В каждом сценарии Луцика и Саморядова хранится буйный запал диких ранних девяностых, когда в cчитанные дни распавшаяся монументальная цивилизация обнажила зияющие пустоты, дикие поля и ледяные пустыни, по которым бродили и буйствовали брошенные на произвол почти первобытного существования и ставшие от этого лихими человеки. Вынутые из этого контекста и подтекста сценарии немедленно превращаются в абстрактные притчи, их электричество заземляется, перестает бить током. По сравнению с отчаянно развеселыми «Детьми чугунных богов» и идейно-концептуальной «Окраиной», «Дикое поле» Калатозишвили кажется фильмом почти благостным, безопасным и позитивным донельзя, несмотря на все перестрелки, поножовщину и безвозвратно спившийся контингент. Поле снято оператором так, что не просторами давит, а послушно лежит у ног героя и удачно вздымается на горизонте комфортными холмами, чтобы заслонить пугающую беспредельную даль. Его дикость обычна и привычна, оно вполне свое, обжитое, родное, это те самые «родные просторы» (то, что это оксюморон, стало как-то заметно только в постсоветское время). Главный герой, доктор Митя, конечно, борется с энтропией голыми руками, как и положено по сценарию, но точка зрения режиссера и актерская интонация таковы, что мы уверены — он ее, эту энтропию, точно победит. В фильме совсем нет отчаяния и тревожности начала девяностых, зато есть нынешнее бодрящее «все будет хорошо».
