Кровь на асфальте — О насилии и «Слове пацана»
Продолжается показ «Слова пацана», в котором Жора Крыжовников и Андрей Золотарев знакомят зрителя с пацанскими нравами позднего СССР. О том, как изменился взгляд на криминал со времен «Бригады» и «Брата», размышляет Ная Гусева.
«Нам скучно там, где порядок, закон и здравый смысл, наша стихия — удаль, гибельный восторг и сила-в-правде, мы вечно вглядываемся в бездны, и в наших сердцах борются бог и дьявол»
Юрий Сапрыкин, «Достоевщина как общий знаменатель русской жизни»
«Понимаете, вот это, в сознании людей, и есть герои. Не мушкетеры, не гардемарины, а бандиты, которые вставляют паяльник в известное место», — констатировал Павел Майков, сыгравший Пчёлу в культовом сериале «Бригада». Стоило на всех телеэкранах страны в 2002 году появиться доблестному криминальному элементу, юные почитатели стали делиться на Белых, Космосов и Филов, не до конца понимая, что заложенный создателями принцип «когда меня давят, я иду до конца» подразумевает в себе жестокую силу, а не благородство. Искаженный героизм прицепился и к «Брату» Алексея Балабанова: его Данилу Бодрова называли национальным идеалом вопреки утверждениям самого режиссера, а за флером чести и жизни по сомнительным этическим принципам почитатели не разглядели жизнь по законам войны, примитивное восприятие женщин, инфантилизм и ксенофобию. Данила облагорожен интеллектуальностью и кротостью самого Сергея Бодрова, и не будь его мягкой улыбки — не было бы и стремления стать похожим.
Насилие на экранах (пока) не запретили
Однако паттерны поведения, заложенные в героев культуры тех времен, были обусловлены эрозией 90-х и нулевых: увеличение насилия вокруг влечет за собой примитивизацию его оправдания и романтизацию криминального образа жизни, как естественный процесс привыкания. В кризисное время физическое насилие занимает отдельное важное место — когда нет отлаженной схемы решения проблем, выбирается простейший и наиболее доступный. В «Бригаде» и «Брате», что характерно, отсутствует в главных ролях государство — это уже не юридический флюгер, а высшая сила, добраться до которой почти невозможно, а неподчинение ей становится актом высочайшего протеста.
В 2014 году заместитель председателя комитета Госдумы по энергетике Олег Михеев предложил запретить «романтизацию насилия и преступного образа жизни» в СМИ и кино:
«Исследования специалистов фиксируют чрезвычайно высокий уровень насилия в России. Так, в обнародованной недавно свежей версии глобального „рейтинга миролюбия“ за 2014 год Россия оказалась на 155-м месте, уступив по уровню насилия и преступности разве что Сомали и Афганистану. А ведь еще в 2009 году в этом же рейтинге наша страна занимала 136-е место, в 2007 году — 118-е. Регресс налицо».
Насилие на экранах (пока) не запретили. Тем временем, киноиндустрия в России за последние годы выросла так, что одних только фестивалей сериалов проводится несколько штук. На одном из них, проходившем в сентябре «Новом сезоне», самым громким проектом стал сериал Жоры Крыжовникова «Слово пацана», к которому чуть позже дописали «Кровь на асфальте». Споры начались еще на этапе позиционирования — неужто «казанский феномен», чьи отпечатки по сей день объявляются на территории Татарстана, примет форму шекспировской драмы?
Проблемы у проекта начались еще до команды «мотор!»: съемки планировались на территории Казани, однако общественность выступила против повторения дворовых стычек в их городе. Занимавший на тот момент пост прокурора Татарстана Илдус Нафиков и вовсе попросил проверить законность создания сериала, а уполномоченный по правам ребенка Ирина Волынец обратилась в прокуратуру: «Прошу вас инициировать проверку действий сотрудников ООО „Тумач Продакшн“ на предмет вовлечения несовершеннолетних в контент, наносящий вред их психическому и нравственному здоровью, и соответствие этих действий требованиям федерального закона».
Во всем чувствуется потерянность, заглушить которую помогают джамп-каты и отсутствие явных мотивировок
Почему именно Казань? Чем было примечательно уличное насилие в этом конкретном городе? Так называемый «казанский феномен» — это собирательное название образовавшихся в 70-е и 80-е годы банд из несовершеннолетних, которые появлялись в Казани и других городах Татарской АССР. По мнению автора книги «Слово пацана» Роберта Гараева, подобные организации берут начало чуть ли не с 1940-х годов: уже тогда жители Суконной слободы шли на жителей Тукаевской, брали пленных и требовали в качестве выкупа от 100 до 200 пирожков. Другой важной книгой, посвященной феномену, стала «Казанский феномен: миф и реальность» Любови Агеевой. И несмотря на то, что публикация состоит из многочисленных разговоров с участниками и очевидцами схваток «за асфальт», ни один из них не может дать точного ответа на вопрос, почему подростки сбивались в стаи и следовали «нелепым традициям». И главное, «казанский феномен» — лишь один из многих очагов насилия, воспалившихся на растерянной стране.
