«В объятиях лжи»: Игра в ящик
На излёте седьмого десятка Нил Джордан хулиганит. В разгар переустановки западной «системы безопасности» и составления онлайн нового, глобального, этического [кино]кодекса он снимает жёсткий и придурковатый, как гиньольные спецэффекты 1980-90-х, страшный и старомодный триллер об изящной и одинокой старушке Грете, которая таит жуть в застенке пряничного домика, запирает в ящик хороших девочек и любит их до смерти в духе «Мизери». Джордан знает, что кино, которое он снимает — ещё чуть-чуть — и не существует. «Грета» дышит последним прерывистым дыханием и надрывно шутит: Юппер играет венгерку, которая притворяется француженкой, садистку-пианистку, которая печет с жертвой печеньки до первого отрубленного формочкой пальца, пугает и мучает Листом и быстрой ножкой ножку бьёт, танцуя убийство как домашний балет.
Но ещё «Грета» — не «Мизери», а «Коллекционер». Идеальной жертвой вновь оказывается целый срез эпохи: новых витальных, новых искренних, новых нежных однодневок. С небольшой поправкой: маньяк здесь — не туповатый клерк, гноящий в подвале дух свободного искусства. Искусство, смысл, отчетливость стиля — всё за маньячкой Гретой, за Юппер, пытающей в своём ящике беспримесную, чистую, пухлощекую посредственность, точно сыгранную Хлоей Грейс Морец. В тени «Дома, который построил Джек» Джордан ещё раз проговорил неотменимое (и, да, страшное): искусство — это насилие. Проговорил в лоб: до ящика маньячки сжимается зеркальная галерея — вековое автоописание кинематографа. В отличие от Триера, Джордан снимает кино жанровое, в отличие от Триера, Джордан — средней руки автор, режиссер увлекающийся и склонный к дурному вкусу. Однако сегодня — щёлкнуло. Джордан шутя формулирует ужасы эпохи, перетряхивая пыльные архетипы; его сентиментальное тяготение к сказке вновь схлестнулось с жестокостью времен «Мальчика-мясника», подрывающей сладкую ложь добрососедства, — породив зрелище прелюбопытное, забавное и жуткое.
Первая заповедь мегаполиса «нашла сумочку — вызываешь полицию» нарушена. Хорошая девочка Фрэнсис увлечена находкой, околдована артефактом. Грета раскладывает сумочки в метро — юные хорошистки, заблудившись, сами приходят к ней в дом, спрятанный за поворотом, в глубине проулка. В доме — старое пианино, за пианино — детская комната, в комнате — ящик с игрушками, в ящике — уже ты, малышка моя. Грета и Фрэнсис играют в «дочки-матери». Сначала по правилам дочки: старушка должна быть милой, очаровательной, путаться в стареньком сотовом, мечтать о собаке, вкусно готовить, тосковать среди черно-белых снимков в рамочках — призраков прошлого века. Она вся — со своим европейским домом, проросшим на задворках Нью-Йорка, — должна быть экстравагантной находкой, диковиной, идеальной мачехой из доброй сказки, где подозрительный предмет в метро — начало крепкой дружбы народов. Грета подыграет, ей это несложно. Она знает и про Листа, и про Париж, и про фейсбук. Фрэнсис обманывается и попадает в западню. Искренность, приросшая маской, не дает отличить чужую маску от подлинности. Фильм против Фрэнсис, фильм устроен как Грета, фильм сыграет с малышкой в ящик. Мачеха, как водится, зла, и «дочки-матери» теперь играются по маменькиным нотам. На фальшивой «до» линейка свистит по пальцам. Страшно. Фрэнсис подыграет, ей несложно: связанная по рукам и ногам она честна. Грета воркует: какая мы удивительная пара! И не врёт ведь. Как есть пара, гармоничная, словно посвист линейки в доме, пронизанном пыльным старым солнцем и прозрачной музыкой стародавних времен.
Фрэнсис не знает ни про Листа, ни про Париж, ни даже про фейсбук. Её эпоха бессюжетна и бесстильна; ее кино — отсвет изображения в 3D-очках, апокалипсис зрения, кожа подружки в темноте кинозала; собственная большая тоска упоительнее и объемнее любого аттракциона. Чутко отзываясь на обстоятельства, она скользит по поверхности. Глубина опасна. Глубина — это привязанность, вера, страх. Это темный переход в волшебный парк, переулок к дому ведьмы, проход к алтарю в пустом соборе, ночные улицы Нью-Йорка, по которым тень гонит запоздавшую девицу, полные монстров ночные улицы, сон пленницы Зазеркалья. Юппер глядит слепыми глазами провидения и вынуждает: к глубине, к искажениям, к голландским углам, к наркотическому расфокусу, к захлестам бреда и яви. Грета мерцает тенью тут и там за околдованной жертвой, танцует призраком в разлитом хлороформе и играючи манипулирует эпохой: преследует подружку Фрэнсис телефонной камерой, сливая в чат снимки страха «онлайн»; снимками счастья, будто и созданными только для самой банальной лжи, «онлайн» обманывает близких пленницы — Фрэнсис успеет наиграться в кошмарной детской, пока её хватятся в той, почти реальной, жизни.
Фрэнсис нечего противопоставить Грете, нечем защититься. Она даже не знает, что музыка за кадром оркеструет психоз. Она обречена на серийность, для нее, как для человеческого образа эпохи, любой отчетливый жест — угроза. Грета, как старое кино, питается страхами двойника. Боишься за собачку? — будет тебе мертвая собачка, прямо в лицо. В подвале пряничного дома найдешь себя как свой кошмар: иссохшее полуживое тело предшественницы — и забудешь его. У Фрэнсис такая короткая память. Память жвачки, которая прилипает к чему попало, липкая, бесформенная, сиюминутно сладкая и навсегда безвкусная. Девочка думала, что так выглядит дружба. Ведьма одним плевком показала ей, что к чему. Но «Коллекционер» в «Грете» начнется не со лжи Греты. В ящик Фрэнсис вгонит собственная ложь: подружка Эрика научит ее врать и не краснеть.
Эрика тоже не знает про Листа и почти не знает про фейсбук, но в силу темперамента быстро разгадывает жанр. Выигрывает в триллере, играя по правилам триллера. Джордан подыграет, ему несложно. Джордан с Юппер танцуют камерный балет: опасного старомодного кино, запертого на засов, на эйфелеву башенку, из тех, что впаривают инфантильным туристам. Сложную, подлинную маску Юппер героини триллера Джордана сводят к безделушке и побеждают Зло, переняв его поверхностный гротеск, причудливость жеста. Но Джордан настоящий ирландец, он знает, что подлинное Зло безлико, заразно и заставляет ходить кругами, он снял об этом первый же свой фильм. Это Фрэнсис искушает Грету в церкви и учится видеть странные сны: про хлороформ, лужей разлитый в пустой квартире, про отца, приехавшего дважды, про ящик, в который складывается кино. Дети давних времен играли жестоко. Гензель и Гретель дотла спалили Людоедку. Нынешние гуманны: не убивают Грету, у них есть идея получше, — они сами запирают её в ящик. Кадр светел и чист, нежностью вчерашние жертвы встречают новое, сладкое, утро. За девочкой из подвала уже никто не придёт.
Джордан заканчивает фильм вопросом в светлое будущее, отбитое подружками у Зла, каким его видит эпоха, — у Греты, у Юппер, у Листа, у Джордана: «Что дальше?» Ответа он, очевидно, не знает, но и брюзжать не собирается: дерзайте, малышки, ваша взяла. Грета — пока что — в ящике.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса