Виньетка традиций
СЕАНС – 9
Легко представить, сколь разнообразны могут быть рецензии на фильмы Отара Иоселиани. В частности, на его «Охоту». Скажем, можно рассуждать о том, как ясно и без видимых усилий фиксирует он поток реальности. Кажется, что для съемок ему нужны всего две вещи: камера с пленкой и реальность. А его дело — лишь расположить их друг против друга. В создаваемом им изображении тают монтажные склейки, теряются точки съемки. Реальность привольно и сама собой течет перед камерой.
Иоселиани — импрессионист. Он снимает не натурщиков, а их отражения друг в друге. Он снимает не предметы, а их отражения друг в друге. Он научил многих людей в разных странах мира видеть так, как видит он. И потому ему не составляет труда гипнотизировать их самой своей фамилией: уловив сочетание букв в титрах, они уже предвкушают и ощущают гармонию — пространства, людей, предметов. И гармония эта есть главный сюжет, за которым они следят неотрывно.
Здесь «Старый Свет» смог противостоять тому, что иные зовут прогрессом.
Маленький французский город, виньетка традиций, которых придерживаются пожилые жительницы древнего замка. Вытертая пыль, столовое серебро, накрахмаленное полотно скатерти, препирательства хозяйки и экономки, украшающие своды замка — подобно страницам романа, действие которого происходило неподалеку отсюда и, в сущности, не так давно. Но вот гармония интерьера нарушается появлением чужеродных вкраплений — сосредоточенных японцев и злобной русской. Ткань начинает расползаться, как если бы на нее попали капли кислоты.
Итак, можно пытаться описывать фактуру и с этой точки зрения исследовать драматургию. А можно структурировать сюжет о том, как наследница из московской коммуналки продает замок японской туристической фирме. И тогда маленький городок, некогда выросший из предместий замка, оказывается символом «Старого Света». В нем — как в наполненном до краев сосуде — время остановилось, поскольку культура достигла своего идеала. Здесь «Старый Свет» смог противостоять тому, что иные зовут прогрессом. Здесь, не прячась ни от кого, квартирует гармония цивилизации. Здесь нам явлен век девятнадцатый, вобравший в себя предыдущие столетия, но не подмявший их под себя. И вот этот сфинкс попадает в поле зрения Японии и России.
Япония — знак утопии.
Россия — антиутопии.
Есть одна деталь во всем этом эфемерном, но гипнотически трезвом и безошибочном построении: Японию Иоселиани не показывает.
И та и другая — вне реальности, вне культурного контекста старой Европы. И вне языка, который позволил бы им вступить в диалог. Становится очевидным, что эта история совсем не о том, как московская коммуналка переехала в парижскую, а средневековая архитектура подверглась компьютеризации. Хотя процесс «завоевания» и продемонстрирован наглядно, слишком наглядно. Японцы, непрестанно кланяясь, пытаются как бы ассимилироваться: едут маршрутом экономки на рынок за салатом, оттуда всей птичьей туристической группой в булочную. Они выучены науке симуляции и готовы превращаться в симулякров вплоть до сентенции «лучший француз — японец». Русские же тянут за собой свои чемоданы без ручек, чего бы это им ни стоило. Особенно, если стоит очень дорого. И те и другие являются деструктивными элементами для самого понятия «Старый Свет». Они могут лишь расплескать этот «тихий час» цивилизации, нашедшей себе тихую обитель, — их часы идут совсем иначе. Есть одна деталь во всем этом эфемерном, но гипнотически трезвом и безошибочном построении: Японию Иоселиани не показывает. Для того знака, который он рисует, достаточно нескольких штрихов — и возникает инопланетный мир, где готовы заключать сделки даже в том случае, когда собственность перейдет в руки клиента через сто или сколько хотите лет. То есть в том мире утопии время тоже обрело свою определенную гармонию. Из одного эфемерного диалога о возможной покупке замка фирмой — становится ясно: образ создан. Россия же не поддалась минималистским формам. Она вторгается в хрупкую ткань фильма своим дородным телом, захватывая себе изрядный кусок пространства и располагаясь там во всем своем вокзальном быте. Чем несколько нарушает равновесие.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса