Неживой
«Мирная жизнь» находится на том же модном краю между документальным и художественным кино, где балансируют каннские любимцы Дарденны и обожаемая проектом Кинотеатр.doc Валерия Гай Германика. Костомаров с Каттином вызывающе хладнокровно не вмешиваются в жизнь своих героев, но ловко собирают документальный материал во вполне традиционную для игрового кино форму «одного дня».
![](/img/31/films/mirnaya1.jpg)
Итак, это сложенный на монтажном столе один день из жизни Апти, чеченского беженца, удравшего с отцом Султаном от войны в новгородскую деревню. Деревню нам не показывают, за исключением ее главного хозяйственного сооружения — коровника. Он темен, холоден, ужасен и заполнен примерно метровым слоем говна, в котором обреченно стоит исхудалая скотина. Для спасения буренок колхозная (такое ведь может быть только в колхозе) администрация организует реконструкцию другого хлева (в нем, во всяком случае, пол чист). На этой стройке и трудятся Апти с Султаном. Вокруг них мамлеевскими шатунами переступают сизые от водки колхозники, наивно имитирующие работу. Вечером Апти идет на деревенскую дискотеку (место не менее ужасное, чем коровник), пьет и беседует о жизни с новыми товарищами, среди которых — боец, кажется, внутренних войск, которому вроде бы завтра снова на работу, в Чечню. Впрочем, точно понять все обстоятельства дела не удается — все персонажи чудовищно пьяны. Заканчивается все уже поздней ночью эпизодом на грани фола: в тусклом свете сороковаттки взрывающийся от водки и накопленной ярости Апти катается с ножом в руках по полу бытовки. Статичная камера довольно долго документирует через дверной проем эту истерику, пока возникший откуда-то собутыльник не отнимает у чеченца нож. Конец.
Костомаров с Каттином зарабатывают не на прокате (прокатная судьба такого кино просто невозможна, ни у нас, ни за границей — герои их фильмов изьясняются причудливой и непереводимой матерной вязью), а на фестивалях, и «Мирная жизнь» явно сделана с учетом фестивальных вкусов. При желании ее можно было бы и вовсе рассматривать как этнографическую зарисовку — картина полна пусть и удручающих, но все же занимательных деталей быта, и любопытный зритель сможет извлечь из нее несколько практических уроков: как соорудить кипятильник из двух бритв и обрезка провода, как умыться без умывальника и прочее. Точно про то же, например, снимает свои модные фильмы Карлос Кассос из «COLOURS». Но тут есть разница — западного видеоантрополога мучает вежливая неуверенность, он заискивает перед своим объектом, скрывая свое над ним превосходство, он чрезмерно усерден в поиске народной мудрости среди обитателей бидонвиллей и мертвых деревень — и все это, в конечном счете, выдает страх камеры перед снимаемым. Костомаров же своих героев ничуть не боится он в общем такой же, как они, — хоть и из Москвы, хоть и с камерой. Он прекрасно понимает, что здесь, в этой российской глубинке, происходит — и не стремится скрыть это понимание от нас («Мирная жизнь» все-таки слишком флегматична и холодна для того, чтобы говорить о каком-то настойчивом месседже).
Из каких-то интервью, из рассказов о съемках известно, что, в общем, у этих чеченцев происходит какая-то пусть и нищая, но жизнь — они мотаются по деревням, роют колодцы, поправляют заборы, они кому-то хоть для чего-то нужны. Но режиссеры сдирают эту бытовую маскировку монтажным стыком двух эпизодов — вот в захлебывающемся пьяном гоне десантника через поток штампованных фразеологизмов прорывается ужасная правда. «Ты уже умер», — вдруг сообщает он политически подкованному Апти, который затевает свой вечный разговор о финансовой подоплеке чеченской войны. И мы с Апти знаем, что десантник прав.
![](/img/31/films/mirnaya2.jpg)
Герой прошлого фильма Костомарова-Каттина, пьяненький мужичок, раб двухсот-пятидесятитонного трансформатора, увязшего в новгородской грязи, был весел, бодр, уверен в себе и удивительно витален. А двое чеченцев из «Мирной жизни» не владеют ничем, у них нет ни прошлого, ни планов на будущее, они в каком-то смысле свободны — и эта хваленая непривязанность без внутреннего… нет, не стержня, а чего-то, наоборот, мягкого и живого, того, что называют «внутренним светом», «любовью» и прочими затертыми словами, оказывается обычным, еще более ужасным в своей заурядности, адом.
И, кажется, совершив в «Мирной жизни» это открытие, Костомаров с Каттином вплотную подошли к тому, чтобы снять фильм о вере.