Метафизика дверной скважины
«Нас учили всему на свете. Мы знаем, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Знаем о том, как развивается сельское хозяйство в странах тропической Африки. Но нам не преподали ни одного урока, ни одного понятия о душе. А, ты зеваешь. Собрание закончено», — говорит своей жене герой фильма «Сцены из семейной жизни». Кинематограф Бергмана — это попытка преподать именно такой урок. Главный вопрос заключается в том, насколько он привязан к вполне определенному моменту, что в нем умирает вместе со временем, а что вечно. Странное чувство: мы можем сегодня как бы порыться в архиве ушедшего времени, которое отшумело, но остались сделанные с него слепки. Как будто змея сбросила кожу. Змеи уже нет, а кожа осталась. Можно ли примерить ее на себя? С одной стороны, во времена «мировоззренческой раскодрячи» — выражение В.Курицына, а также смутного поиска религиозных основ жизни, кажется, что впору. Кажется, что Бергман передает бесценный опыт религиозных переживаний, которыми обделен современный человек. Но, увы, каждое поколение должно заново открывать простые и страшноватые истины, переживать другие экзистенциальные и романтические комплексы, по-другому разочаровываться и страдать. В этом плане многие фильмы Бергмана оказались беззащитными в своей эпической монументальности перед шумом нынешнего времени, которое явно предпочитает человеку экзистенциальному человека социального, тоскуя по сверхгероям, и предпочитает искать их в сферах политики, спорта, бизнеса, а не думать слишком много о своей душе, ибо такие размышления чреваты безумием. Что же до искусства, то оно из пастыря и чуть ли не творца новой религии превратилось в костыль, с помощью которого те, кто мог бы стать героями современного «бергмановского» фильма, отвлекаются от своих внутренних проблем и теряют себя в шуме времени. «Я — это я и мои обстоятельства», — говорил Ортега-и-Гассет. Современный человек — заложник обстоятельств, политических, бытовых, финансовых. И поэтому он живет в иных эмоциональных полях.
Как в этой обстановке оценить фильмы Бергмана? Очевидный для киноведов тезис, что это искусство незыблемо и умрет только с концом света, вовсе не бесспорен. Вот Кшиштоф Занусси говорил о том, что фильм «Фанни и Александр» порезал ножницами на телевидении простой монтажер. Бергман не выдержал унижения и ушел из кино, правда, потом вернулся. Позиции признанных режиссеров, кумиров и мэтров второй половины двадцатого века вообще тревожны, многое в них подвергается пересмотру. Но среди них у Бергмана особое место. Антониони, Вендерс, Годар, Тарковский обросли бесчисленным множеством подражателей и «наследников». Поклонники Хемингуэя носили бородки, цитирующие своего кумира. Об эпигонах и последователях Бергмана слышно реже. Этот факт достаточно красноречив и многозначителен. Бергмана интересуют отношения человека с Богом, при этом он ставит в центр своей художественной Вселенной не Бога, а человека. Это вообще проблема религиозного кино, в случае Бергмана обернувшаяся глубоким пессимизмом и отчаянием. Искать Бога в мире дольнем, а не горнем, трудно и довольно опасно. Бергман снимает аскетично, но его суровая простота не в силах породить специфическую пластику, которой хотелось бы подражать и которую хотелось бы имитировать (хотя влияние его на советских режиссеров ощутимо). Его выверенные и строгие фильмы менее пластически заразительны, чем картины других героев-шестидесятников, и существующая в них отчужденность человека от себя самого, затяжные кризисы самоидентификации отпугивают даже потенциальных эпигонов. Такова степень несчастья и отчаяния автора, что подражать этому не хочется: очевидно, все несчастные режиссеры несчастливы по-своему.
Мне кажется — впрочем, этот тезис трудно обосновать, — что кинематограф Бергмана связан с исчерпанностью европейской метафизики — как идущей от Августина метафизики самоотречения, так и лютеровской, с исчерпанностью идеалов Просвещения и вообще с ситуацией «заката Европы» и европейского человека. И если в фильмах Тарковского, Антониони, Годара и Вендерса существует предчувствие рождения чего-то нового, что может занять место обветшавших святынь, — и именно с этим связана их пластическая заразительность, которая давала сильно пошатнувшуюся ныне надежду на то, что кинематограф свободен породить некую «большую волну» в мировой истории (чему мешает его собственная коммерческая природа), — то в фильмах Бергмана главным образом отражена исчерпанность старого взгляда на вещи, который разрушается вместе с человеком, живущим этими состояниями. Возможно, это слишком общая и смелая гипотеза — Бергман закрывает определенную главу в европейской духовной истории, в то время как его «соседи по иконостасу» открывают возможность нового движения, при этом терпят крах, и в таком случае оказывается, что Бергман едва ли не самый актуальный ныне из «больших» европейских режиссеров.
Сегодня, когда кино умирает и рождается заново в мутациях американской «новой волны», когда оно уходит в качестве специфической формы сознания, «оперы» двадцатого века, когда Годар говорит в своем последнем фильме: «Мы не говорим про роман „Дон Кихот“ — старая книга. Но мы говорим — старый фильм. Значит, в самом кино есть что-то, что стареет», — проблема заключается еще и в том, что вместе со «смертью человека» и «смертью истории» должны пересматриваться сами основы человеческого бытия, человеку предстоит найти новые опоры, новые точки отсчета, и в этом смысле Бергман актуален. Но он намного «больше» современного человека, мозги которого утрамбованы телевидением и средствами массовой коммуникации. Современный человек живет по-прежнему представлениями о том, что происходит в сельском хозяйстве тропической Африки или на предвыборной гонке в Белом доме, и заполняет свои форточки-глаза всякими необязательными впечатлениями, которые выветриваются тут же, как на их место попадет другая новость. В этом плане подглядывание за своими героями через замочную скважину — такой же аттракцион, который потеряется на современном телевидении (где еще могут идти эти фильмы, если вычесть синематеки). Аттракцион с гарантией качества, но в то же время нечто, что, увы, вряд ли состоятельно как «урок души». Что наводит на мысль о том, что такой состоятельностью ныне не обладает ничего.
Читайте также
-
Обладать и мимикрировать — «Рипли» Стивена Зеллиана
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
Близкие контакты — Итоги XXII «Духа огня»