Человек и сверхчеловек
Питер О’Тул, 1963
В ранней юности он хотел стать либо поэтом, либо актером. Если бы стал поэтом — то наверняка «проклятым». Но не пришлось. Зато уж если бывают «проклятые актеры» (а вообще-то да, бывают, еще как), то Питер О’Тул как раз один из них.
Он родился в 1932 в Коннемаре, в Ирландии, потом семья переехала в английский Лидс. Отец был букмекером на скачках, и если вы встречали непьющих букмекеров, то это не тот случай. Довольно рано сбежав из школы, Питер начал служить в местной йоркширской газете: сначала посыльным, а затем и репортером. О себе он впоследствии говорил: «В отличие от многих в моем актерском поколении, я не принадлежу к рабочему классу. Я, скорее, из преступного класса». (По слухам, некоторые его старые товарищи кончили жизнь чуть ли не на виселице). Потом его забрали во флот, после чего в 1952 он пытался поступить в драмшколу при знаменитом дублинском Театре Аббатства — не взяли («не знал ирландского языка»). Зато тут же взяли в RADA. В однокашниках у него оказались Альберт Финни и Алан Бейтс.
В 1956 О’Тул дебютирует на сцене бристольского театра Олд Вик, где уже на следующий год становится звездой, сыграв за три года роли, которые останутся с ним надолго: и Гамлета, и Владимира в «В ожидании Годо», и профессора Хиггинса в «Пигмалионе», и Джека Тэннера в «Человек и сверхчеловек» того же Шоу он сыграет за жизнь еще не раз. «Отметьте вздрагивающие ноздри и беспокойный взгляд голубых глаз, раскрытых на одну тридцать вторую дюйма шире, чем нужно», — это Шоу как раз о Тэннере. В 1960-м О’Тул проведет сезон в RSC в Стратфорде, сыграв Петруччо, Шейлока и Терсита (все сонеты Шекспира он знал наизусть. Потому что нравились). «Гамлетом» Оливье с О’Тулом в главной роли откроется Королевский Национальный театр — но это в 1963-м, то есть после того, как «все уже случилось». В театр О’Тул будет возвращаться по мере надобности — как любой актер, воспитанный английской театральной школой, он знал, что в случае чего ему всегда есть, куда пойти. В семидесятых он дважды сыграет дядю Ваню, а в 1989 у него появится очередная коронная роль — неукротимого пьяницы и изысканного остроумца Джеффри в пьесе «Джеффри Бернард нездоров», (этот спектакль с перерывами он будет играть десять лет). В конце концов, в этой области он был экспертом.
Другие портреты из «Труппы Ее Величества»
«Сцена „Мистер Дарси выходит из озера“ недавно была признана одной из самых сексуальных и самых узнаваемых за всю историю британского телевидения. Осмелимся предположить, что здесь многое решала невероятная осанка Колина Ферта (кого еще из актеров так охотно снимают в развороте со спины?) и, собственно, содержание последующего диалога».
«Быть „обыкновенным“, средним, „одним из нас“, ничуть не будучи при этом ничтожным; играть норму не как отсутствие или всеядную смесь характеристик, но, напротив, как острую и отдельную тему (и не удариться при этом в самодовольную мелкобуржуазность) — актерская задача из разряда самых сложных. Шекспировское приветствие: „Входи, приятель Лунный Свет!“ в случае Мартина Фримана переводится как „Входи, приятель Здравый Смысл!“».
«Постепенно у него складывается репутация „человека с тысячью лиц“ (а то и вовсе „без лица“ и даже „болванки для париков“) — газетчики и публика начинают играть в свою любимую игру в броские штампы, старательно делая вид, что они совершенно не в силах узнать Алека Гиннесса в очередной роли».
«Несмотря на кажущуюся внешнюю простоватость, Том Кортни никогда не страдал от отсутствия энигматичности. В его великих ролях всегда был некий дополнительный, не только внефабульный — внесюжетный объем, не предназначенный для интерпретации».
«За Камбербатчем закрепится репутация актера, который „умеет играть гениев“, и он переиграет их во множестве, реальных и вымышленных, физиков и лириков, на ТВ и радио: Кеплера, Ван Гога, влюбленного математика из „Последнего врага“, Гейзенберга, Чаттертона, Т. С. Элиота, Виктора Франкенштейна и Шерлока Холмса. Он исключительно убедителен, когда делает вид, что думает (напоминая, что мышление — это процесс, а не эффект от нахмуренных бровей), и неотразим, когда его, случается, „осеняет“».
Мелькнув на телевидении, в кино О’Тул дебютировал в 1959. Его «доисторические» фильмы малоинтересны сами по себе, однако довольно содержательны в контексте актерской биографии. В фильме «День, когда был ограблен Банк Англии» он играл английского офицера, начальника стражи, беспечного и дурашливого кутилу, исхитрившегося, тем не менее, до конца исполнить свой долг перед королевой и отечеством. Суть, собственно, не в доблести британской армии, а в том, что в черно-белом изображении О’Тул терял куда больше половины своей несравненной фотогении. Зато в нелепейшем цветном опусе «Невинные дикари» (про жизнь эскимоса Энтони Куинна) замороженный белый законник, великодушно отпускающий провинившегося дикаря на свободу, — это уже почти «тот самый» Питер О’Тул. Ярчайшая звезда, когда-либо запечатленная на пленке «Техниколор». Дивная тонкость черт лица, свалившийся с неба, не иначе, природный аристократизм, бронза в волосах (доступными алхимическими методами превращаемая то и дело то в золото, то в платину) и немыслимая голубизна фантастических глаз, отправлявших впоследствии бедуинов на турецкие пулеметы, Одри Хепберн на воровство и Содом с Гоморрой на верную гибель.
Питер О’Тул и королева Елизавета, 1965
В 1962 году на экраны вышел «Лоуренс Аравийский» никогда не ошибавшегося Дэвида Лина, и славы О’Тулу хватило на всю оставшуюся жизнь. Дело тут не только в том, что красив там он был как-то совсем уж исключительно, спровоцировав жестокую шутку: «Если бы Питер О’Тул был еще хоть чуть-чуть красивее, фильм назывался бы «Флоренс Аравийская». Но и в том, что в визуальных экзотических роскошествах фильма Лина загадка полковника Лоуренса принималась дразнящее мерцать, становясь то едва ли не разрешенной, то попросту малозаметной: верблюды и оазисы изо всех сил отвлекали внимание, герой буквально терялся в песках. Оставляя по себе смутное беспокойство ускользнувшей тайны. «Бремя белых» майор Лоуренс нес легко, пританцовывая под пулями, ослепительно белые одежды удивительно шли к загорелому лицу, почти так же, как звездное небо над головой, доминирующий нижний ракурс оказывался желанным и чуть ли не единственно возможным, и бедуины выли от восторга. «Ничто не предначертано!» — завораживал Т. Е. Лоуренс ошалевших восточных шейхов и весьма расположенных к подобным выводам западных зрителей 1962 года. Постепенно белоснежные арабские одеяния символично утрачивали чистоту, оскорбленная чувствительность находила выход в безграничной жестокости, кровь застила голубые глаза, под кожей начинала проступать трагическая маска (дар, который актер впоследствии разгонит до совершенства), а цивилизованный мир отказывал арабам не только в пушках, но даже в стакане лимонада в офицерской столовой. Полковник Лоуренс сжимал зубы, последним содроганием воли выигрывал битву за лимонад, но вскоре уже желал обменять всю свою необыкновенность на партию в крикет с сослуживцами. Сменив белые крылья арабской накидки на нелепые коротковатые офицерские брючки (актер умел носить форму, но тут режиссер не позволил), герой оказывался потускневшим, уязвимым и особенно смертным. Первый из восьми неполученных О’Тулом «Оскаров» был закономерен — в том году он достался очевидно, стопроцентно прекрасному Аттикусу Грегори Пека.
Питер О’Тул на съемках фильма Лоуренс Аравийский, 1962
Он еще не раз и не два примет на себя «бремя белых» — золотоволосый воин с гордым разлетом прямых бровей и надменным узким ртом на фоне какой-нибудь волнующей экзотики смотрелся весьма эффектно. Он освобождал невинных эскимосов, сражался бок о бок с вольнолюбивыми дикарями Полинезии, сбрасывал авоську с бомбами на немецкую подлодку в дельте Ориноко, приручал Пятницу, бегал вприпрыжку от придурочных екатерининских казаков, обучал наукам последнего китайского императора, воевал с зулусами и частенько оказывался римским легионером (в разных званиях) в непокорных провинциях Империи. Солдаты О’Тула обычно затмевали собой войну. Его лорда Джима камера долго искала среди одинаковых моряков — ровно до тех пор, пока тот не поднимал глаза. «Некоторым людям не суждено стать героями, а некоторым героям — людьми». Великий Хьюстон не стал сопротивляться очевидному и назначил О’Тула на роль трех ангелов в «Библии».
Питер О’Тул и режиссер Дэвид Лин на съемках фильма Лоуренс Аравийский, 1962
Иногда он и в самом деле успешно делал вид, что пребывает на стороне ангелов. Романтических комедий у О’Тула немного, зато две стали классикой: «Как украсть миллион» и «Что нового, киска». Его безупречно непутевые денди, то и дело ставящие брови молитвенным домиком, были неотразимы, забавны, обманчиво безобидны и безусловно должны быть немедленно спасены, безусловно (хотя, конечно же, школьный сухарь мистер Чипс был сексуальнее их всех). Повинуясь неизбежному, Одри Хепберн шла на преступление, Роми Шнайдер прощала ему целый ворох девиц и вечеринки у Селлерса, а Жанна Моро (в «Великой Екатерине») применяла изощренную пытку щекоткой посредством голой ноги. Даже в самых «простых» созданиях Питера О’Тула дивным образом сочетались иррациональная интеллигентность и экстатический рок-н-ролльный драйв — так, словно в природе могла существовать смесь Вячеслава Тихонова с Дэвидом Боуи.
Одри Хепберн и Питер О’Тул на съемках фильма Как украсть миллион, 1966
О’Тул доведет романтическую тему до конца, в 2006 году сыграв в фильме «Венера» некоего Мориса, старого актера, переживающего свой последний, не то чтобы совсем платонический роман с юной голопузой (по современной моде) девицей. Глубокий старик, он покорно склонял седую голову, чуть поворачивал ее к собеседнице и одаривал фирменным лукавым взглядом совсем-совсем выцветших и не очень зорких глаз. Ничего нового, киска. Чуда не происходило, он уже не был неотразим. Но момент, когда в этих стариковских глазах начинал брезжить давний победоносный хохот, оказывался незабываемым. Старого Казанову он тоже сыграл — в телесериале — и Дэвиду Теннанту, молодому Казанове, приходилось вставлять голубые линзы… ничего, собственно, этим не решив. Потому что нет и не будет таких линз.
Питер О’Тул
Его неоднократно короновали, и дважды он был Генрихом II Плантагенетом. Оба раза это были истории, в которых любовь была неотличима от ненависти, и О’Тул ни разу не упростил себе задачу, попробовав сыграть эти чувства последовательно, по отдельности, или смикшировав до усредненной раздражительности — нет, только одновременно и на пределе, отчего монаршая веселость оказывалась едва ли не самой опасной чертой этих необыкновенных характеров. Молодой Генрих в «Беккете» (1964) всего-то произносил пару строк о былой дружбе — а на лице нервически дрожала каждая мышца, и в глазах грозно мерцала ежесекундная готовность и к лихому озорству, и к смертельному разочарованию. (Если и искать подтверждения того факта, что Питер О’Тул был наполовину ирландцем — то, наверное, как раз здесь.) Этот король мог убить или сойти с ума, но никак не заскучать — как и большинство персонажей актера.
Старым Генрихом в «Льве зимой» он окажется всего через три года. От опьяняющего королевского своеволия не осталось следа. Беккет Ричарда Бертона мудро уклонялся от прямых столкновений с царственным эгоцентриком, оказываясь неуязвимым для бурного потока королевских эмоций, зато Элеонора Кэтрин Хепберн совсем наоборот, шла наперерез, неутомимо используя малейшие трещины в обороне Генриха для того, чтобы воткнуть шпильку побольнее. Этот грандиозный дуэт О’Тул вспомнит через много-много лет, когда его спросят о лучшем партнере на площадке. Рядом с Кэтрин Хепберн ему и в самом деле не надо было делать ничего особенного. Всего лишь выжить.
Человек из Ла Манчи. Реж. Артур Хиллер, 1972
Даже очевидные на первый взгляд режиссерские задачи Питер О’Тул выполнял исключительно в собственной авторской манере. Его превосходство не нуждалось в высокомерии, природная хрупкость оказывалась оборотной стороной силы, враждебность он то и дело играл как брезгливость и презрение, причем и то, и другое — эстетического свойства; изящество демонстрировал, слегка акцентируя марионеточную пластику, а в эксцентрике брал диапазон от умилительной нежности до самого сурового фантастического гротеска. Немудрено, что ему приходилось постоянно играть аристократов. Преимущественно не вполне вменяемых. «Белокурая бестия», щеголь-изувер генерал Танц пугал Тома Кортни и убивал молодых девиц («Ночь генералов», 1967). Баронет по прозвищу Пинки («Деревенские танцы», 1970) был смертельно влюблен в свою сестру-близнеца Сюзанну Йорк, и О’Тул придавал маленькой частной катастрофе характер трагического античного инцеста (сюжет тут абсолютно не важен — он лишь надуманный повод для того, чтобы мы могли увидеть искореженное нечеловеческой мукой прекрасное лицо). Рыцарь Печального образа находил утешение в объятиях Софи Лорен («Человек из Ламанчи», 1972), Тиберий («Калигула», 1979) с холодным любопытством наблюдал, как в ванне с кровью умирает Джон Гилгуд. В «Правящем классе» (1972) безумный 14-ый граф Гэрни начинал свой путь, веря, что он — Иисус Христос (и в каждой неприятной ситуации норовил отдохнуть на гигантском кресте в гостиной), а заканчивал (после весьма болезненного исцеления) твердо зная, что он — Джек Потрошитель. Безупречный джентльмен, за секунды превращающийся в свиристящее летучей мышью безобразное чудовище, — одна из самых жутких актерских метаморфоз доцифровой эпохи. По сравнению с этой невероятной работой его «поздние» аристократы, вроде ироничного наставника деревенщины-американца («Король Ральф», 1991) или лорда в карнавальном платье и рыжем парике королевы Елизаветы («Дочери Ребекки», 1992), влюбленного в свинью Императрицу вудхаузовского лорда Эмсворта («Напряженная атмосфера», 1995) или добродушного полковника, подписывающего свои чеки просто: «Чарли Чаплин» («Золотая молодежь», 2003), — выглядели импозантными эксцентричными простаками. Когда самому Питеру О’Тулу было предложено рыцарство, он от этой чести категорически отказался.
Питер О’Тул и Элизабет Тейлор на съемках Под сенью млечного леса, 1972
В середине семидесятых О’Тул очень тяжело заболел (панкреатит, рак желудка, операции, проблемы с кровью). С того света он вернулся чудом. Чрезвычайно исхудал, черты лица заострились, во взгляде появилась беспощадная насмешливая определенность, граничащая чуть ли не с трезвостью, «глаза навсегда потеряли свой цвет» — впрочем, последнее исключительно потому что «техниколоровская» пленка перестала существовать (как раз в то время, пока О’Тул не снимался). Это был, пожалуй, другой актер — та же манера игры, иная фотогения.
Он вернулся на сцену. Через семнадцать лет. В начале 80-х случился единственный театральный провал — его Макбета критики назвали «героически смехотворным»: утверждают, что он глухо «лаял» реплики на одной ноте. То есть как-то не очень старательно декламировал. Шотландский тан появлялся на сцене полуголым, с мечом в руках и кокетливым красным шарфиком на шее (актер и в жизни любил прихотливые аксессуары, странно, что обошелся без неизменной сигареты с мундштуком) и львиную долю времени пытался понять, как люди вообще могут называть королем кого-то, кроме него. Из покоев Дункана он выходил густо залитый кровью и был очевидно шокирован результатами недостойной, отвратительно грязной работы, которую ему зачем-то пришлось проделать. Все эти красные пятна были ему так не к лицу… Герой О’Тула уже не мог бороться за власть, это было слишком мелко, он мог только повелевать. Мания величия, чреватая трагедией, — вполне возможная макбетовская история. «Как вы догадались, что вы Иисус Христос? — спрашивали его героя в „Правящем классе“. — Я как-то молился Богу и понял, что разговариваю сам с собой». Разумеется, в тогдашнем Олд Вик не нашлось режиссера, чтобы сделать эту специфическую актерскую тему внятной даже лондонской критике. Кстати, не случайно, что когда создателям мультфильма «Рататуй» понадобится голос всемогущего ресторанного критика по имени Антон Эго — они будут знать, к кому обратиться.
Питер О’Тул и Роми Шнайдер, 1965
Интересно, что в этот период Питер О’Тул начал играть актеров. Феерического алкоголика, плейбоя и буяна Алана Суонна («Мой лучший год», 1982), великого трагика и любимца публики и дам Цезаря Валентина, закат своей немыслимой славы переживающего непосредственно в Чистилище («Крылья славы», 1990), жестокого кукловода-шоумена Джей Джея («Финальный занавес», 2002), умирающего романтика Мориса («Венера», 2006). Дело даже не в том, что он был «похож» на актера, вписывался в рамки обывательских представлений о профессиональном архетипе, неизменно порочном и очаровательном. Дело в том, что и в других ролях он играл персонажей, в свою очередь играющих роли. Лоуренс Аравийский разглядывал свое отражение в кинжале, танцевал с собственной тенью и откровенно позировал на фоне поверженного врага. Генрих Плантагенет клялся в любви к молоденькой принцессе по просьбе ревнивой королевы и на ее глазах. Все свихнувшиеся о’туловские лорды безумствовали в присутствии многочисленной публики. О’Тул играл тех, на кого всегда смотрят, у кого всегда есть зрители — хотя мир, окружавший его героев, вовсе не был театром. Он был слишком груб, уныл, буржуазен и попросту недостаточно хорош, чтобы стать театром. Но с появлением кого-нибудь из героев Питера О’Тула, всякий раз разыгрывающего свой личный спектакль, у мира появлялся шанс. «Вам не нужно красоваться здесь ни перед кем, — говорили ему в „Войне Мерфи“. — Потому что в этих местах это не имеет значения». «И где же я, мать вашу?» — интересовался он. Да и зачем вообще нужны места, где не нужно красоваться?!
Питер О’Тул с сыном Лорканом, 1970-е годы
Перед тем, как начать играть всяческих патриархов — от царя Приама в «Трое» до епископа Кошона в «Жанне д’Арк», О’Тулу еще предстоит золотой период, когда для его исключительности будет найдена соответствующая мотивация. Он стал играть демиургов. В «Трюкаче» его герой — многомудрый и жестокий режиссер-манипулятор, спускающийся на площадку прямо с неба (вертолет тут не главное). В «Свенгали» он — великий педагог по вокалу, всеми доступными способами извлекающий истинный голос из молоденькой Джуди Фостер (своего очередного «Пигмалиона» он сыграл для ТВ как раз тогда). В фильме «Творец» он, собственно, творец — великий ученый-биолог, пытающийся оживить умершую супругу. Он по-прежнему был готов к мгновенному разочарованию, но все еще улыбался так, словно этот мир был способен его удивить.
Питер О’Тул прожил долгую жизнь. Его партнерами в кино успели побывать и Клод Рейнс, и Орландо Блум. В 2012 году он заявил, что уходит из кинематографа, поскольку утратил к нему интерес. Его последний фильм еще не вышел на экраны.
