В запыленном Канзасе 3 января 1894 года, тонкое существо, с длинными и бледными кистями рук, с маленькими, смиренно поджатыми губами и огромными глазами под темными прутьями бровей, появляется на свет. Девочку называют в честь двух её тетушек — Элиза Сьюзан Питтс. В своем родном городе Парсонсе, равно как и в Санта-Круз (Калифорния), куда семья переезжает, когда девочке исполняется девять лет, у Элизы Сьюзан мало шансов занять свое среднестатистическое место среди тысячи других бледных девочек, которым суждено родиться или волей случая быть заброшенными в эти края. «Ты даже пуговицу ровно пришить не можешь, и ты еще хочешь стать порядочной швеей?..», — пишет ей мать, когда 14-летняя Элиза Сьюзан после смерти отца отправляется на подработку в соседний город. В этом же письме мать добавляет: «…возможно, из тебя получится актриса».
Сэйзу Питтс
Слишком
Сэйзу (ZaSu) — псевдоним, который составляет себе будущая актриса. Элиза Сьюзан берет по одному слогу из имен обеих своих тетушек, вместе с ними утаскивая за собой из Парсонса, Санта-Круз и других богоугодных земель свою бледность, длинные кисти рук, маленький скромный рот и абсолютную неприкаянность. На протяжении 1910-х Сэйзу исхаживает десяток студий, уверенная в своей карьере трагической актрисы — после первых же проб её определяют как комедийную. Чарли Чаплин заключает с Сэйзу Питтс полугодовой контракт: шесть месяцев ей исправно платят деньги и не выпускают из гримерки.
В 1917 году Сэйзу снимается в фильме «Маленькая принцесса», где играет девочку-прислугу Бекки. На протяжении всего фильма героиня Мэри Пикфорд пытается доказать героине Питтс, что они обе — принцессы и что одна могла бы оказаться на месте другой. На протяжении всего фильма Бекки страдальчески кривит ротик, опускает глаза и поочередно нервно бередит руками подаренные хозяйкой бусы, собственную ободранную рубаху или растрепанные локоны Пикфорд. С каждым новым жестом Сэйзу Питтс все плотнее выстраивает на экране свой трагический образ: меняться местами с Пикфорд она не собирается и только методично возводит стену вокруг себя. Стена не помогает: через десять лет, на съемках «Свадебного марша», Эрих фон Штрогейм поменяет местами принцессу и служанку, и героиня Питтс — богатая хромоножка с чутким сердцем, болезненная и нелюбимая, — скроется в темном салоне свадебного экипажа. Штрогейм не будет покушаться на способ игры Питтс ни в 1927 году, ни в 1924 — на съемках «Алчности». Он всего-то найдёт для актрисы место в кадре, как и полагается «порядочному» режиссеру. Только вот в подавляющем большинстве своих фильмов Питтс будет иметь дело не с режиссурой, а с жанром, и её героини так и останутся предоставленными самим себе.
Сэйзу Питтс и Мэри Пикфорд в фильме Маленькая принцесса. Реж. Маршалл Нилан, 1917
Питтс создает собственный способ игры, каждый жест выхватывая напрямую из кинематографа: она появляется на экране в тот момент, когда основной киноактерский инструментарий уже создан, и Питтс безукоризненно перенимает его. Мимические фигуры на её лице — это те построения, которые впервые возникают на крупных планах в коротком метре Д. У. Гриффита. И немудрено, когда на дворе 1917-ый. Да и сам Гриффит на следующий, 1918 год утверждает Питтс на роль в фильме «Величайшая вещь в жизни»: «похожа на Гиш». Но спустя несколько месяцев, уже отсняв сотни метров материала, увольняет её. «Слишком похожа на Гиш».
Когда пять лет спустя фон Штрогейм берет Сэйзу Питтс на роль Трины в «Алчности», он учитывает каждую деталь её актерской техники, а главное — её фотогении. Слишком белая кожа неподвластна внутреннему свечению, слишком большие глаза выдают движение, но не истерику, слишком длинные пальцы механизируют жест, слишком тонкая фигура актрисы теряется в кадре, слишком маленький подбородок превращает страдальческую гримасу маленького рта в уродливую запятую. Штрогейм прячет брови Питтс под шлейфом темных волос, отчего её глаза на крупных планах вынуждены, словно водные резервуары, удерживать рябь эмоции в рамках круга. Механика жеста — в особенности в сцене с обнаженной Триной, где героиня Питтс готовит себе ложе из золотых монет — на общем плане в сочетании с абсолютно белым телом Трины превращается в животную механику: загнанное существо с получеловеческими руками (к этому моменту Трине ампутируют пальцы на правой руке) сотрясается в судорогах, сливаясь со своим сокровищем в оглушающем оргазме. Алчность находит выход: вместо огромных глаз, на крупном плане Трины проявляется звериный прищур, вместо водной глади — тени, которые растекаются по белому лицу.
Сэйзу Питтс в фильме Алчность. Реж. Эрих фон Штрогейм, 1924
В 1925 году в единичных рецензиях на фильм «Алчность» описание роли Трины исчерпывается именем актрисы. Развернутый ответ забытым кумирам немой эпохи Голливуд дает сорок лет спустя, когда Стэнли Краммер снимает свой «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир». Сэйзу Питтс в фильме появляется в эпизодической роли телефонистки, что, впрочем, уже совсем не важно: Сэйзу Питтс сидит почти спиной к камере и никакого отношения к заветному сокровищу в 300 тысяч баксов не имеет. Для тех, кто помнит актрису, смысл заключается в прошедшем времени глагола: была.
Так звучит «ZaSu»
За первые двадцать лет актерской карьеры Питтс её имя будет звучать каким-угодно образом в каком-угодно контексте: оно появится как [zeizu] в мелодраме, или как [zazu] — в комической, или же как [zeisu] — когда актриса на 38-ой минуте фильма «Ребекка» (1917) в райке деревенского театра, устроенного героиней Пикфорд, восторженно округлит глаза и на той же 38-ой минуте бесследно исчезнет до конца картины. Только к началу 1930-х имя «Сэйзу Питтс» уже невозможно будет исковеркать: в 1931 году запускается серия комедийных короткометражек Сэйзу Питтс & Тельма Тодд как «женский» ответ Лорелу & Харди. Героиню, без сюрпризов, зовут Сэйзу Питтс; прочтение неизбежно закрепляется за псевдонимом. И тут никакая пропись уже не нужна: актриса превращается в характер, имя собственное — в имя нарицательное. С этих пор Сэйзу Питтс вне кино не существует.
К концу 1920-х, наподобие актеров комической, Сэйзу Питтс собирает полный арсенал своих будущих гэгов. Только вот гэги эти очень странного характера, они скорее напоминают приемы мелодрамы конца 1910-х — начала 1920-х гг.: целый набор жестов Питтс протаскивает в звуковое кино, невинно взмахивая ресницами. Непрестанно вспархивающие кисти рук, вскинутые в удивлении, страхе, радости, непонимании или печали брови, большие глаза, которые время от времени становятся невыносимо большими — начиная с 1930-х это те основные приметы, которые неотделимы от Сэйзу Питтс, как котелок от Чарли Чаплина.
Сэйзу Питтс и Тельма Тодд
C 1933-го Сэйзу Питтс снимается в нескончаемом потоке фильмов: в комедиях, комедийных детективах, в детективных «haunted houses», комедийных мелодрамах и прочей однодневной продукции. Служанка, старая дева со своими правилами хорошего тона, которые запаздывают на пару десятков лет, подружка, сожительница, безумная тетушка или безумная поклонница радио-шоу, капризная кокетка слегка за сорок, — все они будут носить забавные шляпки, путаться в вуалях, непрерывно охать, и ахать, и поучать, и дивиться, и пугаться, и терпеливо сносить свою роль. Безыскусные страдалицы и робкие упрямицы, речь которых постоянно сопровождается десятком жестов, нелепых, ненужных, предоставленных самим себе.
Невидимая рамка всегда отделяет героинь Питтс от остальных персонажей, в каком бы жанре они ни появлялись. И когда в фильме «Завтрак в Голливуде» (1946) за один с ней столик присаживается Бьюла Бонди, Питтс лишь одной репликой показывает, что вообще заметила присутствие собеседницы. Героиня Питтс зациклена на том, чтобы ведущий популярного радиошоу обратил внимание на её шляпку, и когда тот обделяет её своим вниманием, Питтс уходит: не попрощавшись, обиженно перескакивая в отдельный кадр, где она может снова править безраздельно — наедине лишь с собой и своей глупой шляпкой. А в фильме «Ниагарский водопад» (1941) способ существования Питтс и вовсе встраивается в сюжет: престарелые молодожены приезжают на свой медовый месяц в прославленную гостиницу для новобрачных, только вот супруг постоянно отвлекается на что угодно, кроме своей прекрасной большеглазой возлюбленной. Находясь вместе с героем Слима Саммервилля в фойе гостиницы, она, разумеется, творит уморительные фокусы со своей шляпкой, — только вот весь фильм после этого героиня Питтс безрадостно ожидает супруга в номере, обустраивая ложе или подготавливая соблазнительные позы в качестве приветственного жеста любимому. Так ничего у них и не выходит: любили бы и дальше друг друга на расстоянии — и все было бы хорошо.
Сэйзу Питтс в фильме Сюжет запутывается. Реж. Бен Холмс, 1936
Самым главным трофеем, который выкрадывает из немой эпохи Питтс, оказывается герметичность эмоции. Принцип, по которому комедийные актеры, за вычетом индивидуальных техник, взаимодействуют с пространством кадра, крайне функционален: плотность гэга в кадре определяется количеством отыгранного актером реквизита. Питтс же полностью поглощена своей эмоцией: когда она в очередной раз восклицает свое неповторимое и неизменное «oh my..!», ужасаясь скелету, неожиданно возникшему за её спиной и наконец-то попавшему в поле зрения героини, — разницу между реакцией на скелет и десятью предыдущими «oh my..!» определить невозможно. Тут всё навыворот: не предметы в кадре вынуждают Питтс к реакции, но заданная в начале эпизода (плана, сцены, фильма) эмоция героини Питтс, доведенная до жеста, крика, метания, вынуждает весь эпизод звучать в том же регистре. В немом кино жесты накладывались на существующую и актуальную жанровую структуру, и хотя фотогения Питтс не позволяла ей исполнять трагические роли, жесты её упрямо стремились изобличить в ней героиню мелодрамы. Звук, который однажды артикулирует звучание имени «Сэйзу», оказывается проводником её игры в пространство своего, иного кино, где игра эта, вынутая из прежнего контекста, a priori комична.
В 1920-е за судьбу Питтс, как один, радеют критики; в начале 1930-х при составлении актёрских рейтингов режиссеры ставят имя Питтс в один ряд с Гретой Гарбо, а саму актрису окрещивают «scene-stealer» — «похитительницей сцен», которая каждым своим появлением в кадре перетягивает внимание на себя. И эту притягательную харáктерность персонажей Сэйзу очень сложно отделить от самой Сэйзу, которая еще тогда, в 1916-ом, сидела в своей маленькой гримерке и наедине со своим отражением репетировала несуществующие сцены, в непонимании все шире раскрывая глаза. Врождённая неприкаянность была возведена актрисой в ранг главного, стилеобразующего приема; неудавшаяся карьера трагической актрисы в эпоху немого кино послужила идеальным материалом для создания комедийной актрисы в звуковом. Ровно пришивать пуговицы Сэйзу Питтс так и не научилась. Зато ролью никчемной швеи овладела в совершенстве.
Сэйзу Питтс в фильме Алчность. Реж. Эрих фон Штрогейм, 1924
Для функционирования сайта мы используем файлы cookie и данные о вашем IP-адресе. Если вы не хотите, чтобы эти данные обрабатывались, вам придется покинуть сайт. Если вы не против, нажмите «Хорошо».
