«Опыт бреда любовного очарования» Валерия Огородникова
Невозможность: извлечения концепций, облечения в формулировки, помещения в контекст, расчленения на составные (сюжета, жанра, стиля) или просто — вербализации воспоминаний о фильме или впечатлений о фильме — характеризует последний с положительной стороны.
Опыт бреда любовного очарования.
Бред опыта любовного очарования.
Очарование бреда любовного опыта.
Комбинаторика мотивов и смыслов (возможно мнимых, возможно истинных) допускает бесконечное число версий и вариантов; в дурную бесконечность уйдет любой избранный вектор движения внутри фильма: на какой угодно — вкус, страх и риск; к какому угодно — раздражению, недоумению, неприятию, очарованию.
Фотография В. Плотникова
В фильме может быть сколько угодно очевидных изъянов, но приятно встретить в нем реально кинематографический смысл.
Бесхитростно организованный, но глубоко и педантично и многослойно проработанный кинотекст относительно легко предсказуем, но откуда же при такой приблизительности — этот мороз по коже, а —?
Огородников снимает, как теперь принято, опыт функционирования «классической» истории в гиперреальности, созданной им по собственному произволу.
Огородников снимает, как теперь принято, все барьеры и условности «нормального» кино, что встают на его пути к кинематографической условности — такой, какой он ее понимает.
Огородников не снимает этического пафоса, нарушая общепринятое comme il faut пресловутого постмодернизма, доведя до совершенства его душную провинциальность и отнимая у потенциальных сторонников картины последнюю возможность смириться с дикостью и несносностью данного зрелища.
Одерживая полную и окончательную победу в каждом отдельно взятом кадре (мизансцене), то есть добиваясь абсолютной их герметичности и самодостаточности, Огородников, тем не менее, размыкает пространство фильма в тот самый беспредел, который заставит многих покинуть зрительный зал, но начисто лишит возможности однозначных трактовок.
Фильм на пути к общим идеям и ценностям; он развивается по типичной для восточноевропейской духовной традиции схеме «экстремальности»; в нем присутствует типичный мотив изоляции, столь же навязчивый для восточноевропейской культуры, сколь и манера любую коллизию рассматривать как кризис и абсолют.
Фотография В. Плотникова
Действие развивается в…
Сумасшедший дом на Пряжке. Кокон затуманенного, нефиксированного сознания. Из подвала вода поднимается — то ли трубу прорвало, то ли потоп подступает к душам. До смешного легко вычленить коллизию, вкупе с аллюзиями, ассоциациями и аллитерациями.
Чрезмерная втянутость в искусственный мир рафинированного бытия, в мир образов минувшего и нездешнего, вдруг оказавшегося реальным, и приводит (героев-зрителей) в скорбную обитель «третьего мира» постиндустриальной эпохи, снятую с редкой любовью — когда в кадре нет главных героев, там есть запах немытого больного тела, несвежего белья и омерзительного больничного корма, от которого тошнит внутрь желудка…
Когда они (герои) там есть. Трио, играющее свою тройную игру: игру реальности (выхода из нее), игру безумия, игру трагедии.
Мальчик с девочкой мыслят чистым театром. Играя, они не видят камеры, не мыслят фильмом. Блестящие театральные импровизаторы — они замкнулись на самих себе и друг на друге. Как ни странно, кино прощает, кино терпит.
Романцов, напротив, просчитывает себя от первого до последнего движения. Его мелкие осторожные шаги осваивают собственное игровое пространство — пространство протагониста, принимающего на себя те функции, что возлагаются на него течением самой жизни. Он — бесстрастная неотвратимость доигрывания начавшейся трагедии. Именно его присутствие делает фильм той библиотекой, тем медицинским архивом (это также место его обитания), где каждую намеченную цитату следует найти и дочитать до конца.
Фильм скуп и строг при всей своей непроговариваемости. Каждая сцена — отдельный акт, вернее, конспект его. Антракты заполняются скетчами на побочные темы. Всякая предметность имеет свою тему, всякое место действия (хочется написать — декорация) — свое значение. Тема безумия: от начала к концу «crazy» деструкция сознания, приплюснутая искривленность сменяется «madness», пароксизмами трагической страсти.
Автор сценария и режиссер-постановщик — В. Огородников
Оператор-постановщик — С. Некрасов
Художник-постановщик — В.Иванов
Композитор — Э. Денисов
Звукооператор — Л. Маслова
Продюсер — А. Голутва
В главных ролях: М. Пыренкова, С. Афанасьев, А. Ромашов
Киностудия «Ленфильм» совместно с ФКЛ
1991 год, 35 мм, цветной, 110 мин.
Читайте также
-
Most bet: Embracing the Thrill of Betting
-
Machines À Sous Gratuites Casino 770 CASINO EN LIGNE
-
Призрак в машинке — «Сидони в Японии»
-
Скажи мне, кто твой брат — «Кончится лето» Мункуева и Арбугаева
-
На тот берег — «Вечная зима» Николая Ларионова на «Маяке»
-
Нервные окончания модернизации — «Папа умер в субботу» на «Маяке»