Рецензии

«Бёрдмэн»: Что-то в воздухе


Бёрдмэн. Реж. Алехандро Гонсалес Иньярриту, 2014

«Где твои крылья, которые нравились мне?» — вопрошает актера Риггана Томсона его мистический двойник — опереточное существо в перьях, орлиным взором глядящее на него со старой афиши на стене театральной гримерки. Существо зовут Бёрдмэн, Томсон играл его двадцать лет назад в супергеройской франшизе, и с тех самых пор оно не дает артисту покоя: оставшись навек парнем в маске и трико, тот не может реализовать свои актерские амбиции в глазах публики и своих собственных. Теперь в решительной попытке переломить общественное мнение Ригган готовит в бродвейском театре спектакль «О чем мы говорим, когда мы говорим о любви» по Рэймонду Карверу — как автор инсценировки и исполнитель главной роли, на собственные деньги; эта постановка либо изменит его жизнь, либо окончательно добьет его карьеру.

О чем мы говорим, когда мы говорим об Алехандро Гонсалесе Иньярриту? Обычно — о просчитанном трагическом надрыве, склонности к маньеризму, о превратно понятом магическом реализме и банальностях, которые режиссер изрекает с важностью Кристофера Нолана и бессмысленной настойчивостью уличного проповедника: то есть о тех типических чертах его кинематографа, что кочуют у мексиканца из фильма в фильм, делая их настолько невыносимыми. Когда-то окрыленный успехом своего дебюта «Сука-любовь», Иньярриту поверил в то, что он большой автор, и снимает с тех пор только на масштабные темы — Любовь, Судьба, Душа, Смерть, и это было бы ничего, если бы тяга к заглавным буквам не перерастала в упоенный графоманский капслок. Мозаичные, сложно выглядящие сюжеты Гильермо Арриаги и соответствующий им хитроумный параллельный монтаж на деле подчинялись прямолинейной логике закона Мёрфи: взмах крыльев бабочки непременно вел к катастрофе, все повешенные на стену ружья стреляли, хотя бы и на другом континенте — эффектная размашистая манипуляция, идущая, как это часто бывает, рука об руку с сомнительной философией нью-эйджевого толка (как знаменитый пассаж про 21 грамм, столь полюбившийся духовно богатым особам всех мастей). «Бьютифул» поссорившийся со сценаристом Иньярриту написал сам, использовав тот же принцип, и стало еще хуже: в этом фильме чувствуется уже какое-то наслаждение горестной судьбой главного героя, количество смертей исчисляется десятками, и даже киты выбрасываются на берег от безнадежности, а уровень патетики таков, что вряд ли может быть чем-то, кроме симуляции искренности. Ей и является.

Майкл Китон в костюме Бёрдмэна. Фото: Эммануэль Любецки

О чем говорят, когда говорят о «Бёрдмэне»? О том, что тут шутят, что само по себе сенсация, поскольку самой распространенной претензией к Иньярриту всегда был проклятый вопрос современности Why so serious? Впрочем, новость о том, что этот режиссер снимает комедию, так и осталась самой удачной шуткой «Бёрдмэна»: ударные юмористические моменты фильма заключаются в том, что кто-нибудь оказывается в одних трусах в неподходящей для этого ситуации, а сатира на шоу-бизнес бьет только по самым легким мишеням — пользователям твиттера, журналистам и критикам (легко представить радостное возбуждение членов Американской киноакадемии в тот момент, когда Ригган устраивает отповедь в стиле «сперва добейся» мегере из The New York Times). Наиболее удачный персонаж получился у Эдварда Нортона, который играет звезду-премьера: привычно лоснясь лицом, Нортон обращает свой обычный режим сияющего самодовольства в автопародию. Но значимым отсутствием в списке объектов насмешек выделяется сам режиссер, который по-прежнему относится к себе в искусстве с большой серьезностью. За самоиронию можно принять разве что присутствие в сюжете Карвера — автора лаконичной и тонкой прозы, максимально далекой от фонтанирующего суесловия Иньярриту; но есть резон полагать, что режиссер себя с ним сопоставляет, а не противопоставляет, ведь из этого и прежних фильмов автора вполне очевидно, что себя он относит к «серьезному искусству» — одному из двух полюсов обозначенной в «Бёрдмэне» примитивной оппозиции. Для Риггана Томсона возможностью восстать птицей Фениксом из пепла становится спектакль по Карверу, для играющего его Майкла Китона — фильм Иньярриту.

