Владимир Лапин о «Ливане» Самуэля Маоза
Предваряя разговоры о «1917» Сэма Мендеса, мы попросили специалиста по военной истории Владимира Лапина рассказать в «Стоп-кадре» о военном фильме, который произвел на него самое сильное впечатление. Выбор пал на «Ливан» Самуэля Маоза.
Из фильмов про человека на войне самое сильное впечатление на меня произвела израильская картина «Ливан» Самуэля Маоза. Это фильм об экипаже танка, который оказался в самом пекле во время Ливанской войны 1982 года.
«Ливан» устроен так, что зритель этот танк не покидает, сидит в кромешной тьме вместе с героями. Фильм этот полуавтобиографический. Чувствуется, что режиссер сам участвовал в боевых действиях: все здесь передано со знанием дела, и в первую очередь это касается ощущений.
Война — это череда трагических неожиданностей. Здесь никто не знает, что будет в следующую секунду. В «Ливане» танк с неподготовленным экипажем должен был отстояться в сторонке, а оказался в пекле. Хочешь выжить? Стреляй первым. И вот люди, которые не привыкли убивать, пытаются остаться в живых. И кажется, что мы тоже пытаемся. Вместе с ними. У меня, во всяком случае, был полный эффект присутствия, будто меня насильно загнали в танк. И мне сразу стало все понятно.
Маоз сознательно пощадил зрителя: танк — очень дискомфортное место, там стоит страшный грохот [см., например, короткометражный фильм «Мирная жизнь» Ивана Твердовского — Примеч. ред.]. Во-первых, постоянный, невообразимый рев двигателя. Во-вторых, выстрелы. Экипаж во время стрельбы не слышит друг друга даже по внутренней связи. После каждого выстрела слух возвращается только через несколько секунд. А сначала в ушах характерный звон, и только губами все шевелят. Вот если бы авторы еще и оглушали зрителей на эти несколько секунд…
И, конечно, там еще не показаны запахи, хотя есть сцена, где экипажу приходится мочиться внутри танка. А вы вообразите себе: жара раскаленной машины, запах этой вылитой на пол мочи. Это запах войны. В кино стараются о нем не говорить.
Все, что есть у зрителя «Ливана», — темнота кабины и перископ. Тебя погружают в этот ужас замкнутого пространства, когда ты не видишь, что происходит вокруг тебя, и дозировано получаешь информацию о внешнем мире. Команда видит, что снаружи, через щелочки, причем видят только двое, а остальные — вообще ничего.
Борис Гуц о «Трудностях перевода» Софии Копполы
Этот фильм буквально антагонистичен тому, что кинематограф так любит в войне: масштабности, эпичности, однозначности происходящего. Масштабность войны — это, вообще, искусственный конструкт. «Ливан» снят через перископ. И разве нет в этом осмысления того, как мы с вами обычно смотрим кино? Сражение — это многоплановая вещь, но на экране можно показать только одно действие. Когда мы работаем над текстом, мы не реконструируем реальность, а создаем комплекс словесных образов, которые разворачиваются последовательно. Кино же воссоздает реальность, оно не может скрыться за словами. Похожая проблема встала перед создателями панорамы «Оборона Севастополя». Тоже вставал вопрос: что рисовать, какой момент? У вас есть, по сути, один кадр. Как хотите, ребята, так и делайте.
Самуэль Маоз сделал свое кино не из желания показать все, а из неведения, оглушенности и страха — того, что испытывает солдат на войне. Так у него вышла правда. И я знаю, что в Израиле к этой картине относятся сложно, ведь правду никто не любит.
