Эрланд Юсефсон: Я счастлив, что судьба свела меня с ними
— Господин Юсефсон, вы работали с Бергманом на протяжении многих десятков лет — и с Тарковским в самые трудные для него годы. Что вы думаете об их работе с актерами, есть, по-вашему, сходства и в чем отличия?
— Разница между ними для меня как для артиста была огромная. Бергман всегда хочет, чтобы артист раскрывал своего персонажа, снимал с него все покровы, знал бы о нем все, все или как можно больше. Тарковский считал, что и артист, и зритель должны больше догадываться о персонаже, чем знать. Тарковский не хотел давать артисту никаких пояснений или указаний. Тарковский делал ставку на непредсказуемое, недосказанное, сказанное вдруг, не запланированное замыслом, режиссером, исполнителем. Совсем не то у Бергмана. Ингмар всегда должен был рассчитать каждое душевное движение героя; он требовал от артиста абсолютного знания и понимания всех тонкостей, и он должен был вместе с артистом прийти к общему пониманию характера, а затем вместе с артистом выдать безукоризненно точный чертеж внешнего рисунка поведения.
В отличие от Тарковского, Бергман в работе с артистом был куда более прагматичен. Например, Бергман всегда требовал различной степени концентрации: на общих, средних и крупных планах. Разумеется, максимальной — на крупных. Артист может жить своей жизнью на съемочной площадке, расслабляться, когда камера далеко. С Тарковским такой подход был невозможен. Независимо от того, где находится камера и снимает ли она вообще, — требовалось ежеминутное максимальное психологическое усилие. Потому что Тарковский понимал актерский процесс как возможность получения неожиданного результата; в то же время Бергман предпочитает продумать и отработать с артистом все заранее и дальше только ждать точности и максимальной выразительности для уже придуманного.
Впрочем, с Тарковским я потом понял одну хитрость: главное — ничего не преувеличивать. Сдержанность и лаконичность — это были совершенно необходимые условия. Когда мы были в Италии, Тарковский все время повторял: немножко меньше гениальности. Я потом рассказал об этом Бергману, и Бергман теперь часто этой фразой пользуется, цитирует Андрея. Еще очень отличало их то, что один все же был только режиссером кино, а другой — режиссером кино и театра. Скажем, Бергман снимал то, что уже было придумано, отработано и создано в процессе репетиций. Тарковский мог смотреть на актера только через глазок кинокамеры: без него он ничего в артисте не видел и не понимал. Тарковский разрешал действительности преподносить себе сюрпризы. Первое, что он видел, — это картинки. Все мы просыпались в четыре утра, ибо Тарковский хотел увидеть туман, идущий с моря. Тумана не было и не было, но однажды мы увидели его и крикнули: «Андрей, вот туман!». Он сказал: «Это слишком красиво, чтобы снимать».
Вероятно, по его мнению, человек не может и не должен соперничать с Богом в создании красоты или ее эстетического подобия. Бергман вряд ли согласился бы с этим.
