New Yorker: «Креативный директор Кремля»
Публикуем перевод статьи журнала NewYorker, сделанный Светланой Клейнер.
В декабре 1999-го года Константин Эрнст готовился снимать ставшее традцицией ежегодное обращение президента Российской Федерации. Незадолго до этого Эрнст, 38-летний, с копной каштановых волос и вечным недоумением на лице возглавил Первый канал — государственную телесеть с самым широким охватом вещания в стране. Этот пост, который Эрнст сохраняет по сей день, сделал его одним из главных людей России: он позволяет задавать визуальный стиль политической жизни страны — по крайней мере, той ее части, которую власти хотят показать публике.
Ритуал новогодних обращений возник в 1970-х, при Леониде Брежневе, который двадцать лет прочно занимал вершину советской иерархии. В 1980-е его подхватил архитектор Перестройки Михаил Горбачев. После развала СССР Борис Ельцин, первый президент независимой России, продолжил традицию. Ельцин начинал свой срок харизматичным сторонником демократических реформ, но к концу 1990-х приуныл и постарел. Всего за год до того Россия пережила сокрушительный обвал рынка, который привел к дефолту, а российская армия сражалась на второй за десятилетие чеченской войне. Создавалось впечатление, что главным образом Ельцина заботит, как покинуть свой пост, не оказавшись вместе со всей семьей под следствием. 29-го декабря Эрнст и съемочная группа Первого канала приехала в Кремль снимать обращение.
Эрнст наблюдал, как Ельцин, устроившись возле елки в приемной, разглагольствовал о возможностях, которые принесет новый год — в частности, о весенних выборах, где должен был определиться его преемник. Пока съемочная группа собирала вещи, Ельцин сказал Эрнсту, что он не доволен: голос хрипел, и слова получались не те. Он спросил, нельзя ли через пару дней перезаписать обращение. Эрнст согласился вернуться 31 декабря в пять часов утра.
Когда он вернулся, ему вручили копию нового обращения — и оно привело его в шок. Ельцин собирался подать в отставку, по своей воле отказавшись от власти до окончания срока. В российской истории это был беспрецедентный жест. В качестве преемника он избрал Владимира Путина — политика, который пока что был плохо знаком большинству россиян. Он поднялся из бюрократического омута, возглавив ФСБ, и за четыре месяца до новогоднего обращения получил при Ельцине пост премьер-министра. Эрнст поручил ассистенту ввести речь в телесуфлер — и больше никому ничего не сказал. Новость стала для всех сюрпризом. Ельцин говорил медленно и устало. «Я обещал, что мы одним рывком, одним махом сможем перепрыгнуть из серого, застойного тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее», — сказал он. «Я сам в это верил: казалось, одним рывком — и все одолеем». Он продолжил: «Я ухожу, я сделал все, что мог». Он утер слезу. Кто-то с Первого канала захлопал, и тут же Ельцину устроили стоячую овацию. Одна женщина воскликнула: «Борис Николаевич, ну как же так?» Ельцин и журналисты выпили шампанского и сами подивились сцене, которая только что состоялась.
Собеседник: Константин Эрнст
Вскоре после этого Первый канал записал новогоднее обращение Путина, которое показали после ельцинского. Успокаивающим, деловым тоном он сказал: «Сегодня на меня возложена обязанность главы государства. Обращаю внимание на то, что ни минуты не будет вакуума власти в стране». Эрнст сел в машину с записями обращений Ельцина и Путина — и полицейский эскорт сопроводил его по столице до студийного комплекса в Останкино. В полдень, когда на Дальнем Востоке наступила ночь, он распорядился показать обращение Ельцина. Сам Ельцин в тот момент принимал министров и генералов в президентской резиденции. «Люстры, хрусталь, окна — всё сияло новогодним блеском», — вспоминал в мемуарах Ельцин. Принесли телевизор, и гости в тишине посмотрели обращение. Тогдашняя жена Путина Людмила была дома. Она не смотрела трансляцию и удивилась, когда подруга позвонила с поздравлениями. Она решила, что ее просто поздравляют с Новым годом. Чуть позже в новостях показали, как Ельцин и Путин стоят в президентском кабинете. «Позаботьтесь о России», — сказал Ельцин Путину на выходе.
Наутро, в разгар кичевого варьете, Первый канал переключился на срочные новости из Чечни. Путин внезапно посетил российские позиции. На нем была куртка с мехом, а сам он раздавал охотничьи ножи. Он сказал солдатам, что задача этой войны — «не только защитить честь и достоинство страны», но и «положить конец дезинтеграции России». Эрнста беспокоило, что чеченский сепаратизм окажется заразным; он считал, что российские институты власти атрофированы и легко могут рухнуть. «Когда всё катится к черту, появляется человек, который заранее не знал о своей миссии, но ухватился за государственную архитектуру и удержал ее в целости», — сказал он мне недавно. Он считал, что этот человек — Путин.
В преддверии выборов Первый канал под руководством Эрнста изображал Путина неизбежным преемником Ельцина — неустанно нападая на его соперников, рисуя их слабыми, коррумпированными и даже кровожадными. Рейтинги Путина начали расти по 4-5% в неделю, из никому не известной фигуры он стремительно превратился в самого популярного политика страны. Первый канал и раньше занимался политикой, но это было что-то новенькое: создание кандидата из ничего — изначально телевизионный феномен. Путин легко выиграл — и после этого Эрнст начал создавать визуальный язык его президентства. Он предложил перенести инаугурацию из Кремлевского дворца — модернистской бетонной коробки — в Андреевский зал, пышное помещение с царским троном, подходящую сцену для имперского зрелища. Он чувствовал, что и Роcсия, и Первый канал вступают в новую эру. Как сказал Эрнст, «Мы вместе нашли новую интонацию».
Биолог
Эрнст родился в 1961 году в семье известного советского ученого. Он был умен и амбициозен — и со студенческой скамьи не выносил ограничения, которые накладывала на граждан разлагающаяся геронтократия. С юного возраста Эрнст был одержим кино. В 1986 году, 25 лет от роду, вдохновленный перестроечными потрясениями он ушел с перспективной работы в государственной генетической лаборатории и начал тусоваться с квази-андерграундными режиссерами и кинематографистами Москвы. Снял несколько клипов — в частности, концерт группы «Аквариум», которая в 1988году выступала в Ленинграде с Дейвом Стюартом из британской поп-группы Eurythmics.
Я встретился с Эрнстом летом 2018-го в просторном конференц-зале Первого канала. Он с живым энтузиазмом рассказывал о своей молодости. Именно в ней все еще коренится его самовосприятие: там, где он был не всесильным теледемиургом, а задиристым аутсайдером. «Я считал себя обманщиком», — сказал он мне. — «СССР был еще в расцвете, а я, без малейшего режиссерского образования, снимал западных музыкантов — да еще и своих друзей-рокеров, которых еще два-три года могли запретить». В 1988-м он стал режиссером программы «Взгляд», которая собирала у экранов множество преданных поклонников благодаря честным дискуссиям на темы, которые больше нигде не звучали: коррупция в Коммунистической партии, советские военные неудачи в Афганистане, зарождающийся класс миллионеров. Зрители позднего СССР привыкли к тяжелому, почти абсурдному лексикону бюрократии и пропаганды. В книге о парадоксах того времени «Это было навсегда, пока не кончилось» русско-американский антрополог Алексей Юрчак описывает, как десятилетиями во время похорон очередного советского сановника дикторы отмечали, что он «похоронен на Красной площади у Кремлевской стены». В итоге места на площали стало мало, и чиновников стали кремировать, а пепел помещать в саму стену. Зрители видели, что действия на экране не соответствовали комментарию, и лингвисты попросили ЦК изменить текст. Ко всеобщему удивлению, им отказали. «Было куда важнее оставить форму авторитетной репрезентации знакомой и неизменной, чем изменить ее для того, чтобы более точно описывать изменившуюся реальность», — пишет Юрчак.
Формула Эрнста — «Сеансу» отвечают…
На контрасте «Взгляд» говорил внятно и ясно, заставляя страну «вербализовывать то, что раньше было невозможно произнести», как с гордостью рассказал мне Эрнст. В августе 1991-го, когда коммунистические «ястребы» из силовых структур устроили переворот, чтобы остановить Перестройку, съемочная группа «Взгляда» спрятала оборудование у себя на квартирах и вышла в эфир с экстренным выпуском. Переворот провалился, а СССР вскоре распался. В декабре камеры снимали, как в Кремле в последний раз спускают советский флаг. В одном из интервью Эрнст сказал, что в падении СССР, пожалуй, только Ельцин был более важным фактором, чем «Взгляд». Но когда мы говорили с ним на Первом канале, Эрнст подчеркнул что сотрудники «Взгляда» не считали себя революционерами, даже если к этому их подталкивала история. «Когда участвуешь в большом историческом процессе, не всегда понимаешь, как всё обернется потом», — сказал он. В 1991-м он запустил культурную программу «Матадор» (ему просто нравилось это слово), которой на российском телевидении не было аналогов. Эрнст, с длинными волосами и в косухе, рассказывал об авангарндном режиссере Райнере Вернере Фасбиндере или о беге с быками в Памплоне. Передача выходила в пору общего смятения — и являла собой захватывающую выжимку эрнстовской индивидуальности. «Как всегда, в эпоху великого разрыва в системе появляются трещины и бреши, в которые может войти кто угодно», — сказал он мне.
Режиссер Эрнст — «Сеансу» отвечают…
На четвертом году ельцинского срока, когда страну всё еще шатало от коллапса СССР, Эрнст создал серию роликов под названием «Русский проект». Сентиментальные сценки преподавали базовые уроки: заботься о любимых, гордись своей работой. В одном ролике старик слышит, что в метро уличные музыканты играют военный марш, и вспоминает свой военный роман. Музыка звучит громче и появляется надпись «Мы помним». Эрнст сказал мне: «Люди чувствовали себя потерянными, как бы брошенными. Было важно объяснить им, что в прошлом не все было плохо, что у нас все же есть нечто общее».
Его самый популярный проект 1990-х — «Старые песни о главном», псевдо-ретро-мюзикл, действие которого происходит в колхозе, а актеры перепевают советские песни. Леонид Парфенов, который тоже работал над этой программой, тогда сказал в интервью: «Суть в том, чтобы признать, что там было хорошее, что стыдиться нечего и что другой истории у нас нет». В 1995-м Владислав Листьев, любимый народом ведущий «Взгляда», стал директором Первого канала и сделал Эрнста ответственным за планирование программной сетки. Но всего через пять недель Листьева убили на лестничной клетке собственного дома. Его убийство до сих пор не раскрыто. По слухам, оно было связано с его решением изменить стратегии закупки рекламы, убрав посредников из серой зоны рынка. Главный акционер Первого канала Борис Березовский, ненасытный олигарх с интересами везде — от нефти до автопрома — предложил свободное кресло Эрнсту. Сперва тот оказывался — он считал Березовского безвкусным и неблагонадежным — но в итоге согласился стать генеральным продюсером канала.
Во время президентской кампании 1996-го года Первый канал в числе других открыто поддерживал Ельцина и дискредитировал его оппонента-коммуниста. Накануне выборов канал показал зловещую рекламу, в конце которой был таймер с обратным отсчетом до дня выборов. Телекритик Анна Качкаева встретилась с Эрнстом через несколько дней и спросила его об этом. Она вспоминает, как он с шаловливой улыбкой ответил: «Промывка мозгов — с надеждой на понимание». Качкаева сказала мне, что, хотя Эрнст и «сохранил хулиганский дух, он осознал, что за инструмент у него в руках и что он — государственная персона».
Судьба Эрнста — «Сеансу» отвечают…
В октябре 1999-го Эрнст согласился занять пост генерального директора Первого канала. Его отношения с Березовским, для которого канал был личной игрушкой, были напряженными, но Березовский считал Эрнста «очень разумным, образованным человеком» с огромным потенциалом. «Так и оказалось», — сказал в Березовский в 2005-м году в интервью «Коммерсанту», — «Но, как показали последующие события, у него нет реальной политической позиции. Это было бы хорошо в стабильной демократии, но крайне опасно при переходе к тоталитарному режиму».
Березовский в 2000 году поддержал кандидатуру Путина и даже приписывал себе его взлет. Но после прихода Путина к власти создаваемая им система перестала терпеть во власти неусидчивых забияк, а эго Березовского не позволяло ему склониться. Кульминация наступила на восьмой месяц путинского срока, когда на атомной подлодке «Курск» в Баренцевом море взорвалась торпеда, которая убила большую часть экипажа из 118 человек. Выжило 23; они ждали спасения. Российские попытки не имели успеха, а от иностранной помощи страна сначала отказывалась. Спустя девять дней Путин сдался; норвежские глубоководные ныряльщики открыли люк — и обнаружили, что все погибли.
Березовский атаковал некомпетентность Кремля при помощи своей телеимперии: реакцию на катастрофу на «Курске» сравнивали с неумелым откликом правительство на ядерную аварию в Чернобыле в 1986-м. Главная новостная программа Первого канала показывала безутешных родственников, которые резко критиковали правительственных чиновников. Путин был в ярости. Он и его советники утверждали, что самые яркие сюжеты были постановочными — или, по крайней мере, являли собой пример грубой манипуляции в рамках информационной войны, развязанной Березовским. Посетив убитых горем родственников, Путин первым делом накинулся на СМИ: «Телевидение? Они врут! Врут! Врут!»
Судя по репортажам в российской прессе, Эрнст в частных беседах с Путиным подкреплял одну из самых токсичных конспиративных теорий, которые обсуждались в Кремле: мол, некоторые из женщин в трауре, которых показывали по телевидению, были актрисами. Эрнст категорически отрицает, что говорил нечто подобное. Березовскому кремлевские чиновники велели избавиться от акций канала, но Эрнст пользовался у них уважением. «Он очень талантливый журналист», — сказал в 2011 году Александр Волошин, бывший руководитель администрации президента. — «Просто надо было избавить его от влияния Березовского». В разговоре со мной Эрнст повторил эту версию. Он сказал, что при Березовском новостная служба канала «вела некую политическую баталию, а не делала репортажи». На пике конфликта вокруг «Курска» Эрнст — то ли по собственно воле, то ли по просьбе сверху — уволил несколько близких к Березовскому сотрудников. Не выдержав давления, Березовский бежал в Англию.
Там он превратился в громкого, хоть и не всегда заслуживающего доверия, критика Путина. (Он умер, судя по всему, от собственных рук, в особняке на окраине Лондона в 2013-м.) Тем не менее, Эрнста возненавидеть он так и не смог. Из изгнания он сообщал «Коммерсанту»: «Эрнст мог существовать без господдержки. Он выбрал не быть лично против меня, а быть с Путиным. Это был выбор в пользу власти». Оказавшись во главе крупнейшей в стране телеплатформы, Эрнст начал реализовывать свое креативное видение, в котором определенного рода космополитичная смекалка технично сочеталась с безграничным служением государству. Эрнст считает себя государственником. Этим словом многие представители российского правящего класса, включая самого Путина, описывают свою веру в неотъемлемое благо государства. «Было бы странно, если бы государственный канал выражал анти-правительственную точку зрения», — сказал мне Эрнст.
Заложник
При Эрнсте инаугурации Путина превратились в амбициозные постановки с участием нескольких сотен операторов и применением камер, установленных на вертолетах и кранах. Эрнст преобразил и ежегодный парад Победы, поставив камеры в кокпиты бомбардировщиков, создавая кадры, напоминающие Top Gun. По словам московской журналистки и критика Арины Бородиной, Эрнсту нет равных в создании зрелищ, которые по вкусу руководству страны. «Кто еще создаст их иллюзии, их мифы, их красоту?» — спрашивает она.
«Эрнсту всегда было важно ощущение огромного визуального масштаба», — сказал Андрей Болтенко, продюсер и режиссер, который работал на Первом канале в начале нулевых. Россия выбиралась из смуты и лишений 1990-х, все были полны надежд. Зрителям нужна была история о возрождении — и, по словам Болтенко, «масштаб телевизионной формы соответствовал масштабу их веры в государство».
В декабре 2001-го Первый канал показал первую пресс-конференцию Путина. Эрнст сказал мне, что когда он предложил Путину эту идею, тот выслушал и сказал: «Интересно». Прямой эфир, в котором Путин отвечает на вопросы граждан — зачастую больше четырех часов — с тех пор проводят почти каждый год. То он пообещает новую детскую площадку, то вдруг найдет средства на зарплаты строителям космодрома, которые сидят без денег уже несколько месяцев. Эрнст описал эту передачу как типично русский феномен: «Русский менталитет предполагает, что лидер страны — как бы его ни называли, президентом, царем, премьер-министром или генеральным секретарем коммунистической партии — отвечает за все, что есть один человек, который символизирует все государство».
При Эрнсте канал старательно избегал грехов эры Березовского, как их понимал Кремль. В сентябре 2004 года чеченские террористы захватили школу в Беслане, и чиновники утверждали, что заложников триста пятьдесят четыре, когда на деле их было больше тысячи. Первый канал назвал более низкую цифру. На третий день противостояния от хаотичной стрельбы погибло более трехсот человек. Иностранные СМИ вели тогда прямую трансляцию, а Первый канал освещал кризис лишь несколько минут — и вернулся к показу бразильского телесериала. Эрнст поддержал такое решение. «Сегодня главная задача телевизения — мобилизация страны», — сказал он в 2004-м году Financial Times. «Наша задача номер два — информировать страну о том, что происходит».
Дозор как симптом
Со временем бывшие коллеги Эрнст и Парфенов начали расходиться, оставаясь друзьями. Парфенов ценил свою независимость, которая оставляла ему меньше эфирных возможностей. Эрнст выбрал другой путь. «Костя хотел быть и художником, и креативным директором», — сказал мне Парфенов. — «Но невозможно быть креативным директором, так или иначе не обслуживая государство». И все же, даже транслируя официальный нарратив, Первый канал делает это умеренно и со вкусом — по крайней мере, по сравнению с двумя главными конкурентами: полностью государственным каналом «Россия» и каналом НТВ, которым сейчас владеет близкий к Путину холдинг. На «России» выходит передача Дмитрия Киселева, самого одиозного ведущего российского телевидения. Он вещает на такие темы, как гонка вооружений («Россия — единственная страна, которая способна превратить США в радиоактивный пепел») или ЛГБТ («Им нужно запретить донорство крови, спермы, а их сердца в случае автомобильной катастрофы зарывать в землю или сжигать как непригодные для продолжения чьей-либо жизни»). НТВ славится псевдо-документалками, которые очерняют оппозиционеров и намекают на всевозможных иностранных заговорщиков.
На Первом канале такое увидишь не часто — но не из-за глубокой идеологической оппозиционности Эрнста, а потому, что такие передачи не соответствуют его пониманию прекрасного. Юлия Панкратова — ведущая новостей Первого канала с 2006 по 2013, сказала, что во время ее работы сотрудники канала гордились максимой «можно заниматься пропагандой, но нельзя опускаться ниже определенного уровня».
Антон тут рядом. Пресса о фильме
Эрнст направляет большую часть своей энергии в развлекательное русло. «Новости — преходящи и эфемерны», — сказал он мне. — «Но творчество — намного глубже. Оно способно остаться с людьми навсегда». А еще эта сфера позволяет максимум свободы. Эрнст сказал мне, что его собеседники в Кремле пристально наблюдают за новостями на Первом канале, оставляя художественные фильмы и сериалы почти без надзора. Он продвигал гораздо более острые программы, чем те, что можно было обычно увидеть в эфире. В 2012-м Эрнст показал «Антон тут рядом» — документальный фильм об аутичном подростке, живущем в тесной квартирке с больной мамой. Аутизму в российском обществе не уделяют внимания, но фильм показывал молодого человека с редким достоинством. В итоге Первый канал похвалило множество либералов, которые обычно относятся к нему с настороженностью. В 2013-м Эрнст показал «Оттепель» — многосерийную драму, действие которой разворачивается в 1960-х, в краткую эпоху ослабления контроля над культурой и политикой. В одной из серий зрители узнают, что один из симпатичных героев — гей. Сериал вышел в острый момент консервативного реванша в России: Дума только что приняла закон, запрещающий так называемую «пропаганду гомосексуализма». Эрнст продолжает потакать своим артхаусным вкусам, прекрасно сознавая, какие границы переступать нельзя. В 2017-м году он показал американский сериал «Фарго» в русском дубляже, где несколько неодобрительных реплик о Путине превратились в реплики о лидере КНДР.
Эрнст сумел сохранить симпатии многих либеральных культуртреггеров, которые отмечают художественную ценность и целостность ряда программ Первого канала. Не менее свободно он чувствует себя в политической среде. «Он умеет везде казаться своим», — сказал Николай Картозия, продюсер, который много лет знаком с Эрнстом. — «С ним можно провести три часа, и окажется, что у вас много общего, вы будете уверены, что из одного с ним круга. Думаю, в Кремле это работает точно так же». Администрация Путина еженедельно проводит планерки с медийными боссами. Эти планерки окружены множеством слухов. Телекритик Качкаева сказала мне, что Эрнст «намекает на такие разговоры, но никогда не разглашает подробностей и не говорит, что от него просят». В нашей беседе Эрнст описал планерки как административные по большей части встречи: «Нам говорят: „Вот график президента“ или рассказывают о других запланированных событиях. Или, может, правительство хочет ввести новый налог или поднять пенсионный возраст». И хотя сотрудникам канала очевидно, что Эрнст и другие телевизионные начальники получают какие-то указания, не исключено, что эти указания поступают в виде туманных намеков и кивков. «Никто не приходит с этих встреч со словами «Надо сделать вот это», — сказала мне Панкратова, бывшая ведущая новостной программы. — «Иногда в тот же день главный редактор какой-то передачи подзывает ведущего и что-то говорит, дает наставления. Или какой-то регион страны внезапно начинают больше освещать».
Своя чужая смерть
Эрнст так хорош в своем деле отчасти потому, что тонко улавливает перемены официальной повестки и точно транслирует их подчиненным. Иногда он дает конкретные указания. Владимир Познер, ведущий важного ток-шоу, говорит, что они с Эрнстом договорились внести в черный список десяток человек, которых он никогда не позовет. Но Панкратова сказала, что куда чаще от нее ждали, что она сама догадается о правилах без всяких объяснений. Поэтому все старались дуть на воду. В последние годы работы ей даже не приходило в голову спросить, можно ли освещать протесты, организованный Алексеем Навальным, борцом с коррупцией, ставшим одним из главных оппозиционных политиков страны. Когда я спросила Эрнста, есть ли запрет на упоминание определенных тем или людей, он сказал: «Никто не говорит «Не показывай Навального и не называй его имени». Вместо этого, пояснил он, «такие сообщения передаются без слов. В конце концов, федеральными каналами управляют неглупые люди».
В 2007 году Россию выбрали для проведения Зимней Олимпиады-2014. Она должна была состояться в Сочи — курортном городе на Черном море. Путин пообещал потратить несколько миллиардов и познакомить весь мир с «Новой Россией». Эрнста поставили командовать церемонией открытия. «Мы хотели показать, что Россия — часть глобальной культурной деревни», — сказал Андрей Болтенко, коллега Эрнста по Первому каналу, который был креативным директором и сценаристом церемонии. Со временем концепция шоу становилась всё более амбициозной, и под его техническое оснащение пришлось переделывать главный стадион. «В определенные моменты Эрнсту приходилось лично убеждать Путина», — сказал Болтенко.
В феврале 2014-го Эрнст смотрел церемонию открытия из центра управления высоко над сочинским стадионом. В ночном небе галопом пронеслась тройка прозрачных лошадей из белого неона; она скользила по невидимым полозьям, которые свисали с потолка. Яркие цветные шары изображали купола собора Василия Блаженного. Корабли Петра Первого проплыли по темному, бурному океану, который будто бы был отпечатан на гравюре. Паровой локомотив купался в лучах красного прожектора — отсылка к сталинской индустриализации. Вторая Мировая была представлена гулом летящих самолетов. Послевоенные годы были изображены как эра спортсменов, космонавтов, студентов и стиляг — советских прото-хипстеров, которые любили джаз и одевались на западный манер.
Шоу завершилось, по стадиону разносились выкрики «Ро-сси-я!» — а Эрнст вскочил с кресла в командном центре. «Мы сделали это!» — закричал он. Церемонию восторженно приняли даже противники путинского государства. Навальный описал осадок как «Симпатично и объединяет — замечательно».
Но Эрнсту было не суждено долго наслаждаться воплощенной им фантазией. Через две с половиной недели после того, как на сочинском стадионе показали спродюсированную им же церемонию закрытия, уличные протесты в Киеве свергли президента Виктора Януковича, бежавшего, оставив после себя вакуум власти. Путин был в гневе — он давно видел в геополитическом положении Украины арену для борьбы с Западом — и решил отомстить. Через несколько дней в Крыму появились российские военные в форме без опознавательных знаков — а через несколько месяцев Россия присоединила полуостров. Запад возмутился, последовали санкции и попытки изолировать страну. Они усилились после начала войны на Донбассе, где Россия подначивала сепаратистов, поставляя им финансирование, оружие и дипломатическое прикрытие.
В России вещание СМИ окрасилось в истерические и воинственные тона. В противостоянии Западу Россия провозглашала свои права как сверхдержава. Программы Первого канала были посвящены обсуждению киевского переворота, темных планов НАТО и тому, что после Януковича к власти пришли неофашисты. Эрнст представлял, что Олимпиада откроет для России новую яркую эру, внезапная смена тональности застала его врасплох. Болтенко сказал мне, что продюсерская группа видела в этом «явный, громкий крах всех наших надежд». Но в разговоре со мной Эрнст отрицал, что новый нарратив был навязан ему сверху. Он сказал: «Мы — как Первый канал и как граждане страны — были глубоко оскорблены, дополнительная мотивация нам не требовалась».
В июле 2014-го рейс номер 17 Малазийских авиалиний, летевший из Амстердама в Куала-Лумпур, был сбит над восточной Украиной. Погибли все 298 человек, находившиеся на борту. Голландцы начали многолетнее международное расследование, в ходе которого выяснилось, что ракета была выпущена сепаратистами, которых поддерживала Россия, а путь противовоздушного комплекса удалось проследить до российской военной части. По ходу расследования государственные СМИ впали в амок, озвучивая всевозможные альтернативные теории: что малазийский самолет сбили украинцы считая, что это самолет Путина; что его случайно подбили во время неудачных воздушных учений; что самолет сбили украинские ВВС. В ноябре 2014-го года Первый канал показал так называемую «сенсационную» видеозапись: спутниковое изображение, якобы снятое западной разведкой и попавшее в Россию благодаря одному американскому ученому. На записи видно, как самолет атакует украинский истребитель. «Запись подтверждает версию событий, которой на Западе почти не слышно», — сказал ведущий.
В записи быстро опознали подделку. Время не совпадало со временем инцидента, у самолета были внешние признаки, отличавшие его от малазийского борта — а земля внизу была вставлена с фотографий двухлетней давности. Когда я спросил Эрнста, почему его канал показал то, что так легко было опровергнуть, он сказал, что это просто была ошибка: «Да, мы люди, мы ошиблись, но не специально».
Очевидные фальшивки в правильной дозировке — не катастрофа для Первого канала: на деле они — неотъемлемый элемент присущего путинской системе постмодернистского подхода к пропаганде. В советскую эпоху государство продвигало полноценный, всеобъемлющий хоть временами и нелепый, нарратив, убеждающий публику в официальной версии событий. Но частные СМИ и широкий доступ в интернет сделал и такой подход невозможным. Сегодня государственные ресурсы сообщают зрителям то, во что те и так уже склонны верить, не пытаясь убедить их в очевидной неправде. В то же время, они выпускают какофонию теорий, чтобы вынудить зрителя не верить вообще ничему, или настолько ошеломить его, что он просто сдастся. Попытка выяснить правду превращается в гадание: кому какой нарратив выгоден.
В данном случае государственный подход, похоже, сработал: через год опросы показали, что свое правительство или сепаратистов в катастрофе винит всего пять процентов россиян. Когда я спросил Эрнста об официальном голландском отчете, он сказал, что наши разногласия — это попросту вопрос веры: «Вы считаете, что голландский отчет правдив. Я считаю, что он непрофессионален». Мы будто бы спорили о религии или эстетике, а не о наборе фактов.
Эрнст сказал мне, что в молодости посмотрел фильм 1976 года «Вся президентская рать» о расследовании Уотергейтского скандала, которое провели для Washington Post Боб Вудворд и Карл Бернстайн. Его впечатлило, как в фильме показана моральная сила журналистики, ее критическая дистанция и независимость. Как и многих представителей его поколения, Эрнста раздражал удушающий контроль советской системы; он полагал, что на Западе все честнее. Но стоило стенам между двумя мирами рухнуть, и Эрнст начал видеть слепые зоны СМИ, которые прежде боготворил. «Я вырос, поездил по миру — и особенно в последние годы мне становится все яснее, что справедливости, демократии и чистой правды нет нигде в мире», — сказал он. Для Эрнста его цинизм — признак просвещенности. Его невозможно убедить, что современные CNN и BBC не так предвзяты, как Первый канал, и что у них нет такой же повестки. «Люди, которые делают телевидение, являются гражданами конкретной страны, представителями определенной национальности с определенными культурными кодами», сказал мне Эрнст. Первый канал должен играть по таким же правилам.
В последние годы пространство для свободных и неформатных программ на Первом канале сжалось, а пропаганда стала интенсивнее. Но Эрнст остался. Уникальная сила телевидения продолжает его соблазнять. «Я могу повлиять на место, где я родился, на людей, с которыми у меня общий язык, история и мировоззрение, общие запахи, песни и киноцитаты», — сказал он. — «Я знаю этих людей и могу их понять. Я их люблю».
В сентябре 2014-го, через полгода после присоединения Крыма, на Первом канале появилась новая передача под названием «Время покажет» — грубые дебаты на актуальные темы, которые обычно фокусируются на том, как Запад не дает России развиваться. Когда в августе 2016-го мне позвонил продюсер и спросил, не поучаствую ли я как гость — в Москве сложно найти русскоговорящих американцев, которые согласятся, чтобы на них час орали в прямом эфире — я согласился. Мне было интересно оказаться в кузнице государственной пропаганды.
В день моего участия на входе в студию меня встретил сопровождающий. Он провел меня через бесконечную вереницу помещений. Я посидел в гримерном кресле и вытерпел щедрую порцию пудры. В аудитории сидело около сотни человек. Им давали сигнал хлопать, когда передача возвращалась после рекламы или когда один из прокремлевских гостей особенно удачно проходился по одному из «злодеев» шоу — в данном случае, по мне. Мы обсуждали допинговый скандал вокруг российской Олимпиады и конфликт в Сирии, куда солдат отправляют и Россия, и Вашингтон. Все вопросы были наводящими. Один из ведущих сказал мне, что от поведения США веет чувством безнаказанности — «Катастрофа, правда?» Другой сообщил: «Обама назвал Россию „региональной силой“. Правда, проблемы в наших отношениях начались именно тогда?»
Я периодически возвращался на «Время покажет» на протяжении следующих месяцев, каждый раз полагая, что именно сегодня мне удастся сказать что-нибудь подрывное и убийственно убедительное по российскому государственному телевидению. Разумеется, этого не случилось. Полдесятка других гостей не только превосходили меня в численности; я мог вставить всего несколько слов — и для этого мне приходилось пыхтеть и повышать голос. В итоге я смотрелся как очередная заведенная говорящая голова. Даже самые мощные мои протесты выставляли факты в туманном и непознаваемом свете, доказывая, что все в мире — вопрос перспективы и выбора стороны. Программа предлагает зрителям грубо сработанный цирк. Один из ведущих знаменит тем, что как-то раз принес ведро с надписью «Говно» и брал украинского гостя на слабо, чтобы тот его попробовал (там оказался шоколад). Мне было сложно представить, что такой тонкий автор как Эрнст доволен таким балаганом; эти выходки наглядно показывают, как изменился его канал в угоду новой эпохе. Но в смысле верности официальному нарративу эта передача соответствует построенной Эрнстом модели.
Константин Эрнст: «Я надеюсь, майя не ошиблись»
«Время покажет», как и многие российские новостные программы, одержима США. Это следствие одновременного восхищения Америкой и отвращения российских правящих элит перед американской политической системой. В преддверии американских выборов 2016 года это проявилось еще ярче. Эрнст сказал мне: «Конечно, здесь все были довольны Дональдом Трампом. Казалось, что он представляет перемены в американском политическом тренде». Трамп открыто поддерживает политику как систему сделок без особой оглядки на ценности и нормы. С таким человеком Путин мог бы сесть и поделить мир, как это сделали советский и американский лидеры в Ялте в 1945-м.
После внезапной победы Трампа «Время покажет» отразила первоначальную эйфорию государственных СМИ; затем передача злобно высмеивала идею, что Россия при помощи хакеров или троллей как-то повлияла на этот результат; но позднее, шоу исполнилось смятения и разочарования, когда оказалось, что Трамп не способен единолично отменить санкции или переформатировать российско-американские отношения. На одной из передач с моим участием, когда мы обсуждали речь Трампа в ООН — новости Первого канала называли ее «длинной и очень помпезной» — я просил ведущих, жалеют ли они, что российские СМИ поддерживали Трампа.
Один из них — Анатолий Кузичев, с лысой головой и постоянной ухмылкой, вернул мне мой вопрос : «Представьте, что есть два кандидата. Первый говорит: „Я ненавижу Россию и сделаю все, чтобы ее уничтожить“. А второй говорит: „Я сделаю все, чтобы дружить с Россией“. Кого вы поддержите на месте России?» Я не сдавался. Жалеет ли Кузичев? «Да, мы жалеем», — сказал он, повышая голос. — «Мы жалеем, что все это было просто словами. Да, мы болели за Трампа. Подтверждаю. Мы были дураками, которые наивно поверили словам».
Первый канал принял линию, что, мол, под Трампа копают политические элиты и так называемое «глубинное государство». Такая позиция позволяет ведущим объяснять его неспособность улучишь отношения с Россией — и одновременно смаковать превращение американского правительства в самоубийственный политический цирк. Этот нарратив с началом слушаний об импичменте только окреп. «Пусть дерутся между собой», сказал ведущий в недавнем выпуске «Время покажет». Диктор Первого канала объявил: «Импичмент Конгресса гарантирует, что президентские выборы 2020 года будут самыми бескомпромиссными в истории Америки».
Ведущие «Время покажет», как и Трамп, не понимают, что не так с привязкой военной помощи Украине к политическим одолжениям. Разве американская внешняя политика когда-нибудь работала иначе? Смотря передачу, я вспоминал свои разговоры с Эрнстом, в которых он, кажется, стремился показать, что он в курсе того, как на самом деле устроен мир — в отличие от идеалистов (возможно, в том числе и меня), которые ослеплены наивностью. В этом мировоззрении есть доля правды, но его следствием является индульгенция любому поведению как попросту рутинному. В недавнем выпуске, который вышел в середине ноября, когда в Конгрессе давали показания множество свидетелей, один из ведущих повернулся к американскому журналисту и высмеял идею того, что демократы обнаружили хоть что-то инкриминирующее. «Где улики? Почему их не показывают?» — спросил ведущий. Американец ответил: «Просто это вы не показываете их по вашему каналу, как не показывают их и на Fox News». Ведущий улыбнулся и изобразил испуг: «Быстрее, включайте рекламу!»
9 декабря 2019
перевод Светланы Клейнер
Читайте также
-
«Мамзель, я — Жорж!» — Историк кино Борис Лихачев и его пьеса «Гапон»
-
Сто лет «Аэлите» — О первой советской кинофантастике
-
Итальянский Дикий Запад — Квентин Тарантино о Серджо Корбуччи
-
Опять окно — Об одной экранной метафоре
-
Территория свободы — Польша советского человека
-
Ничего лишнего — Роджер Эберт о «Самурае» Мельвиля