Китон, игравший Бэтмена у Тима Бертона и с тех пор полузабытый, у Иньярриту был изначально обречен на успех. Все любят камбэки и все любят роли, резонирующие с биографией актера: то и другое трогательно, особенно когда возрождение легенды становится сюжетом, а актерство — главной темой фильма. Удивительно (на самом деле не очень) то, что в этом фильме о лицедействе очень скучно лицедействуют; все разговоры о невероятном перевоплощении Китона происходят от смешения артиста с персонажем и влияния контекста: Китон техничен, но не выходит за рамки успешного воспроизведения голливудских клише. Но о чем говорит Иньярриту, когда говорит об артистическом призвании? О том, примерно, что для актера велика опасность спутать сцену и реальность, а маска (комическая, трагическая или, как здесь, птичий клюв) может прирасти к лицу. Он и в этом, впрочем, не уверен, отчего нагромождает несколько финалов подряд в попытке поярче проиллюстрировать свои умозаключения. Так или иначе, в ответах на сложные вопросы режиссер, как всегда, не на высоте (спасибо на том, что не цитирует шекспировский афоризм, а ведь мог бы). Даррен Аронофски уже достаточно банален; повторять за Дарреном Аронофски — какая-то удивительная степень лености ума: с «Черным лебедем» совпадает не только сюжет, но даже образный ряд, а также ключевое драматургическое решение — продемонстрировать в кульминации абсурдный CGI-аттракцион, окончательно превратив свое серьезное искусство в полновесный летающий цирк Монти Пайтона. Попробуйте провести этой сцене проверку Валерием Кипеловым: представьте, что в ее середине за кадром включается песня «Я свободен» — всё сойдется.

 

 

Но хватит молчать о главном: «Бёрдмэна» снял Эммануэль Любецки. Виртуоз такого уровня — редкая птица даже в Голливуде, имя Любецки в титрах последние лет десять означает превращение любой картины в tour de force операторских суперспособностей. В прошлом году это была «Гравитация» и ее знаменитые семнадцать минут, и в этом смысле «Бёрдмэн», снятый как будто бы весь одним кадром, логично видеть как попытку посоревноваться, у кого длиннее план, что выглядит довольно спорным занятием для взрослого человека (вспомним еще, между прочим, что главное умение Бёрдмэна — преодоление гравитации). Формальное оправдание приема — уподобление фильма театру, где действие происходит в реальном времени; однако правда жизни состоит в том, что театральные представления мы не смотрим глазами всевидящего наблюдателя, который веет где хочет, преследует героев и левитирует вокруг них, норовя заглянуть в глаза. Иньярриту удается добиться эффекта в той точности, с которой актеры появляются и уходят со сцены, но театральные long takes — это «Веревка» Хичкока, где камера держит средние планы и перемещается по прямой, так что становится незаметной; фейерверки Любецки — наоборот, притягивают внимание и заставляют о себе говорить. Это триумф именно кинематографической техники, который не имеет ничего общего с театром и в случае «Бёрдмэна» едва ли поддерживает содержание фильма, но застит глаза, побуждая отвлечься от дела на забеги с секундомером и позабыть о вопросах, которые остались без ответов или с неудовлетворительными ответами.

Их много. Хороший ли актер Ригган Томсон или все его достоинства — это руки-крылья и сердца пламенный мотор? Во-первых, это красиво, а во-вторых? Зачем нужен фильм, главное содержание которого — то, как он сделан? О чем нам говорить, когда мы говорим о «Бёрдмэне»? И зачем?


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: