Кинотавр-2015: «Ангелы революции». Смычком и маузером
В первый вечер конкурса «Кинотавра» — на экране музы революционной России. Кинорежиссер, снимавший реальные казни в Мексике; архитектор, переделывающий церкви в крематории; композитор, безусловно, способный написать ноктюрн для водосточных труб. Во главе — Полина, прославленная валькирия, списанная в сталинское небытие, когда на смену двадцатым пришли иные годы. Такую команду, будто собранную для ретрофутуристического комикса, отправляют примирять языческих шаманов с советской властью и новой культурой — там, в отдаленных хантыйских краях, еще нужна кровожадная романтика революции, когда на основных позициях она уже или превратилась в музейный экспонат, или пошла в печь.
Основано на реальных событиях.
Несмотря на стабильный, пусть и не громкий, успех феномена Алексея Федорченко на зарубежных фестивалях, в отечественном зале, даже в зале Зимнего театра, когда-то открывшего его, по-прежнему ощущается не зрительское признание, а тихая утомленность. Нерядовая публика восприняла новый фильм Федорченко «Ангелы революции» о крестовом походе советского авангарда на дремучих шаманов как очередное испытание на усвояемость эксцентричного культурного материала. Вердикт такой: хоть и с трудом, в целом мы это переварить в состоянии. Не самая яркая реакция, но лучше, чем два года назад, когда люди уходили целыми рядами. Действительно, после тогдашних «Небесных жен луговых мари», причудливо мифологизированном фольклорном декамероне без конца и края, сюжетная схема «Ангелов революции» (в духе «Семи самураев») кажется более привычной, а артикуляция — более четкой, но, возможно, просто потому, что поэтика красной революции генеалогически ближе современному городскому зрителю, чем поля, луга, поклонения березам и заневестившиеся босоногие девки.
Федорченко, наш хэнд-мэйд Гринуэй.
В «Ангелах…» вместо них Полина — Дарья Екамасова в кожаных сапогах, сексуальная богиня войны, почти как у Тарантино (ретроспектива, где ее героиня в шесть лет отстреливает головы ангелочкам на именинном торте, как влитая смотрелась бы в «Убить Билла»), а это гораздо более понятный, почти жанровый манок, за который затем цепляется целая вереница чекистских страшилок и лефовских анекдотов, вроде рекламы дирижаблей с летающими собачками. Страшно, весело, чудесато — казалось бы, чего еще? Незаурядная способность писателя Осокина находить и подсвечивать в любой среде — будь то малочисленные северные народы или сообщество столичных модернистов — увлекательный узор балаганной поэзии, вместе с визионерством, чувственностью и музыкальностью Федорченко — по сути сплошь орудия развлечения, причем истинно кинематографического, так как кино скорее происходит от ярмарочного балагана, чем от книги или художественного театра. У Федорченко экзотические сувениры из дальних краев и припасенные исторьетки из ушедших эпох — это, в первую очередь, несвойственные нашей привычной жизни пестрые возбудители, расписанные и выставленные в пристойной художественной композиции дуделки и свистульки, призванные действовать через чувства, а уже потом страшные призраки революционной истории, и совсем уж потом, где-то в корне, — очередные памятники любви, разочарованию и смерти.
Однако культурного любопытства на это у широкой, и, как выяснилось, даже не очень широкой публики — не хватает. Получается что-то вроде урока, на котором преподаватель пытается поделиться захватывающим сюжетом любимой книги, но пока не начнет заигрывать и называть королеву Марго «чикулей», а Жана Вальжана «дятлом» — все это будет восприниматься только как старомодные имена в хаотичном порядке. Как сказала бы моя двенадцатилетняя сестра в ответ на подобные незнакомые информационные сигналы, «какие-то они все упоротые». Вот и самураи красной нови, ставящие балет о расческах, и казымские языческие божества — они, видите ли, упоротые какие-то. И люди томятся. Можно в очередной раз посокрушаться «за культуру», как нам, зрителям, трудно сделать шаг вправо или влево от проторенной дороги, или, напротив, намекнуть, что обычно, если аудитория глохнет, это не серные пробки, это просто поют не так. Но все это одинаково неинтересно и бессмысленно.
Пока мы все жадно и совершенно бессмысленно вглядываемся в будущее нашей страны и нашего кинопроцесса, кто-то должен оглянуться назад.
Пусть Федорченко, наш хэнд-мэйд Гринуэй, не обходится без длиннот и неприятного привкуса любительщины, который неизбежно возникает каждый раз, когда художник приближается к территории ар-брют, он все равно выдает осмысленную историю с началом и концом, сердцем и мозгом, знанием материала и смелостью интерпретации, и если вокруг нее и веет душок аутсайдерства, то это, скорее всего, желание самого автора. Ощущение «лучшего шоу на земле в полупустом зале» — как формулировал в «Мистере Одиночестве» Хармони Корин, придает супрематистскому полотну среди пустых желтеющих полей Югры особое очарование, а точнее — еле заметную, пугливую тень чуда. За которую можно и отдать добрую долю зрительского внимания.
И смотреть это «лучшее шоу», пожалуй, действительно лучше в пустом зале, чем скученной толпой условного судейства условного кинопроцесса. Смотреть на битву старых язычников с новыми, воздушный шар из выдубленных шкур, соотечественника режиссера, Олега Ягоду из группы «Курара», который задвигает своим жутковатым голосом про симфонии заводов и гаубиц и отказывается от миссионерства, потому что «маузером дирижировать не хочет». И, главное, на достоверную неумолимость перемен, когда непослушных подданных сначала угощают пряником и ласкают смычком крылатые посланники с угольками в глазах, а потом, когда их миссия, разумеется, проваливается, бьют кнутом и все-таки добивают маузером.
На Римском фестивале Федорченко, представившего «Ангелов…», назвали «режиссером будущего». Мне кажется, все ровно наоборот. Пока мы все жадно и совершенно бессмысленно вглядываемся в будущее нашей страны и нашего кинопроцесса, кто-то должен оглянуться назад. Федорченко сделал это интересно и своевременно.
Читайте также
-
В поисках утраченного — «Пепел и доломит» Томы Селивановой
-
Призрак в машинке — «Сидони в Японии»
-
Скажи мне, кто твой брат — «Кончится лето» Мункуева и Арбугаева
-
На тот берег — «Вечная зима» Николая Ларионова на «Маяке»
-
Нервные окончания модернизации — «Папа умер в субботу» на «Маяке»
-
Смерть им к лицу — «Жизнь» Маттиаса Гласнера