Елена Жукова о работе над «Трудно быть богом»
Что такое «вес вещи»? На какие эпохи опирались при создании Арканара? Как работа с Германом меняет человека? Об этом и многом другом мы поговорили с художником Еленой Жуковой специально для проекта «Свидетели, участники и потомки». Материал подготовлен с использованием гранта Президента Российской Федерации, предоставленного Фондом президентских грантов.
Вы помните свою первую встречу с Германом?
В общем, да.
И как это было?
Меня пригласили на картину в связи с большим объемом работ. Было понятно, что один художник выполнить все это не сможет. Поэтому решили, что художников на картине будет трое. До меня там работали Белла Маневич-Каплан и Георгий Борисович Кропачев. И мы честно поделили объекты.
Мы не были знакомы с Алексеем Юрьевичем по работе. Мы знали друг друга по ленфильмовскому кафе, в котором он всегда с удовольствием давал молодым режиссерам (и вообще всем) разные советы, звал смотреть и обсуждать материал. Иногда удавалось посидеть за одним столиком. Как художник я для него практически не существовала, но к моменту начала работы над «Трудно быть богом» у меня уже было определенное количество наработок в кино. Мне было уже что предъявить и предложить.
Он сразу знакомиться не стал. Сказал: «Ну, хорошо. Третий художник — значит третий художник. Пусть что-нибудь нарисует по этим объектам, а потом будем разговаривать». Я сделала порядка семи эскизов. А потом наступил тот торжественный и страшный момент, когда нужно показать свои картинки. Алексей Юрьевич слегка хворал, и со многими сотрудниками разговаривал у себя дома, его квартира была рядом со студией. Я пришла к нему домой, он возлежал на диване, а картинки расставили по полу. И он делал свои замечания и фантазии. После разговора оказалось, что он не такой страшный, как я думала, эскизы ему понравились и он сказал: «Пускай работает».
На каком этапе вы пришли в проект? Было уже что-то готово?
Был только сценарий и отдельные наработки художников. В этот момент еще коллегиально решалось, каким будет фильм. Черно-белым или цветным? Какое средневековье там будет: европейское или азиатское? Арканар мог находиться хоть под Бухарой, хоть под Самаркандом, или в Индии, или в Китае. Или же ориентиром будет Европа? Все это решалось. И еще не было принято окончательных решений. Дальше было больше полутора лет подготовки. Мы не могли ничего не снимать, поскольку фильмов о средневековье снималось не так много. Соответственно такого объема реквизита, мебели, транспортных средств — ничего этого не было. Нельзя было прийти на склад и взять. Это все надо было придумать, нарисовать и создать. Поскольку это фантастика, нельзя просто взять и скопировать западноевропейские образцы. Это же другая планета. Должна быть какая-то компиляция. С придумкой, творческим подходом, чтобы все это было необычно, не так как на Земле. Но это должно и напоминать Землю. Потому что Румата тоскует по ней, она напоминает его родную планету. В общем, не было ничего. Мы начали практически с нуля.
Он не принимал вещь, если она не обрастала весом.
Мы договорились с художниками: у кого что первым в кадре появляется, тот тем и занимается. Например, если у меня в кадре едят похлебку ложкой, то дальше эти ложки идут на другие объекты, к другим художникам. А раз они у меня в первый раз появились, значит я их придумываю, рисую и делаю. Получилось так, что моим первым объектом была окраина Арканара — это начало фильма. И оказалось, что там есть всё. Поэтому мне пришлось делать повозки, телеги, портшезы, зонты, дом книгочея, живопись, книги (которые потом горят в кострах). Дворцовой утварью занималась не я, а вот все, что касается Арканара — это я и мои ассистенты. Холодное оружие и арбалеты делали Георгий Борисович Карпачев и его ассистент Владимир Орлов, тоже очень хороший художник.
Такое количество мечей, луков, дубин… Были задействованы практически все лучшие кузницы и ювелирные мастерские Санкт-Петербурга. Оружие украшалось драгоценными камнями, эксклюзивной чеканкой, гравировкой, золочением, серебрением. Все было сделано очень честно. Многие вещи были достойны музея. Где все это сейчас? Не могу сказать. Часть коллекции сохранилась, ее потом господин Михаил Копейкин достал, привел в порядок и сделал совершенно замечательную выставку в «Эрарте». Было так приятно почти через 18 лет моего участия на картине увидеть эти изделия, многие из которых я делала вручную. Каждая косточка на счетах… Мне еще достались различные атрибуты рабовладения: ошейники, цепи. Ни один из них не похож на другой. Один раб чистоплотный, у него бархатом обшито внутри, а другой раб — противный грязнуля, а еще у него золотуха, ошейник заржавел, веревка истлела. Про каждую вещь надо было придумывать историю. Без истории Алексей Юрьевич не понимал и не принимал. Ему не надо было ничего рассказывать и объяснять, если предмет сделан с историей, то он сам это понимал. Он не принимал вещь, если она не обрастала весом.
Были моменты отчаяния, когда он не принимал работу?
Нет. Все было абсолютно нормально.
Многие из работавших с Германом людей говорили, что в итоге стали семьей. Долго ли вы входили в эту семью?
Я могу сказать, что у меня сил хватило только на два года. Я отработала весь подготовительный период, загрузив несколько 12-метровых фур с реквизитом. Керамика, глина, кувшины… Одни только бочки для отходов человеческой деятельности были диаметром в четыре метра. Фуры с реквизитом были загружены и отправлены в Чехию. Это все очень тяжелая работа: каждый день в половину девятого утра все выходили из дома, и начинались круги по городу, мастерским. Где-то только к одиннадцати-двенадцати мы возвращались домой. В выходные дни дополнительно выбор натуры. Ты себе не принадлежишь. Если этим не увлекаться, то лучше не работать с Алексеем Юрьевичем.
Посидела бы, поговорила, как раньше, в кафе. Но только не с кем уже посидеть и поговорить.
Но дело все в том, что для меня лично тема оказалась настолько тяжелой. За тот момент я очень плотно ознакомилась с литературой по средневековью, их нравами, обычаями. Человеку тяжело находиться в этом. Я через два года ушла, очень устала от средневековья. После сдачи объекта (мой замок был одним из первых), в силу сложившихся обстоятельств я попросилась передохнуть от средневековья. Просыпаться и ночью думать про то, как люди горят в кострах и что не сегодня-завтра придут серые, после которых обязательно придут черные — с этими мыслями было очень тяжело жить два года. Герман сказал: «Передохнешь — вернешься назад». Он снимал еще долго и мы потом часто в коридорах «Ленфильма» встречались.
Вечером, когда заканчивалась съемка, мы шли ужинать и все равно продолжали говорить о кино, о кино, о кино.
Вам хотелось вернуться?
Дело все в том, что я может и хотела потом вернуться, но потом начались новые захватывающие темы, меня как художника очень увлекающие. Тут же начался «Русский ковчег» Сокурова, незнакомый мне исторический жанр — «Любовь императора» Александра Орлова. И помимо этого поступили такие проекты и предложения, что я уже и думать не могла, вернуться мне назад или нет. Потому что голова была в другом времени и другой эпохе. Просто переключилась.
Что самое главное вы вынесли для себя из этого опыта?
Во-первых, это школа выживания. На выносливость, терпение. Во-вторых, очень тщательный подход. Вещи, декорации, люди — это всё погружение в среду.
И я сейчас вспоминаю, как Алексей Юрьевич любил садиться и рассказывать какие-то истории из жизни: своей, других кинематографистов. Часто одну и ту же историю рассказывал по несколько раз, но никогда — одинаково. Слушать его всегда было смешно и интересно. А иногда, когда спешишь работать, думаешь: «Господи, я это уже слышала, не буду». Но вот сейчас хочу сказать, что я бы с таким счастьем послушала многие из его кинобаек. Посидела бы, поговорила, как раньше, в кафе. Но только не с кем уже посидеть и поговорить. Начинаешь это ценить только после того, как люди уходят.
Появились сейчас документальные фильмы о жизни и творчестве кинематографистов Ленфильма: об Арановиче, Авербахе. И думаю: «Боже мой, ну как же так? Я была рядом». Сколько раз мы с Алексеем Юрьевичем ехали в одной машине, сидели на одной площадке, обсуждали что-то. Эти невыносимые раскадровки в Репино, когда думаешь: «Господи, скорей бы домой». А сейчас думаю, как хочется все это повторить, услышать и пережить. И прикоснуться к этим людям.
Дело все в том, что работавшие на этой картине могут смотреть ее хоть целый день.
Ваше общение с Германом во время съемок и вне их как-то различалось?
Да нет. Он и на площадке мог шутить, и вечером после съемок. Если только у него настроение хорошее было. А если плохое, и что-то не получается, то он и на площадке свирепо поругивал всех и вечером тоже мог быть недовольным. Потому что завтра предстояла следующая смена, и он думал про нее. Это ясно, что он думал только про кино и жил только про кино, но дело все в том, что здесь должно было быть совпадение с людьми. Что люди должны были думать только про кино. И то, чем они занимаются, должно быть их основным интересом. Вокруг него собрались только такие люди. Вечером, когда заканчивалась съемка, мы шли ужинать и все равно продолжали говорить о кино, о кино, о кино. О том, что было на площадке, что было смешного, что получилось, а что нет. Это бесконечные разговоры о кино. Многие члены группы, которые у него прижились, работали с ним из картины в картину, были близки ему хотя бы по настроению и отношению к кино. Даже если не всегда понимали, чего именно он хочет, то они понимали, как надо относиться к процессу. Люди равнодушные не задерживались в группе Германа дольше двух-трех недель. А то и двух-трех дней. Многие хотели поехать в командировку в Чехию: «Неплохо бы в группу к Герману попасть». Такие долго не задерживались. Чемодан — вокзал — Россия.
Каково было столько ждать выхода фильма?
Если бы я сидела дома и ничего не делала, то долго бы ждала. Но дело в том, что я была все время занята работой и видела, как группа параллельно работает. И было как будто бы нормально. Снимают и снимают — нормально снимают. А зная, как он снимает, значит хорошо снимают. Единственное, что отснятого хватило бы на четыре картины.
Были какие-то памятные и важные для вас эпизоды, не вошедшие в фильм?
Объекты, которые я строила и делала, почти все вошли в картину. Но я знаю, что очень многое, что делали другие художники, ушло целыми объектами: кафе «Серая радость», например. Это, конечно, было обидно. Художник Коковкин или Карпачев этим занимались, не помню уже точно. А я всем довольна. Но можно было сделать не три часа, а двенадцать. Дело все в том, что работавшие на этой картине могут смотреть ее хоть целый день. Все, что сняли, можно смотреть.
Читайте также
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Высшие формы — «У меня что-то есть» Леры Бургучевой
-
Высшие формы — «Непал» Марии Гавриленко
-
Сеанс реального — «Мой французский фильм» Дарьи Искренко
-
Сеанс реального — «Вверх, вниз» Андрея Сильвестрова
-
Сеанс реального — «R2CC» Маши Черной