Корневую причину появления «казанского феномена» едва ли возможно установить: кто-то считает, что вступление в ОПГ гарантировало защиту, другие винят отсутствие организованного досуга для подростков. Одним из мотивов становился и закрытый, оттого и манящий образ жизни бандитов: жизнь в иерархии, ответ друг за друга, здоровый образ жизни и принципы, отдаленно напоминающие рыцарские. Разрыв социальных связей, ценностный кризис, уголовный аспект — все это постепенно подначивало молодых ценителей порядка к созданию своих правил. Когда-то Томас Гоббс выдвинул гипотезу о причинах войны в разных ее формах и масштабах, заключив, что отсутствие гражданского строя влечет за собой борьбу против всех: люди, что находятся вне власти, держащей их то ли в страхе, то ли в узде, занимают защитную позицию и распространяют ее даже на ближнего.
Тела подростков лежат в окровавленном снегу, и возникает ни то случайный ренессанс, ни то батальная живопись
Первые две серии «Слова пацана» погружают нас в не очень высокую дружбу Андрея (Леон Кемстач) и Марата (Рузиль Минекаев). Первый добровольно сбивает костяшки в кровь о сотоварищей вместо того, чтобы разучивать сольфеджио на пианино, и сбривает русые волосы, как будто снимая с себя скальп интеллигентности. Марат же в заложниках давно и будто бы не по своей воле: его брат, Вова «Адидас» (Иван Янковский), местный авторитет, только что дембельнувшийся из Афгана.
Кража подростками двух кепок с надписью USA под «Ласковый май» кажется верхом романтизма — спасибо, что не надевают их торжественно друг на друга, подражая обычаю посвящения в рыцари. Во всем чувствуется потерянность, заглушить которую помогают рваные джамп-каты и отсутствие явных мотивировок: все происходит по законам улиц, а не рациональным объяснениям. Когда «чушпаны» превращаются в «пацанов», потому что первыми быть не круто, а вторыми — в почете, это напоминает бессмысленное и беспощадное деление детей на своих и чужих.
И все же «Слово пацана» обводит нас вокруг пальца. Когда мальчонку, которому нет и четырнадцати лет, забивают посреди ночной дороги без повода, бессмысленность становится хтонической. Если насилию для достижения высшей цели нет прощения, то гибель ребенка в борьбе за абстрактную власть — зверство из ряда непозволительных.
Марш «пацанов» по кругу футбольной коробки напоминает то ли тренировки в «Универсальном солдате», то ли тюремный выгул в «Заводном апельсине»
В «Слове пацана» окровавленные и слишком рано повзрослевшие мальчишки идут на верную смерть ради призрачных идеалов. Тела подростков лежат в окровавленном снегу, и возникает ни то случайный ренессанс, ни то батальная живопись — визуально привлекательная для искушенного зрителя, привыкшего даже насилие видеть красивым.
Возможно, одним из главных факторов, формирующих диссонанс восприятия проекта, становится совместное производство онлайн-кинотеатров Wink и START с телеканалом «НТВ», известным своими кондовыми криминальными драмами. Но «Ласковый май» сменяется бьющим по ушам АИГЕЛ, и в следующую секунду чье-то отрубленное ухо летит на асфальт.
«Слово пацана» вполне возможно расценивать как прививку от насилия. И все же авторы то и дело заставляют нас проникнуться симпатией к малолетним бандитам. Марш «пацанов» по кругу футбольной коробки напоминает зрителю то ли тренировки в «Универсальном солдате» Роланда Эммериха, то ли тюремный выгул в «Заводном апельсине» Стэнли Кубрика, а для героев это рутина. Подражание авторитетам отдает идолопоклонством.
Проблема насилия в российском кинематографе в его неуловимости
Редкие лирические ноты не нарушают громогласный бас насилия. В «Слове пацана» примерно та же схема, что в уже упомянутом «Заводном апельсине», разве что расширители в глаза не вставляют: только мы привыкаем к происходящему на экране и начинаем посмеиваться над комичными элементами, как в следующую секунду погружаемся в хаос и оказываемся на улице, залитой кровью. Насилие без прикрас кажется реальным. Возможно, проект Крыжовникова — единичный манифест против вновь актуализирующейся криминальной темы. Едва ли можно сравнить нынешнюю эрозию с той, что отражалась в отечественном кинематографе на рубеже веков, но все же предпосылки те же: отсутствие ясности и организованной жизни заставляет некоторых размышлять о возвращении «лихих 90-х» и свойственных им моделей поведения.
Насилие — основополагающий элемент множества современных сериалов и полнометражных картин. На близкой со «Словом пацана» жанровой территории работает «Черная весна»: в ней Мел (Глеб Калюжный) вооружается двумя револьверами и возрождает традицию клуба дуэлянтов, лишь бы вырваться из унылой среды обитания. В глазах героев традиции и идеалы нашего времени — жалкое подобие того, что было в XIX веке и о чем писали Лермонтов да Пушкин. Клуб дуэлянтов становится не только гарантом их правил существования, но и возможностью удовлетворить обостренное чувство справедливости. Однако в сравнении с тональностью «Слова пацана», «Черная весна» кардинально отличается своей возвышенностью под стать порядкам тех времен, когда стрелялись за честь и достоинство. Такая интерпретация очевидного насилия под маской благородства не содержит в себе претензию на морализаторство: просто подростки выбирают силу, а не коммуникацию для решения конфликтов. И хоть «Черная весна» сделана с заметным ироническим отстранением, вся симптоматика российского криминального кино тут как на ладони.
Невозможно одним проектом сломать паттерн романтичного бандитизма, ставший обыденным за столько лет демонстрации
Проблема насилия в российском кинематографе в его неуловимости. Оно, в большинстве случаев, является обязательной составляющей, но не выходит на первый план. Крыжовников эту привычную призму ломает, выводя дворовые стрелки чуть ли не на масштаб бойни валькирий, жестокость которых невозможно игнорировать. В большинстве проектов насилие становится либо причиной, либо следствием, но не центром внимания.
В «Быке» Бориса Акопова криминальный образ жизни становится кое-как оправданной мерой в попытках содержать семью — по крайней мере, так обеляет свои деяния лидер группировки Антон «Бык» Быков (Юра Борисов), который не готов мириться с экономической пропастью 90-х. Действия Быка имеют в своем основании благородные мотивы: какая разница, какими способами содержится семья, если главная задача — ее прокормить. И все-таки картина Акопова не отвечает на вопросы криминального бытия, а скорее реанимирует эстетику 90-х в неоновом свете. Может, дело в самом режиссере, который отвергает «женскую режиссуру» и восхищается «мужским кино», потому и воссоздает на экране «Бойцовский клуб» — правда, безо всякой финчеровской иронии.
Первопричиной насилие выступает в «Жизе» или, например, «Смычке» — в обоих проектах подростки оказываются заложниками криминальных обстоятельств. Оба сериала эксплуатируют проблемы трудных подростков, которым тесно в ограничениях семьи и общества. Завязка «Жизы» больше похожа на синопсис криминального сюжета нулевых: пара тинейджеров сбегает из провинциального детдома, потому что героиня Валентины Ляпиной беременеет от взрослого театрального учителя и посему оказывается «заказана» киллеру, а герой Максима Сапрыкина втягивается в преступную группировку и во что бы то ни стало решает спасти их обоих из ада. Штампы на месте: районные бандиты, перестрелки, «девятки». «Жиза» даже не пытается отразить страшную бытовую реальность глубинки — наверное, где-то подобный сюжет может быть реальностью, но вместо этого получается перегон давнего сырья. Примерно на том же заварен «Смычок», откликающийся «Слову пацана» по истории главного героя — интеллигентного скрипача в исполнении Марка Эйдельштейна, который по воле судьбы становится заложником криминального мира. Мораль сериала проста: не надо разговаривать с незнакомцами, а тем более с теми, кто как-то связан с запрещенными веществами. Убедительно ли это предостережение, озвученное в розово-фиолетовом свете? Едва ли.
Зритель сам выбирает оптику, через которую произведение выглядит лиричным
Что работает, так это беспристрастная демонстрация насилия — безмотивационного и страшного по природе своей. Но если говорить про восприятие «Слова пацана», то невозможно одним проектом сломать паттерн романтичного бандитизма, ставший обыденным за столько лет демонстрации. Надо же с чего-то начинать: возможно, сериал станет первой ступенью к тому, чтобы отойти от криминальных движений как одной из обязательных составляющих драм про провинцию или несмышленых подростков, что в нынешних реалиях уже похвально. Или нет. Романтизация как феномен — явление без четких границ, и распознать ее можно почти в любом действии, если потребуется.
«Не представляйте ничего» — Как документалисты изображают тюрьму
Несмотря на все вышесказанное, в «Слове пацана» многие видят ту самую «романтизацию». Но, возможно, проблема в самом смотрящем: пока создатели открыто заявляют об анти-насильственном мотиве, некоторые поклонники сериала уже клепают фан-видео с подписью «блатная романтика». Зритель сам выбирает оптику, через которую произведение выглядит лиричным — возможно, так боль ушедшей эпохи меньше отзывается в сердце. А может, коллективным «нам» романтика непредставима без драки?
В проекте Жоры Крыжовникова многие увидели историческую недостоверность и спекуляцию на повышенном интересе зрителя к криминальной теме — претензии, конечно, возможны. Но кажется, что задача «Слова пацана» не в детальном воспроизведении, а в разрыве привычного шаблона проявления насилия на экране. Оно не причина и не следствие, а бич, порождаемый самим человеком невесть зачем. Если подростки дерутся насмерть, в этом нет ничего кроме бессмысленности, беспощадности и социальной потерянности — снег заливается кровью вместо неонового света.
