоксально, но точно угадана австралийской актрисой Тони Коллетт как своеобразная реплика молодой Лайзы Миннелли, которая со своей ролью в «Кабаре» о берлинском декадансе и вычурно-выспренним образом жизни в 70-х после этого фильма воспринимается как однозначно глэмовый персонаж. Слейд жаждет присвоить личность Курта, хотя присваивает лишь его сценический образ, пожирая по дороге его сердце. Эхом Слейда становится журналист, школьником влюбившийся в саму идею любви между парнями по газетным вырезкам и телевизионным интервью, поставлявшим хронику романа между Слейдом и Куртом, и уехавший в Лондон в поисках такой же для себя, как едут в столицу за модными тряпками.
Бархатная золотая жила. Реж. Тодд Хейнс, 1998
«Она»: тоска по идеальному Другому
Этих персонажей можно было бы припечатать словами из «Собаки на сене» «Кто любит вслед чужой любви, тот жаден», но принадлежат они, во-первых, нечувствительному и самозацикленному Теодору, а во-вторых, со времен Лопе Де Веги мир сильно изменился: сегодня проблема подлинности любви и любви по образцу стоит остро; можно сказать, это наша боль. Не случайно, самый тонкий в истории футуристический фильм, «Она» (2013) Спайка Джонса, рисует недалекое будущее, где проблемой номер один стала всеобщая отдельность при тяге каждого к известным формулам любви, тоска по ней и неспособность сосуществовать с другим. Главный герой в исполнении Хоакина Феникса глубоко травмирован грядущим разводом и при этом не находит слов и жестов объясниться с уходящей любимой, в то время как на работе он, развалившись в кресле, наговаривает вслух любовные послания, а компьютер не просто превращает их в текст, а пишет от руки того человека, имя которого стоит на послании. Служба называется «Красивые письма от руки. com». Феникс живет в просторном лофте тем, что сочиняет сногсшибательные любовные письма на заказ: «Мы не виделись несколько месяцев и теперь Вселенная у меня в черном списке». Как тонко подмечено: мы охотно подбираем слова для уже состоявшихся чувств других людей, но не можем проявить свои собственные, и ошибка здесь именно в том, что любовь не может быть выполнена по кальке, подлежать стандарту, ее нет смысла искать или инициировать, она чиркает сама. Но мифы о чужой любви морочат нас большую часть времени и мы ищем себе такую же, как ищет охранник из фирмы такое же поло, какое он видел у одного стильного парня — и вот уже девушка, узнавшая о любви Феникса и операционки, совершенно бесплатно жаждет предоставить им для секса свое тело, только чтобы прикоснуться к их чувствам. В «Бархатной золотой жиле» эта тема — преобладание любви по кальке над той, что просто вырвалась из сердца, — заявлена вовсю, но кажется, слишком заранее, и потому не была тогда услышана. Пожалуй, мало кто понял тогда, что имел ввиду Курт, отвечая на вопрос о повальной бисексуальности времен глэм-рока, что «она может существовать как идея, но в случае конкретного человека это просто бессмыслица». Беда в том, что чем больше сегрегируется всевозможных «сексуалов», чем больший у человека выбор примкнуть к той или иной группе, тем меньше шансов ошалеть от собственной, подлинной, еще не названной и не сегментированной любви.
«Исчезнувшая»: дорогие брачащиеся
Другая ниточка сверхвыпукло проявившейся именно в наши дни бесконечных ток-шоу проблемы протянулась от «Жилы» к прошлогоднему фильму Дэвида Финчера «Исчезнувшая». Слейд использует свою любовь с Куртом как средство раскрутки, рекламный трюк, идеальный корм для толпы, загипнотизированной идеей любви. Курт просто так влюблен, что просто этого не скрывает, — Слейд же ее демонстрирует. Курт любит — Слейд показывает, что любит. Когда Курт не впишется в ноты, его вышвырнут. Так же героиня «Исчезнувшей» в исполнении незаслуженно обойденной «Оскаром» Розамунд Пайк, создавшей самый актуальный женский образ года, идет во все тяжкие не ради любви героя Бена Аффлека, а ради того, чтобы предъявить ее миру, не чтобы гулять счастливой от секрета, что она любит и любима, а чтобы публика так думала о ней, что бы там ни происходило за дверью ее спальни. Любовь нынче большинству нужна лишь напоказ, ее носят как Орден Почетного легиона с единственной целью, чтобы окружающие не дай Бог не усомнились в том, что у тебя все состоялось, не заподозрили б тебя в ущербности и обделенности.
Бархатная золотая жила. Реж. Тодд Хейнс, 1998
Теперь совсем другое время, но та же проблема. Увы, это старый вопрос богатых и бедных. Любовь выпадает столь же немногим, сколь немногие находят клад. Когда о ней становится известно, прочие думают, что нашли золотую жилу и кидаются за новым образцом, насилуя себя и живя по чужому подобию. Индивидуальность — это то, с чем человек не в силах справиться, — как Курт. Сила и необходимость таких мартовских котов в том, что после того, как ему разбили сердце, он не ожесточился, а нежно и тактично передал эстафету любви дальше — на крыше, под звездным небом, когда восторг от любви неотделим от восторга перед мирозданием и чувством того, что ты — его живая часть.
Поэтому он был так важен для нас в этом фильме о ярких имиджах и повальных модах. Потому что хорошая новость, понятная после просмотра фильма сегодня и воспоминания о той не менее далекой уже эпохе, когда мы смотрели его впервые, в том, что Курт рождается и живет во все времена. Независимо от того, есть ли в ней наркотики и рок-н-ролл. И даже секс. На самом деле, если когда-нибудь, поняв, сколько потеряли, живя по мифам и ранее созданным представлениям о любви, однажды люди создали бы мемориал любви подлинной, на нем следовало бы выложить слова Тони Коллетт из «Бархатной золотой жилы»: «Если двух голых людей увидели спящими вместе, это еще не доказывает, что между ними непременно был секс. Случается такое, однако, по крайне серьезным причинам».
Лично я выложил бы их желтыми и голубыми топазами.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса