Корнель Мундруцо в Воронеже: Блудные дети
«Имитация жизни». Реж. Корнель Мундруцо. 2016
Едва ли стоит так уж разграничивать кино и театр в отношении Мундруцо — для него эти сферы взаимопроникаемы. Фильмы часто вырастают из спектаклей; преемственность, если не сюжетная, то тематическая. Или даже более локальная — сценографическая. Продюсер Дора Бюки (вместе с Мундруцо основавшая театр «Протон») сказала, что декорация из «Имитации жизни» использована в «Луне Юпитера», премьера которой только что прошла в Каннском конкурсе.
Собственно, сценография спектакля сильнее всего и врезается в память. Освещенный в черноте сцены кубический вырез, где художник Мартон Аг гиперреалистично обустроил жилище героини, в середине действия вдруг теряет устойчивость и начинает вращаться — как гигантский барабан стиральной машины, только очень медленно. Съезжает мебель, распахиваются шкафчики, сыплются крупа и макароны, вываливаются книги, электроприборы виснут в воздухе на проводах. И почему никому из режиссеров не приходило в голову такое простое решение: провернуть на 360 градусов комнату, отдав все ее содержимое на откуп гравитации, чтобы за одно это вращение ощутить, как скоротечна и трагически хрупка жизнь? Формула «от быта к бытию» без жирных акцентов структурирует центробежную сценическую материю. И хотя этот эпизод — по сути, инсталляция без актеров — и сорвал аплодисменты, он совсем не выглядит вставным номером, но следует логике всего действия, сопрягаясь и с актерской игрой, и со смысловым полем спектакля в целом.
Но по порядку. Сперва ничего грандиозного спектакль не предвещает. Режиссер словно испытывает наше терпение: начинает с видео — нескрываемо любительского, — которое длится и длится… полчаса. Это монолог пожилой женщины (спектакль поставлен по тексту Каты Вебер, жены, соавтора и актрисы Мундруцо), ответы некому агенту, который пришел ее выселить и фиксирует разговор на видеокамеру. Из «скачущей» речи миссис Русо мы, неотрывно смотря на потрепанное лицо, узнаем, что она живет на инвалидное пособие и у нее проблемы с сердцем; она цыганка и помнит унизительную санобработку цыган, когда в одном загоне раздели и мужчин, и женщин; что дед-карлик уговаривал ее не уезжать, но она поехала за мужем; что муж погиб; что сын с детства хотел отбелить свою кожу, как-то купил на распродаже портрет мальчика-блондина, повесил на стену и злился, когда мать хотела его снять, а сейчас торгует своим телом где-то в отеле…
Выстроенность монолога отмечаешь не сразу. Кажется, ну, поставил режиссер перед Лили Монори (своей любимой актрисой) камеру, Монори «гонит рыбу», сочиняет на ходу. А потом понимаешь, что снято без единого монтажного разрыва, камера, приставленная к лицу, надвигается и берет «режущим» сверхкрупным планом, и актриса разгоняется от документальной зарисовки до почти трагического высказывания, пронизанного совсем не бытовыми вибрациями. «Дед уговаривал остаться, но я ушла», — говорит героиня, и от нее идут энергетические волны, поддержанные каким-то гулом в пространстве сцены.
«Имитация жизни». Реж. Корнель Мундруцо. 2016
«Цыганский вопрос» (завуалированный в «Белом боге» историей как будто про собак) поставлен остро, и мотив кочевничества многое проясняет в спектакле; тем не менее, действие замкнуто в большом кубическом вырезе, в котором создана бытовая обстановка и который потом свершит свой грандиозный оборот. А пока видеопролог закончен, и зритель видит — уже вживую — миссис Русо и агента, которого играет Роланд Раба. Вместо крупного плана — рассмотрение с дистанции и как бы за четвертой стеной. Ничего показного в театральном смысле. Женщине плохо, агент пытается вызвать скорую, и если до этого он был для героини посланцем бездушной «системы», нацеленной на освобождение жилплощади, то теперь он сам беспомощен перед андрогинным голосом, твердящим, что «это не наш район». Агент ставит пластинку, и льется волной голос Нины Симон: It’s a new day, it’s a new life… Божественная гармония оттеняет неуют человеческого бытия, как и архитектура, в которую вписан быт. Арка, за которой открываются еще три высоких арочных окна (пластически отсылающие к Троице), сама вертикальная устремленность пространства, распятие у потолка: это жилище уподоблено храму — но заставлено объектами повседневного пользования (сушилка с бельем, скромная кухня, стиральная машина — она в фильмографии Мундруцо возникает постоянно).
И вот, наконец, то самое вращение комнаты. К сказанному добавим, когда пасть старого дивана изрыгает старые игрушки (не выброшенные ждавшей сына матерью), это очень красиво и жестоко. Сжимается сердце, когда видишь, как вихрь сметает все, любовно и бережно собранное человеком. Свершив свой круг, декорация останавливается, предъявляя зрителю тотальную разруху. Через какое-то время зритель поймет, что миссис Русо умерла в больнице.
Эта инсталляция разграничивает две сюжетные линии, смонтированные режиссером прихотливо — вне повествовательной логики. Эти линии объединены агентом, который приводит во всю эту разруху новую жилицу (Аннамария Ланг). Ей почему-то выгодно скрыть от агента, что у нее сын. И она вводит в этот дом мальчика как бы подпольно.
Фокус в том, как неожиданно Мундруцо переключается из остросоциальной драмы в метафизику, когда бытовое пространство размыкается вселенскому гулу. Разряды грозы, слишком уж внезапные, вспышки нетварного света, озаряющего комнатку с обшарпанными стенами, — словно вторжение сюда, в материальную среду, надмирных сил. С одной стороны, для сюжета важны конкретные обстоятельства (как грядущее проведение в Будапеште Олимпийских игр, из-за чего власти и намеревались выселить миссис Русо). Импульсом к созданию спектакля стал реальный случай: один молодой человек убил цыгана, после чего в Будапеште прошел митинг против расизма, а потом стало известно, что и убийца был цыганом.
«Имитация жизни». Реж. Корнель Мундруцо. 2016
История пожилой цыганки и ее блудного сына, казалось бы, соотносится с идеями детерминизма, как это было у натуралистов: «раса» и «среда» — факторы, программирующие судьбу. И все детали, словно случайно оброненные по ходу, вдруг связываются — и травма героини, касающаяся унижения ее народа, и параноидальное желание ее сына отбелить себя, и купленный им портрет мальчика-блондина, до сих пор висящий на стене. Но события обретают отблеск древней трагедии. Убегая от предначертаний Рока, герой движется к неизбежному: об этом поведал еще Софокл. Покинув родительский дом в стремлении отречься от своей этнической принадлежности, молодой Русо, путающийся в отеле со случайными женщинами, все равно идет за «цыганской звездой кочевой». Выводя же на сцену героиню Аннамарии Ланг с сыном, режиссер задает иные координаты, как бы говоря: а вот не цыгане, и мальчик-блондин, каким хотел быть Русо, но что это меняет? Те же неустроенность, женское одиночество, сыновья неприкаянность — и перспектива вконец разорванных семейных связей. Кажется, действие движется к тому, чтобы цыган (публика только теперь видит вживую, не на проекции, Жомбора Егера, который сыграл главную роль в «Луне Юпитера»), наконец-то пришедший домой, но уже не заставший мать, и мальчик, которого мать оставила одного, уйдя на свидание к ухажеру, встретились взглядом. И чтобы зритель ощутил растерянность перед непостижимым рисунком судьбы.
Помимо фильма Дугласа Сирка, где светлокожая героиня готова отказаться от «пачкающей» ее матери-негритянки, название спектакля относится к самой режиссерской технологии. Ведь Мундруцо словно берет разные отрезы «материи жизни», чтобы сшить их небрежными швами, не расставляя навязчивых акцентов, но заставляя все линии и детали сойтись где-то в сознании зрителя. Видеопроекции с цитатами из Линча и Кубрика, позволяющие выйти за пределы интерьера, производят сновидческое впечатление и словно отправляют в закоулки подсознания. Имитирует, впрочем, не только режиссер, персонажи — тоже: никто из выведенных на сцену героев не живет «во все свои легкие».
Спектакль заканчивается резко и неожиданно, уходя от того, чтобы поставить какую-то смысловую точку; он стремится к сбивчивому дыханию самой жизни, сымитированной Мундруцо. Остается тревожное чувство беззащитности человека перед вселенским гулом, торжественным и равнодушным к нему.
