Любовь Аркус
Любовь Аркус

Предисловие


В этом номере, как и в предыдущих номерах «Сеанса», есть попытка общего сюжета, но его центральной частью, безусловно, является «военный» блок, профессиональным поводом к которому послужили фильмы «Духовные голоса» Александра Сокурова и «Кавказский пленник» Сергея Бодрова.

Шесть лет назад мы самоуверенно декларировали абсолютное свое равнодушие к любым политическим или общественным принципам, событиям, разногласиям или убеждениям. (СЕАНС №№ 1, 4). И сейчас уже трудно вспомнить, что здесь было существеннее: доставшийся в наследство от советской юности и на всякий случай ревностно оберегаемый принцип «неучастия» — или ясное понимание того, что в нашей уникальной стране только профессия безо всяких дополнительных примесей может уберечь тебя от того, чтобы не попасть в лучшем случае в смешное, а в худшем — и двусмысленное положение. Уже через несколько месяцев после этого заявления, в августе 1991, большинство авторов журнала в обеих столицах провели ту самую ночь у Белого дома и Мариинского дворца (СЕАНС № 5). Еще через некоторое время они же с чувством законной неловкости предпочитали скрывать этот факт своей биографии.

Небывалая стремительность т. н. Ветра Истории на счет раз-два-три сдувала любые попытки обрести то, что именуется «гражданской позицией» — всякий раз приходилось констатировать, что глухой индивидуализм и культ профессии как прибежища от беспредела, где ты все равно ничего не решаешь, — есть самый достойный и приемлемый способ выживания. Идея Необитаемого острова и фигура бессмертного Робинзона Крузо, зановоизобретателя правил поведения и выживания (СЕАНС № 3), — сохраняли свою актуальность все годы существования журнала. И отношение к журналу как к эстетическому объекту, а вовсе не как к кафедре или трибуне, понимание журнала как цехового объединения профессионалов (СЕАНС № 10), а вовсе не как объединения единомышленников, — тоже не подводило и спасало от многих бед.

Мы по-прежнему предпочитаем в тех случаях, когда обойти суть дела уже невозможно, играть в старинную детскую игру «черное и белое не называйте», затейливо избегая прямого высказывания, не защищенного на всякий случай должной иронией.

Необходимость такой защиты была общим местом для нашего поколения, встретившего перестройку в еще очень молодом, но уже очевидно сознательном возрасте. В зависимости от индивидуальных качеств, воспитания и образования использовались способы и методы подчас прямо противоположные — от гипертрофированного эстетизма, до крайних форм «коммерческого» цинизма.

Когда-то я пыталась сообщить Лидии Яковлевне Гинзбург, что слово «нравственность» в современном языке пребывает в обмороке, и его теперь нельзя употреблять.

Она, несравнимо более нас настрадавшаяся от спекуляций подобными словами и понятиями, только лишь из вежливости, насколько я теперь понимаю, терпеливо мне объясняла (СЕАНС № 2), что ни советская власть, ни ее кончина, ни реализм, ни постмодернизм, ни пафос как причина дискредитации, ни ирония как дискредитация пафоса — не в состоянии отменить это слово как обозначение понятия, без которого (тут она улыбнулась) жизнь — невозможна.

Мы начинали работу над рубрикой «Новый герой» с ясными и несложными намерениями — но осознали этого «нового экстремиста» как — в том числе! — и жертву этой нашей любимой и выстраданной иронии. Которой пусть не мы (СЕАНС они не читали и не читают), но подобные нам и похожие на нас пытались кормить его — как устрицами вместо хлеба. Он возненавидел эти наши устрицы, и в поисках хлеба нашел камень — потому что хлеб ему был нужен, а он не знал, как этот хлеб выглядит.

Мы намеревались отрецензировать два фильма, сделанные на материале войн, которые продолжаются в стране. Но уже не смогли ограничиться тем исключительно профессиональным анализом, верностью которому гордились прежде.

Мы учредили новую рубрику «Полка», в которой решили печатать хорошие статьи, не прошедшие в других изданиях по соображениям экономической или политической цензуры. Однако вскоре мы и сами не поставили в верстку статью одного из постоянных авторов журнала. Статья называлась «Умереть за Россию», и ее смысл состоял в том, что пацифистские настроения интеллигенции оторваны от реальности, а страна, граждане которой не хотят проливать кровь за ее целостность, страной уже называться не может. Перепутав понятия «отечественной» войны и войны «колониальной», автор завершил статью следующими словами: «Есть ли такая ситуация, в которой российский человек будет готов умирать за свою страну в рядах российских вооруженных сил? Если ответ на этот вопрос отрицательный, то стране как институции можно подписать смертный приговор, получить визу и валить отсюда куда-нибудь подальше».

Мысль о том, чтобы «валить отсюда», возникла у меня лишь однажды: когда в одну из бессонных ночей перед рождением ребенка, я вдруг представила себе (Афганистан был еще свежим воспоминанием), что у меня может родиться мальчик.

Мне кажется, что в последний год (или еще раньше, но не удалось заметить) произошла какая-то неуловимая перемена. Каждый, кто устраивал маленький театрик для самого себя, мог сколько угодно делать вид, что его не интересует зрительный зал, — но, в общем, ровно до тех пор, пока не стало очевидно, что он давно уже пуст. И речь не только о звездах, по долгу службы обязанных заботиться о рейтингах, — но и обо всех тех, кто по предназначению профессии обязан предполагать аудиторию. Непонятно, в расчете на кого один из моих ровесников меняет пиджаки от модных домов на телеэкране, рассказывая о дефиле, выставках, премьерах или презентациях, на которых побывало три с половиной представителя так называемой элиты — об этих же людях, впрочем, расскажут и все подряд «светские хроники» лако-красочных журналов, в которых будут опубликованы одни и те же их портреты работы одного и того же модного фотографа. Непонятно, для кого продолжают играть в ведущих CNN наши политические комментаторы того же возраста; не спасают ни стильные заставки — чудо компьютерной графики, ни бесстрастная маска вместо лица, ни стилизованное под иностранную речь интонирование последнего слова во фразе. Заведомо известно, как они будут говорить, и никому уже неинтересно, что они скажут по любому информационному поводу. Потому что заранее известно, что по сути — не скажут ничего.

Время вновь остановилось. Эпоха формы как защиты от непонятного и непонятого, непредсказуемого и чреватого спекуляциями содержания — кончилась. Форма, когда-то закономерно заместившая и заменившая содержание, — взбесилась: предмет, сущность вернулись из законного отпуска, но тень уже не хочет знать своего места.

И потому наши режиссеры, как заклинание повторяющие об одном и том же одними и теми же словами — хотим рассказывать истории — забывают о том, что это похвальное намерение столь же формально и абстрактно, как и желание самовыразиться и только: потому что теперь важно, о чем они собираются эти истории рассказывать. В противном случае, и образчики авторства, и попытки жанра — примерно равны в своем статусе игры — неважно, в высокое ли искусство или в массовую культуру.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить