«Три комнаты меланхолии» — Встреча с Пирьо Хонкасало
Видео из нашего архива. Публикуем запись встречи с замечательной финской документалисткой Пирьо Хонкасало. После показа фильма «Три комнаты меланхолии» она рассказала собравшимся в «Порядке слов» зрителям о том, как шла работа над фильмом и что связывает ее с Россией.
Я очень рада быть снова в моем любимом, самом любимом на свете городе, путь в который теперь занимает, слава богу, всего три часа, а не целый день, как бывало раньше. Я, наверное, бывала в Петербурге раз сто, а теперь, если будут все-таки эти визовые послабления, то, наверное, буду бывать и чаще.
Фильм, который вы только что посмотрели, первоначально никакого отношения к России не имел. Был американский продюсер, у которого возникла идея создать аналог «Декалога», то есть, десяти заповедей Кесьлёвского, но в документальном варианте. Я была одним из десяти режиссеров и выбрала восьмую заповедь, потому, что она мне показалась самой интересной. «Не лжесвидетельствуй».
Я тогда работала в Мюнхене, до этого мы снимали фильм в Индии, и у меня была монтажница, с которой мы вместе работали, а после работы ходили вместе выпить пива в бар, и она все время говорила о том, как ее волнует та роль, которую Германия сыграла во Второй Мировой войне. Я ей пыталась объяснить: «Тебя тогда даже на свете еще не было, как можно всю жизнь и вечно быть виноватой?» И как-то вечером она сказала: «Ну, вот, я, наконец, придумала, что я могу сделать. Я хочу сделать фильмы, которые бы показали, как в сознании детей создается образ врага. Если этот метод раскрыть, можно прекратить эту практику. Ведь, повзрослев, дети забывают, что этот образ был вложен им в сознание и им кажется, что мир так устроен, а те, кто являются их врагами, таковы изначально». Я как-то связала восьмую заповедь с этой попыткой навязать детям образ врага и решила, что именно с этой точки зрения я к восьмой заповеди и подойду.
Богатый американский продюсер решил приехать в Хельсинки, чтобы подписать договор. Вы знаете, есть такая концепция final cut, «итогового монтажа», концепция того, кто определяет «итоговый монтаж» — продюсер или режиссер. И есть две абсолютно разные традиции — европейская и американская. В Америке фильм — это продукт, как колбаса, и тот, кто вкладывает в него деньги, определяет какого цвета и какой длины будет эта колбаса. В европейском праве фильм считается произведением искусства, и художник, который является создателем произведения, обладает нематериальными правами и правом решать. Поэтому исторически европейские фильмы так сильно отличаются от американских. Ни один из европейских авторов, переместившись в Америку, не мог принимать окончательное решение о том, как будет его фильм. И я сказала своему американскому продюсеру, что ни в коем случае не подпишу договор, в котором право на «final cut» будет у продюсера.
Дело не только о целостности художественного решения. Разрешая себя снимать, люди оказывают мне огромное доверие. Они знают, что камера смотрит моими глазами и что эти кадры не будут интерпретированы каким-то дурным образом. И я бы никогда не хотела навредить людям, которые решили сняться у меня в фильме, поэтому я решительно отказалась. Я навсегда запомнила последние слова этого американского продюсера: «Пирьо, я открыл тебе врата рая, но ты слишком глупа, чтобы в них войти». Ну, я сказала: «До свидания», — вышла из пятизвездочного отеля, постояла на рыночной площади, думая, какая глупая. Мокрый снег тек по лицу, а у меня не было ни копейки.
Но я так много размышляла над концепцией, что уже не могла забросить этот фильм. Я позвонила другому продюсеру, женщине, прямо оттуда с площади и сказала, что у меня в голове уже есть фильм, но нет денег. И начала думать, где мне искать детей, которых с детства учат быть чьими-то врагами. Выбрать чеченских и русских детей в тот момент было естественно. Это было актуально. И я начала думать, где в России и в Чечне я таких людей могу найти. Вспомнила, что в Петербурге невозможно пройти по улице, не заметив мальчиков в военной форме. Я знала, что многие из них сироты или дети из каких-то неблагополучных семей, и единственный человек, который о них заботится — это, скажем, бабушка. Знаменитая русская бабушка. (Вся Россия, мне кажется, стоит на бабушках). Я знала, что есть большое училище в Кронштадте, и мы с новым продюсером отправились в Москву в управление ВМФ, потому, что это морское училище. Нам удалось получить разрешение, и я поехала в Кронштадт.
Мне важно было найти детей, с которыми я могла бы установить невербальный контакт, в общении с которыми я почувствовала бы, что что-то меняется от этого общения. Я обычно не провожу длинные интервью, а сразу начинаю снимать, если чувствую, что этот контакт установлен. Пообщавшись с мальчиками, я отобрала тех ребят, которых вы видели в фильме. Заручиться доверием этих детей в Кронштадте оказалось очень не сложно, потому, что им не хватало нежности.
В этом фильме я сама была оператором. Продюсер у нас была женщина, ассистент оператора — женщина, а еще была переводчица, прирожденный коммуникатор, эстонка. Это огромное здание, в котором находилось училище, метров пятьсот в длину, с бесконечными коридорами, практически вопило о нехватке нежности. Достаточно было приобнять ребенка, и он сразу становился счастлив. Как бы хорошо не общались с этими мальчиками военные, которые там работают, никого на колени к себе они посадить не могут.
Позже я услышала про Хадижат Гатаеву из Грозного, которая разыскивала детей по развалинам. Когда я с ней познакомилась, оказалось, что она в Чечне уже очень известное публичное лицо, и Ахмад Кадыров даже попросил ее и ее мужа, Малика (его в фильмы вы не видите, потому, что он не хотел сниматься), о публичной поддержке. Они не захотели и уехали в Литву — после отказа им было опасно оставаться. Им удалось забрать с собой большинство детей. Я коротко расскажу, что произошло дальше с их семьей. В один прекрасный день, когда я находилась в Португалии, мне вдруг позвонила из Литвы мой финский продюсер, она сказала, что Малика и Хадижат задержали литовские власти и поместили в тюрьму якобы за плохое обращение с детьми. Я была совершенно ошарашена, потому что успела близко познакомиться с этими людьми и не могла себе такого представить. Я вернулась в Финляндию, затем поехала в Литву и добилась разрешения навестить Малика и Хадижат в тюрьме. Я поняла, что это совершенно выдуманная история, постановка. Человек из тайной полиции Литвы общался с девушкой из этой семьи. Всего взрослых девушек (примерно 17 лет) в семье было четыре. По чеченской традиции девушка не может покидать дом, пока не выйдет замуж, и агент пообещал литовские паспорта и жилье, если они спровоцируют ссору с Маликом и Хадижат. Одна из них это сделала, в носке у нее был мобильник, на который велась запись. Малика и Хадижат осудили десять месяцев.
Пирьо Хонкасало: «Действие „Бетонной ночи“ происходит в последние минуты перед концом времен»
А потом перед освобождением они получили еще три месяца. Тогда наш адвокат подал жалобу. И удалось перевезти их в Финляндию, там было свое судебное слушание, на котором все четыре девушки показали, что все сказанное ими в литовском суде было неправдой. Семья получила статус политических беженцев. Так что почти все дети, которых вы видите в фильме, теперь живут в Финляндии и говорят по-фински. Не это я планировала, когда начинала работу над фильмом, но вот что значит быть режиссером документального кино. Ушло два года, чтобы добиться для них статуса политических беженцев. Почти год они жили у меня дома. Если бы они вернулись в Россию, вы вряд ли бы о них услышали.
Это не политический фильм. Сценарий ненависти разыгрывается много где: например, есть ситуация между Израилем и Палестиной. Два народа живут рядом и столько лет ненавидят друг друга. Есть палестинские дети, которые никогда не видели израильского ребенка, и наоборот, израильские дети, которые никогда не видели палестинца. Остановить эту ненависть можно только через общение. Иначе дети, вырастут, веря, что другой человек — враг.
