Безупречный человек — Памяти Юрия Клепикова
Вчера ушел из жизни человек-эпоха, кинодраматург, с именем которого связаны многие шедевры «ленинградской школы». Он писал для Динары Асановой, Виталия Мельникова, Семена Арановича и других великих. О Юрии Клепикове рассказывает Дмитрий Савельев.
Сценаристов на улице и в транспорте люди не узнают, да и с чего бы? Не та профессия.
Юрия Клепикова в шестидесятые стали узнавать. Когда повсеместно вышло и всех заворожило «Начало», первый фильм Глеба Панфилова с блистательной клепиковской ролью — режиссера в белой кепочке. Он в этой роли и в этой кепочке был страшно артистичен (внутренне, без фиглярства), его «война» со Строгановой-Чуриковой («Истеричка!» — «Режиссер!» — «Рука мешает? Дайте пилу! Какая больше мешает — левая или правая?») совершенно упоительна, чистый восторг.
Юрий Клепиков: «Я из церемонных читателей, да и зрителей тоже…»
Это важно, что Панфилов именно Клепикову «отдал» в «Начале» свой, по сути, фильм про Жанну Д Арк — самый заветный и так и не воплощенный замысел. Именно ему разрешил там произнести собственный краткий манифест: «Меня тошнит от смазливых физиономий!» Знал, кому доверить. Кому попало не отдал бы, и дело тут не только в актерских способностях, совсем не только в них. При том, что Панфилов, безусловно, ценил в Клепикове убедительного актера; через тридцать лет позвал на небольшую роль генерала Корнилова в «Венценосную семью», и Клепиков согласился, а потом — на Бобынина в сериал по Солженицыну, и тут Клепиков отказался, Бобынина сыграл Андрей Смирнов. «Как хорошо, что я тогда отказался. Андрей блистательно сыграл, блистательно!»
Очень гордый был человек. Гордый, не гордец. Главным не поступался.
Он умел искренне, с горящим глазом восхищаться — и друзьями, и просто талантливыми людьми. Некоторыми своими студентами, например, их литературными способностями, но удручали его студенты, по-моему, чаще, чем радовали: совсем не знают жизни, совсем не знают, живут с папой-мамой, и из-под родительского крыла — в сочинительство для кино, и это именно сочинительство, все из головы, из каких-то представлений….
Вздыхал, сокрушался. А уж если чего-то всерьез не принимал и если это касалось его жизненных принципов и представлений о должном, умел быть прямым и резким. Умел и был. Тут он не оглядывался на знакомство, хоть бы и близкое, и даже на дружбу. Когда начальство из Госкино порезало по живому «Пацанов» и заставило Динару Асанову вколотить в финал фильма назидательный эпизод с приездом тележурналиста в лагерь к «трудным», Клепиков резко сказал Динаре, что она собственными руками изуродовала свой фильм. Тут вопрос был не в авторской амбиции сценариста, уязвленного отсебятиной. Асанова, как известно, сценаристов и их сочинения не щадила, утверждала, что «сценарий умирает — рождается кино», но как раз Клепиков это принял, убедившись, что резкость обеспечена крупным режиссерским даром. Он не воевал с Динарой за каждую свою букву, не бунтовал — как тот же Георгий Полонский на «Ключе без права передачи», а особенно — Израиль Меттер, посмотревший «Беду» и свой сценарий на экране не узнавший.
Мало у кого почти полное собрание равно по качеству избранному.
Однако эпизод с телевизионщиком в «Пацанах» — это был принципиально другой случай.
Клепиков был прав.
«Юрий Николаевич, — возразила ему тогда Динара, она была с ним на „вы“ и по имени-отчеству, — это очень сложный для меня фильм, он мне большой кровью дался, я не готова, чтоб он лег на полку, я пойду на эти уступки».
Асанова была права.
Они оба были правы, каждый остался при своем.
В свое время Асановой счастливо достался его сценарий «Не болит голова у дятла» не в последнюю очередь благодаря тому, что, пообщавшись с молодым режиссером, которому объединение первому предложило делать «Дятла», Клепиков убедился, что тот относится к сценарию как бы между прочим, им не горит и не живет им — а тогда зачем? Клепиков пришел в объединение и заявил, что с тем режиссером делать «Дятла» отказывается. Так сценарий перешел к Асановой — дальнейшее известно. Юрий Николаевич не назвал мне имя того режиссера, но звали его, как я понимаю, Семен Аранович, и история с «Дятлом» не помешала им позже сделать «Летнюю поездку к морю» и крепко дружить.
В девяностые Клепикову позвонил Андрей Кончаловский, вдруг решивший через тридцать лет продолжить «Асю Клячину». Сказал: приезжай, обсудим. Клепиков приехал, захватив с собой листочки, на которых набросал сценарный план. Утром с поезда явился к Кончаловскому. Тот был уже в спортивном костюме, собирался на пробежку. Сказал: вот кофеварка, жди меня, я скоро. Вернулся разгоряченный, энергичный. «Я тут придумал, пока бегал. Ася находит в деревенском сортире яйцо Фаберже! Как тебе?» Клепиков находку не оценил. А когда узнал, что Кончаловский затеял превратить Асю в алкоголичку, он аккуратно сложил свои листочки в карман пиджака и сказал: «Моя Ася не такая. Снимай без меня, возражать не стану». Попрощался, уехал.
Очень гордый был человек. Гордый, не гордец. Главным не поступался.
Сегодня кажется, что это было бы похоже на чудо, но вдруг.
Написал за жизнь совсем немного, фильмов всего ничего — особенно в сравнении с иными удачливыми сценаристами-ровесниками, ловчившими со своей крепкой сценарной макулатурой одновременно на всех студиях страны. Всего ничего — зато какие. «Ася Клячина», «Дятел», «Пацаны», «Восхождение» (это по Василю Быкову, и все же), «Мама вышла замуж», «О любви», «Летняя поездка к морю».
Мало у кого почти полное собрание равно по качеству избранному.
У Юрия Клепикова — так.
В начале нулевых Анатолий Гребнев написал мемуары, назвал их «Записки последнего сценариста». Формально он последним не был, потому что как минимум оставался Юрий Клепиков (не только он), и Гребнева он пережил, но правда в том, что из профессии Клепиков давно ушел, от сочинительства отказался. Говорил, что разочаровался в «пучке света», особенно в выдумке, и предпочитает документ — и как зритель, и как читатель. К слову, последним — до преподавательского — местом его службы была недолго просуществовавшая в девяностые ленфильмовская студия «Кинодокумент»: ее учредил Аранович, а Клепикова пригласил к себе главным редактором. «Я служил в охране Сталина», «Я служил в аппарате Сталина» — эти их общие документальные фильмы прогремели в доживавшей свой век стране на рубеже восьмидесятых-девяностых, когда у документалистики была короткая возможность греметь.
Последним его игровым фильмом (сценарное участие в «Двенадцатом лете» в качестве одного из трех авторов все же не в счет), был «Соблазн» по сценарию «Незнакомка», который начала снимать и не завершила Динара Асанова. «Соблазн» снял Вячеслав Сорокин, фильм вышел в 1987-м, тридцать с лишним лет назад.
Почему он замолчал, самоустранился? Не запрыгнул после промежутка общего бескартинья на сериальную карусель, как поступили его коллеги-ровесники к собственному материальному удовольствию? Не захотел. Возможно, почувствовал свою разобщенность с изменившейся жизнью и поступил честно по отношению к жизни и самому себе: не стал ничего имитировать. Поэтому трижды вправе был ворчать на юных учеников и учениц, которые жизни не знают, а туда же — истории про жизнь сочинять.
«Ленфильм» — по своему существу, по интонации, по всему — это прежде всего он, Клепиков.
После ухода из практикующих сценаристов сочинил и ценил автобиографическую повесть про детство с чудесным названием «Записки бывшего мальчика». До последних дней мечтал, чтобы она превратилась в фильм, говорил, что у его «Записок» уже есть «внутри» кино, надо только найти сценарный ход.
Может, у кого-то из режиссеров потянется когда-нибудь рука к этой повести, и кто-то из продюсеров найдет это кино для себя возможным.
Сегодня кажется, что это было бы похоже на чудо, но вдруг.
Он преподавал (в самое последнее время — понятно, из дома, больше по телефону, с новой техникой дружен не был). С весны по начало осени жил в деревне. Кажется, это у него повелось давно, а когда неожиданно свалились деньги — то ли «Пацанам» торжественно и покаянно изменили тарифную категорию, то ли за что-то другое вдруг прилетело, — немедленно купил себе на все полученное деревенский домик в псковской глуши, успел это сделать: вскоре деньги превратились в пыль, пачку писчей бумаги не купил бы.
У себя, в деревне, с живущими окрест друзьями каждый год в конце августа справлял день рождения. Праздник назывался «Клепики».
Этим летом он побывал там в последний раз. Не знаю, устраивал ли «Клепики». Надеюсь, да.
Был человеком безупречным, и если кто-то увидит в этом красивые громкие слова, то будет не прав.
После смерти Григория Михайловича Козинцева «Ленфильм» выбрал себе божеством, совестью и мерилом Илью Александровича Авербаха, однокашника Клепикова по козинцевской режиссерской мастерской. Это был осмысленный и чудесный выбор, и Клепиков наверняка его принял и одобрил. Сам он, чуждый импозантности и даже намека на нее, чуждый удовольствию быть на виду — никогда бы на такие лавры не согласился. Ни на «совесть», ни на «мерило», ни на, боже упаси, «божество». Но для меня тот, прежний, «Ленфильм» — по своему существу, по интонации, по всему — это прежде всего он, Клепиков.
Да простит меня прекрасный человек и крупный режиссер Авербах.
Когда в перестройку возбужденные ленинградские кинематографисты стали искать в своих рядах кандидатов в депутаты, встал Алексей Герман и сказал: «Клепиков». Позже Алексей Юрьевич вставал на собраниях не раз и про своих коллег, даже самых близких, мог сказать разное, порой резкое, порой несправедливое, но Клепиков под его горячую руку попасть не мог ни при каких обстоятельствах и не попал — не давал повода, не давал возможности даже придумать такой повод в любом великом возбуждении. Да и понятно, чем обернулось бы. А тогда Герман сказал: «Клепиков» — и возражений не нашлось, и его избрали депутатом, хотя парламентарий Клепиков — такое только в то сумасшедшее время могло случиться.
Незадолго до смерти Козинцева они случайно встретились в Доме кино, и Козинцев недовольно сказал ему: «Юра, когда вы наконец снимете свой фильм?» Клепиков оставался единственным из той мастерской, кто еще не выступил с «отчетом».
Свой фильм он так и не снял; Оля Шервуд подсказала мне, что у него был короткий «Летний снег», я его не видел. Лето Клепиков, судя по всему, любил. «Летний снег», «Летняя поездка к морю», да и «Ася Клячина» сначала у него называлась «Год спокойного солнца». Ну, и всегдашнее его деревенское лето с весны по осень.
А тогда, в Доме кино, на недовольство Козинцева он неожиданно для учителя ответил: «Григорий Михайлович, вы не расстраиваться должны, а радоваться! Ведь я единственный, кто еще не успел вас разочаровать».
Юрий Николаевич Клепиков, невысокий большой мужик, бывший мальчик с военным детством, русский интеллигент без позы и прибамбасов, никого из нас за всю свою жизнь не успел разочаровать. Ни разу не дал слабину, не говоря уже о том, чтобы опозориться, а ведь даже лучшие люди его — и не только его — поколения себе это, увы, позволяли.
Он — нет.
Был человеком безупречным, и если кто-то увидит в этом красивые громкие слова, то будет не прав.
Это самая обычная, самая простая правда.
