«Комбинат “Надежда”»: Реальности недостаточно
Комбинат “Надежда. Реж. Наталия Мещанинова, 2014
Раз уж существует заданный формат «за/против», то выскажусь одновременно и за и против. И сразу оговорюсь, что, несмотря на нижесказанное, эта работа кажется мне одной из лучших в русском кинематографе последних лет, если не самой лучшей. Главным же достоинством фильма является его речевая достоверность. Она же свойственна и другим фильмам, снятым по сценариям Любови Мульменко. Пожалуй, со мной такое случилось впервые: я посмотрела русское кино, в котором речь героев идентична тем, кого они представляют. До этого все было как-то не так: современные влюбленные говорили языком, напоминающим советское кино про войну, домохозяйки изъяснялись классическим литературным языком, близким к Салтыкову-Щедрину или, на худой конец, к Чехову, — во всей фильмической речи девяностых-нулевых чувствовался какой-то чудовищный зазор между подразумеваемым и произносимым (впрочем, этот зазор свойственен почти всей российской политической и культурной действительности).
Ничуть не лучше обстояли дела, когда я читала современную молодую драматургию (за некоторыми исключениями). Это не значит, что режиссеры и драматурги были равнодушны к «героям глубинки». Наоборот, с распадом советского государства социальный тренд никуда не исчез, но изрядно мутировал, отрешившись от идейного посыла и углубившись в абстрактное конструирование русского героя. Этого «низового» героя как только не представляли режиссеры — от Балабанова до Хлебникова и Звягинцева. И если в случае Балабанова точность в изображении «низовых» героев достигалась за счет необычайно пластичного и четкого воспроизведения характера, внутреннего стержня, то в двух последних мы зачастую имеем дело с довольно абстрактным и схематичным персонажем. Мульменко-драматург и Мещанинова-режиссер проявляют внимание к самому главному, что может дать нам представление о герое, — к его языку: не только к тому, о чем он говорит, а к тому, как он это делает. То есть предъявляют нам акт его высказывания в некоторой допустимой для искусства подлинности. И, похоже, это самое лучшее, что может русское кино сейчас для нашего героя, для пацана из Норильска сделать. Но чего же оно сделать не может?
Cерый мрачный Норильск, атмосфера которого передана точно: при просмотре кажется, будто ядовитый воздух уже сочится с экрана. В этой атмосфере на заводских трубах тусуется компания молодых людей «с района». В центре фильма — история молодой девушки из «приличной норильской семьи», мечтающей уехать к своему парню, который после тяжелого обморожения (с ампутацией конечности?) перебрался на юг, к морю, но постоянно наталкивающейся на различные препятствия (деньги, родители, друзья). Параллельно разворачивается история ее «антипода» — молодой проститутки, которой тоже выпадает шанс свалить. В конце эти две истории трагически сплетаются. Есть ощущение, что и режиссерское отношение к миру адской заводской провинции тяжелое, безнадежное, сама камера как будто скорее хочет вырваться отсюда, перестать уже, наконец, это снимать. Если бы я была не очень смелым и сильным (или по воле обстоятельств прикованным к этому месту), но хоть чуть-чуть рефлексирующим жителем Норильска, то, наверное, после просмотра такого фильма мне бы стало сильно нехорошо.
Максимальная точность в передаче атмосферы и деталей, эмоций и речи героев, отсутствие интерпретационного гнета, режиссерской экспрессии, ориентация на личность и ее внутренний разлом — все это сильно напоминает манеру «новой берлинской школы», а конкретно ее режиссеров-женщин: Марен Аде, Валески Гризебах… С той разницей, что у них в последних фильмах — более благополучный европейский фон и более радикальные проблемы, связанные у первой с плавающей гендерной идентичностью в рамках традиционных гендерных отношений и глубокой внутренней драмой, которую этот плавающий гендер вызывает («Все остальные»); у второй — с радикальной невозможностью верности любовному событию («Желание»). Хотя есть возможность понять содержание фильма «Комбинат „Надежда“» чуть более радикально, если вспомнить, что в публичном пространстве как «девочка, свалившая из ужасного Норильска» часто любит представлять себя участница группы *Pussy Riot* Надежда Толоконникова, считая, видимо, что суровая атмосфера этого места впоследствии подспудно подтолкнула ее к формированию своей радикальной протестной идентичности. Думал ли об этом режиссер? Можно ли это вчитать как скрытый жест?
В одном из интервью Наталия Мещанинова говорит о том, что в центре фильма были не социальная история и социальная драма жителей и рабочих Норильска, но личная экзистенциальная история девушки, уезжающей из родного провинциального города в неизвестность. Ад Норильска здесь, по словам Мещаниновой, должен служить просто атмосферой, в которую при необходимости, конечно, зритель может вчитать свои смыслы, а может сосредоточиться, действительно, на перипетиях сюжета и главной героине.
Примерно тот же посыл — достоверная передача личной экзистенциальной драмы представителей молодого поколения (при некоторых нюансах) — ощущается и в фильме Оксаны Бычковой «Еще один год». Мне он, равно как и задача поверхностной социальной критики с личных режиссерских позиций, представляется несовременным или как минимум несвоевременным. Очевидно, что эти оба подхода не в силах справиться с имеющейся действительностью. И единственным выходом здесь, на мой взгляд, является кино как критический анализ, данный в движущихся образах. Критический анализ подразумевает не только недовольство сложившимся положением вещей, но и попытку понять происходящее с позиций мировой критической мысли и теории. Иначе мы рискуем забыть, что любое искусство, и кинематограф тем более, — это способ мыслить и осмыслять, а не только выражать и отображать действительность. Может ли такой кинематограф удовлетвориться вновь хорошо найденным и тонко прочувствованным драматургическим и реалистическим решением — большой вопрос. Поскольку очевидно, что он должен заключать в себе еще и некоторую долю политической ответственности и ангажированности, особенно когда речь идет об угнетенных или о пацанах и девушках Норильска, как они показаны в «Комбинате „Надежда“».
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса