Человек и автомат — Юра Борисов
Без лишних слов и сантиментов. Портрет Юры Борисова от Лилии Шитенбург. И попробуйте достать из этой суммы хоть одно слагаемое.
«- …он мне визу сделал.
— П-поедешь?
— Не знаю.
— Не уезжай… Я… это… сказать хотел… я что-то чувствую. Я очень хочу, чтобы ты осталась. Там не будет ничего хорошего».
«Бык»: Песни на ушельском языке
Примерно так, наверное, это выглядело в сценарии. Молодой человек разговаривает с девушкой, просит ее не уезжать. Понятно ведь, как играть этого героя, да? Это несложный диалог. Тут можно смело в любом порядке расставлять ремарки: «вполголоса», «с затаенной надеждой», «неожиданно страстно», «с убежденностью» и так далее. Даже эти многоточия (а это очень хорошие многоточия) — и их вполне мог придумать режиссер, он же автор сценария (Борис Акопов, «Бык», 2019). Что же такого сделал актер Юра Борисов в своей первой главной роли в полнометражном кино, чтобы стать отечественной сенсацией? Как-то особенно пылко умолял или, напротив, поразил публику невиданной мужественной суровостью? Как никто узнаваемо сыграл молодого бандита с большим сердцем? Нет, это так не работает.
Механизм
Верно, в моменты произнесения текста он был целиком, во всю мощь к тому времени уже очень хорошо тренированного актерского организма, — там, внутри этих безыскусных слов, напитывая своей кровью каждую буковку, — но ведь, вроде, в этом отчасти отечественная театральная школа и состоит, разве нет? Вжиться в роль, присвоить текст. Но было еще и вот что. В любую паузу, любую, даже микроскопическую зону тишины, а уж тем более целые драгоценные секунды, когда его герою давалась возможность молча посмотреть на партнершу или просто вдаль, Юра Борисов делал нечто странное, идущее вразрез с современными занятиями по актерскому мастерству. Паузы, да еще на крупном плане, — это всегда вопрос работы подтекста, и чем прозрачнее, понятнее для зрителя этот внутренний монолог становится, чем больше неслышимого текста зритель оказывается способен распознать (по микромимике, по энергетической наполненности внутренних переживаний), чем больше актеру удается «надиктовать» такой игрой — тем мастерство считается выше. В театре так и есть. Но Юра Борисов непостижимым образом «…что-то почувствовал» про кино.
Его полюбили за «искренность», «простоту», «умение играть одними глазами» (каждый суслик — киновед)
Поэтому вы не услышите, не прочтете, не поймаете его ни на едином слове внутреннего монолога — потому что никакого монолога там нет. Узнать, о чем конкретно думает его герой в ту или иную минуту практически невозможно — за исключением тех случаев, когда актер сознательно это демонстрирует (тут он вполне техничен). Но это полдела. Все дело в том, что зрителю в эти моменты остро захочется узнать, о чем таком он думает. Не потому, что зритель скоропостижно вдруг заинтересовался внутренним миром «братков» и гопников. А потому что Юра Борисов, освоивший тот самый гамлетовский взгляд, который «повернул глаза зрачками в душу», смотрит, кажется, в такие пропасти, которые глубже разума, души, индивидуальности. Его «центром тела» (по Михаилу Чехову), средоточием сути, почти всегда оказывается солнечное сплетение, диафрагма, точка, где взрыв восторга или подавленный вопль ужаса равно вытесняют воздух. Внутри персонажа не «кипят страсти» и не бушует «буря чувств» — но там безусловно творится нечто безымянное, немое и грандиозное, и творится так, что к поверхности лица почти не приближается. Смысл в этом «почти».
Редкие недоброжелатели иронизируют, что вместо внутреннего монолога у Юры Борисова «тишина в отсеках», как у подводной лодки, оттого, что он не то чтобы доктор философии. Но это как раз совершенно не релевантно (русских артистов исторически не готовят в интеллектуалы, и никому это не мешало создавать иллюзию «многостраничных» подробнейших подтекстов). Борисов — по причинам едва ли до конца ясным ему самому — сделал основой актерского стиля ту самую пульсирующую непроницаемость, чуть приоткрытый вход (не нараспашку!) внутрь своего отражения на экране, намек на неведомые бездны — которые в совокупности и составляют классическое понятие киногении. Отчего лучшие его длинные крупные планы представляют собой не что иное как «признания, вырванные у самой жизни и природы». То есть Луи Деллюк — и наш Юрец (как его до недавнего времени звали даже в интервью). Не, ну а чо?!
Качество сценариев и режиссуры в этих проектах, впрочем, изрядно смиряли пафос
Конечно, люди кино и публика приветствовали Юру Борисова не потому, что распознали в нем дальнего родственника Сессю Хаякавы. Его полюбили за «искренность», «простоту», «умение играть одними глазами» (каждый суслик — киновед) и еще что-то такое, очень хорошее, вроде «он классный парень». Ну еще бы. Именно так киногения и работает.
Летите, голуби
Киноактером такого класса Юра Борисов стал, конечно, не сразу. Но научить его этому на родине никто не мог (он закончил театральное Щепкинское училище, там другие задачи), и, ведомый то ли амбициями, то ли интуицией, он, еще будучи студентом и едва освоив этюды о животных (впрочем, мальчиком занимался в театральной студии), принялся сниматься, преимущественно на телевидении. Первая крупная роль — юный Роберт в сериале «У каждого своя война» по сценарию Эдуарда Володарского (блестящий кастинг в фильме, снятом, кажется, году эдак в 1973. Но нет, в 2011-м).
Герой Юры Борисова (тогда Юрия — войну солидности он объявит позже) — замоскворецкая шпана, здоровенький, ладный мальчишка с густым кудрявым чубчиком (sic!), строгими светлыми глазками, не чуждыми максималистской суровости, носом-уточкой и припухлыми от общей юной положительности щеками. Большую часть экранного времени молодой актер мало, что умеет, но очень старается. Роль помогает — мальчика много, часто и разнообразно бьют. Актерская физика немедленно настраивается на нужный камертон: затоптанным, придушенным, растерзанным, с подтекающими красной краской соплями он не сфальшивил и не пощадил себя ни разу. И довольно точно, а к концу сериала и трогательно, играл влюбленность — заставлявшую тело, и без того пребывающее в движении почти постоянно, еще и дополнительно взлетать и эдак подкруживаться на ходу, синхронно с достоверным кружением в мечтательной голове. В финале там, натурально, летели голуби.
Война совсем не фейерверк
Не стоит осуждать отечественную кино- и телеиндустрию за желание, чтобы этот перспективный чубчик кучерявый развевался на ветру военно-исторического кино. В юном Борисове общая ясноликость-ясноглазость подавалась в натуральном виде, без почти неизбежной современной приправы лощеного самодовольства. Он мог, если хотел, быть несовременным, воплощая одну из самых дорогих народных иллюзий — о «простом обычном парне» на все века, «мальчишке из соседнего двора», универсальном солдате, вечном герое. И когда актер чуточку возмужал, сменил послушную ласковость на взрослую теплоту (для начала), когда мимические черты обрели четкость, а если с гримом — то и резкость, обнажая мельчайшие усилия в работе массивных мышц, — сложным образом устроенное лицо это в зависимости от направленного на него света в кадре научилось играть со светотенью в классическую игру. А костистая, жилистая стать, цвет и особая пронзительность прямого, до прозрачности светлого взгляда, создавали в иные минуты ощущение, что парень и вправду сошел с тех самых прадедовских военных фотографий. Качество сценариев и режиссуры в этих проектах, впрочем, изрядно смиряли пафос.
Юра Борисов снимался много, возможно — не переставая, эпизоды проходных сериалов с ним вылетали пулеметной очередью, и наверняка молодой артист получал упреки во всеядности. Но, похоже, он знал, что делал. Это был не просто опыт, это был полезный опыт. В 2015 году к юбилею победы в ВОВ выходило множество военных фильмов. Сериал «Старое ружье»: Борисов — солдат-новобранец, смертельно раненый в первом же бою, и чудом заползший умирать в сарай к Трибунцеву. Сериал «Отчий берег»: Борисов — слишком крученый для колхозной жизни деревенский парень, прозванный образованной городской любовницей Гектором (ввиду маячивших грядущих подвигов), искупающий свои грехи на фронте и в сталинских лагерях. Фильм «Дорога на Берлин»: Борисов — «недострелённый» (как у Высоцкого) лейтенантик, в общем, тоже Гектор хоть куда. Чему стойкие оловянные солдатики (как его лейтенант Арбузов в «Союзе спасения») и безвинные мученики могли научить молодого актера? Помимо очевидных упражнений на психологическое освоение цельных характеров в чрезвычайных условиях?
Почти в каждом таком фильме герою выпадает голод, холод (и вместе с ними — скованность движения и речи до полного угасания), раны, булькающая в горле кровь, хромота, контузия (заикание, прерывистое сознание, оглушенность, депрессия), переживание шокового опыта (в «Отчем береге» на глазах парня взорвался его отец — в лучших традициях отечественного кинотеатра жестокости). Юра Борисов безупречно освоил физику этих состояний, а из всех увечий и контузий самостоятельно сложил свою актерскую формулу «затрудненной поэтической речи» (как это именовал Шкловский).
Его ясный взгляд, испробовавший шока, ужаса и трагедии, навострился смотреть в непостижимые мифологические бездны
Научился добывать крохотные, неровные паузы в любых местах роли, врезая в кадр оставшееся, видимое, словесное — «как будто бы железом, обмокнутым в сурьму». Научился пребывать на экране в зависании, в неподвижности, в косноязычии, в ожидании «оттаивания» и произнесенного слова (его персонаж в более позднем и кинематографически состоятельном «Красном призраке» так и назывался — «замороженный»). Так партизанскими тропами в ностальгически советские телепроекты просачивались настоящее кино и актерская фотогения с ее непременной длительностью — в том числе метафизической.
К тому же в каждом из этих фильмов был эпизод (а то и не один), где лицо героя сплошь покрывалось пороховой пылью, землей, грязью, крупинками льда, снегом, каплями крови, запекшейся кровью, ручьями крови, смертельной бледностью или смесью всего этого. То есть: если у вас есть Юра Борисов, то о чем бы ни был ваш сценарий, присутствие камеры просто не сможет не вылепить из его лица кинематографическую Маску. Его ясный взгляд, испробовавший шока, ужаса и трагедии, навострился на крупном плане смотреть в непостижимые мифологические бездны, иногда за счет простого механического переключения фокуса.
Сергей Тюленин, сыгранный Юрой Борисовым в новой экранизации «Молодой гвардии» стоит особняком от «военных ролей», поскольку сама роль оказалась не столько про войну, сколько про триумф и гибель бурнокипящего, не знающего берегов артистизма: худенький, босоногий, беспризорный (в хорошем смысле), изобретательный, яростный и трогательно комичный фантазер с повадками босяка и пластикой Арлекина был воплощением свободолюбивого авантюрного дара и неутомимой потребности к украшению мира. Вне трагического советского мифа борисовский Сережка мог бы стать, пожалуй, великим художником-акционистом либо перформером.
Внутри жанра военной драмы, во всей его душераздирающей предсказуемости, Юра Борисов нащупал нити чистой эксцентрики. Безупречно героический молодой офицер в фильме «Семь пар нечистых», оказавшийся на корабле меж двух огней — немецких самолетов и взбунтовавшихся зэков — демонстрировал почти цирковую сноровку, умение вытягиваться в струнку, прячась за любыми поверхностями от вражеских пуль, и падать, в том числе на ровном месте (от смущения). Бодрый приключенческий жанр и актер, идеально в него вписавшийся, оставляли лазейку для утверждения жизни.
Он не заикается — это просто от задумчивости
В созданном недоучившейся нейросетью «Т-34» Юра Борисов играл Серафима Ионова, чья роль исчерпывалась тегами «узник концлагеря», «верующий» (и то, и другое — в бестрепетной цифровой версии). Борисов похудел так, словно играть собирался у Алексея Юрьевича Германа, веры не опошлил, но насчет эксцентрики опять не удержался. Серафим смотрит своими огромными запавшими глазами на техническое чудо, слышит команду Александра Петрова «Равняйсь! Смирно!» — и послушно приподнимается на цыпочки, разворачивая по уставу — но не голову, а только марионеточно податливый корпус, не в силах оторвать взгляда от диковинки.
В 2020 году, когда Юра Борисов уже стал признанным лидером нового актерского поколения, он сыграл главную роль в «Калашникове». Без особых украшений, просто, надежно, на минимуме затрат, то бишь элегантно (под стать легендарному автомату). Не нуждаясь в сценарных мотивациях, вводил в кадр приемы, которыми уже привычно выцарапывал драгоценные киносекунды в проекте, преследующем идеологические внехудожественные задачи (помните, как лейтенант Фонтен в «Приговоренный к смерти бежал» Брессона выцарапывал по щепочке из двери? Вот и Юра так же — по щепочке, на свободу). В одной из сцен, едва избежав смерти (старый автомат у напарника заело), Миша Калашников без осуждения, почти нежно рассматривает провинившееся оружие, застывшими пальцами теребит механизм и шепчет себе под нос, тихонько озаряясь открытием: «В-вода п-попала». Он не заикается (ну все же не могут!) — это просто от задумчивости. Его собственное изобретение в фильме окажется не столько надежной машинкой для убийства, сколько гуманнным даром советскому народу, и бить будет бесперебойно потому лишь, что на него наморгал ресницами этот сероглазый мечтатель.
Разбег
В том же 2020 выходят «Серебряные коньки» Михаила Локшина. Вольный экспроприатор Алекс — элегантный трикстер в черном пальто с развевающимися фалдами и смушковой шапке-пирожке, похожий на единым росчерком сделанный чернильный иероглиф, тонкой кисточкой нанесенный на поверхность застывшей Невы. Борисов сместил регистр голоса вверх до тенора, придал интонациям насмешливую пришепетывающе-мурчащую легкость, словно записной соблазнитель-провокатор, ловец человеческих душ — им он и был, этот скользкий Петруша Верховенский на коньках. Манера речи и вечная полуулыбка, легкомыслием маскирующая жестокость, словно делали его легче, невесомее, так, чтобы совершать вжик-вжик по самому тонкому льду с криминальными целями было сподручнее.
Лед в России без огня не сойдет
Коньками, их быстрым бегом с затейливыми выкрутасами диктовался и взгляд Алекса — Юра Борисов моргнул за весь фильм лишь пару раз (немигающий взгляд — визитная карточка Ганнибала Лектера), и то в сценах, где его герой не был доминантой. Все остальное время зрачки стальных алексовых глаз, не мигая, плавно скользили с одного объекта на другой, совершая точно такой же ритмичный вжик с оттяжечкой, что и сталь его коньков, и — что еще важнее — такой же, как движение кинокамеры и ритм монтажа Михаила Локшина. Не революционер-щипач и бомбист, а сам дух отрицания, ехидный бесенок русского нигилизма. В финале он летел на волне взрыва, уничтожившего корабль мальчишеской мечты, спиной к пламени, словно призывая огненную бурю за собой — напомнив, возможно, что лед в России без огня не сойдет.
Школа: «Капитан Волконогов бежал» — Сказка с несчастливым концом
Если Алекс скользил, то капитан Волконогов — бежал. Из фантастического альтернативного Ленинграда (который то ли из 1937-го, то ли из 2037-го), из самого «дворца» госбезопасности, священного храма бессмысленного насилия, где он, молодой сталинский орел в роскошной кроваво-малиновой спортивной униформе, по комдивской моде бритый налысо, исправно служил в статусе перспективного палача, способного к хоровому пению. Еще десяток-другой изуродованных трупов врагов народа и капитан, глядишь, пошел бы на повышение. Или на расстрел — это ж, брат, диалектика. Но коммунистическая чуйка была развита у капитана на диво и — дух веет, где хочет, а волка ноги кормят, — убег Федор Никодимович Волконогов от неминуемой смерти. Щеголяющий литыми мышцами в красной революционной маечке, залитый потом для пущей скульптурности, хоть в бронзе бюст отливай, оторвался он поначалу от коллег-преследователей за счет приобретенных в Осоавиахиме навыков (плюс оздоравливающие упражнения с гирей). И так и не затормозил до самого финала: ни одна из жертв не прощала его, остановиться, обрести покаяние и смысл шанса не было.
Наталья Меркулова и Алексей Чупов придумают поворот в своей притче о том, «как у гэбэшника лютого совесть Господь пробудил», и Федор Никодимыч раз в жизни сделает, как надо, но на самом деле суть даже не в возможном раскаянии и искуплении. А в том, что капитан Волконогов, натурально, бежал. В тот момент — 2021 год, о котором фильм, разумеется, и снят, как это и положено историческим фильмам, — когда время, казалось, застыло навечно, застряв не только по историко-политическим, цифровым или затянувшимся художественным резонам, но и от обрушившейся на мир неподвижности ковида. А Юра Борисов в тяжелых волконоговских сапогах летел вскачь по Петербургу, честностью усилия, живой своей энергией утверждая реальность умышленного города — и это движение не было ни ложным, ни фальшивым, и стрелки здешних часов дрогнули, обещая нечто любопытное по части массовых забегов.
Герой и его пейзаж
Сорванный триумф «Капитана Волконогова» отчасти компенсировался последующей бесперебойной серией актерских удач. Укрепил европейскую известность «Купе № 6» — про невероятный, чудом случившийся человеческий контакт финской ученой исследовательки и русского гопника на фоне картин северной природы и соответствующей погоды. О герое Борисова публика, похоже, должна была решить что-то, вроде «тоже ведь человек, но это неточно» — и сделанного было бы довольно. Но «тоже ведь человека» играл Борисов Юра.
Портрет девушки во мгле — «Купе номер шесть» Юхо Куосманена
Гопником он начал вполне форматным, дерзким-как-пуля-резким, пьяненьким, не злым, но почти наверняка опасным. Однако стоило парню протрезветь, как в нем обнаружилась парадоксальная тонкость восприятия, неутолимое дикарское любопытство к гипотетическим дальним странам и конкретному снегу за окном, мутная тоска пополам со стыдом, глубинная деликатность и такое заполярное одиночество, как будто едет он в этом купе из ночи в ночь. Похоже, что так и было, потому что «внутренний пейзаж» его, то и дело заставлявший колесом выгибать спину, пряча лысую бесприютную головушку куда-то в живот, был явлен во всей своей безнадежной инфернальности.
Огромный грохочущий горнодобывающий завод на фоне зимнего ночного неба, освещенный вспышками желтых фонарей, техника и, вроде, люди какие-то, а может и нет. Кусочек неказистого нашего нижнего Метрополиса. Бесчеловечное пространство. Но нелепой финской девице, тонюсенькая ниточка живой связи с которой завязалась так неловко, понадобилась помощь — и гопник вмиг сделался рыцарем, «все порешал», отменил погоду и силы природы, щедр был так, как хозяин того завода никогда не сможет, отыскал теплокровных людей там, куда даже случайно не заходят, и стылый северный ад превратил в место, где можно, лежа на спинке, мечтательно смотреть в небо. И тут впору было подумать о древних петроглифах или о русско-финских отношениях, но точно не о кризисе маскулинности. Повода не было.
Лето никогда не начиналось — но точно кончится
В фильме «Кончится лето» Владимира Мунукуева и Максима Арбугаева Юра Борисов сыграл еще одного такого честного работягу — на сей раз замечательного с самого начала. Кеша, любящий сын, самоотверженно любящий старший брат, верный друг, носитель обостренного чувства справедливости, прямодушный и искренний — этот славный парень переключался в режим грабежа и душегубства с легкостью, которую невозможно было оправдать обстоятельствами. И все же. Бесчеловечно замерзшие якутские виды, тотальная нищета и беспросветная тоска — у этого мира почти немыслимо было вырвать хотя бы кусочек теплой живой жизни. Смерть — своя и чужая — оказывались единственно возможным финалом, написанным строго под диктовку природы. Лето никогда не начиналось — но точно кончится.
«Я за неаккуратность» — Владимир Мункуев про «Кончится лето»
Ледяное запустение, из которого невозможно вырваться, — вот тот пейзаж, который был за спиной и внутри Кеши, когда он просто посмотрел на доброго лодочника, и даже от себя скрыл, что лодка им с братом нужна, а лодочник — нет. Этот взгляд Юры Борисова был по-настоящему жутким — в нем не было ничего похожего на осознание необходимости убийства, принятия решения, мимолетного сомнения, жалости или отчаянного порыва. Никаких театральных подробностей — только кино, по законам которого в этот момент бесчеловечность пейзажа отразилась в глазах. На секунду его взгляд стал взглядом хищника — ни жестокости, ни азарта, ни морали. И никакого тяжеловесного затвердевания в промелькнувшем в эту секунду мощном образе, никакого диктата найденной формы, рраз, монтажная склейка — и сдуло, словно северным ветром унесло, только труп остался на берегу.
Юра Борисов на экране раз за разом превращает себя в инструмент, с помощью которого все приобретает человеческое измерение
В фильме «Мама, я дома» Владимира Битокова ко всем прочим кинематографическим достоинствам актера добавился еще и опыт впечатляющей двусмысленности. Ему уже не обязательно было играть героя, который «вроде бы был плохим, а оказался хорошим» или наоборот. На том уровне мастерства это было неактуально. Безымянный и бестрепетный парень, на мощных плечах которого легко мысленно нарисовать невидимые миру погоны, материализовался в квартире горюющей по сыну матери. Фирменная к тому времени борисовская лысина и безупречная пластика, сделавшаяся в одночасье пугающе звериной, лепили из актерского тела нечто почти потустороннее, словно сгусток чистой физической энергии, еще не до конца определившийся, какую форму ему принять. Если бы его тут назвали сыном — он стал бы сыном. На какое-то время. Не столько проникнувшись бедами, сколько впустив в себя телесный образ Ксении Раппопорт, игравшей мать, Безымянный пожертвовал частью своей загадочности в пользу порядочности.
Неопределенность, в том числе характера, — ценность относительная, иногда, оказывается, даже в 2021 году можно просто сделать выбор («За мной никого нет, если я на твоей стороне»), даже если ты выращенный в тайных лабораториях военный гомункулус. Осторожно и нежно касаясь женского лица (почти так же, как Миша Калашников — автомата), герой Борисова познавал человечность, обретал свою и немедленно делился обретенным (про сцену писали, что «это сам секс» — а что, тоже вариант). Человеческая плоть и поверхность механизма бывали обласканы им на равных правах не случайно: актер Юра Борисов на экране раз за разом превращает себя в инструмент, с помощью которого все приобретает человеческое измерение, одушевляется. В уже наступившем дивном цифровом мире — это бесценный навык. Как там было у Фрица Ланга?
«Посредником между Головой и Руками должно стать Сердце»
Так вот это о чем.
Машина системы «Гектор»
Киногения сегодняшнего Юры Борисова подсказывает: даже если сюжет абстрактен, если «вместо сердца — пламенный мотор», если фильм решает прежде всего формальные задачи (как и следует) — это может быть необыкновенно эффективно (а не только эффектно), потому что точно говорит о времени: человеческое тело сегодня — это средоточие травм, капитану Волконогову стало сложно бежать на своих двоих. Требуется сверхусилие — и моральное, и физическое.
В 2023 вышел «Кентавр» Кирилла Кемница — к фильму имеются некоторые вопросы (отчего он не «Автокатастрофа» Кроненберга?), но на сегодняшний день это самый остроумный и откровенный бенефис Юры Борисова в роли таксиста. Саша (или Коля) — инвалид, вместо ног — протезы, эта беда настигла его после автокатастрофы на соревнованиях (или это последствия военного ранения. Или — болезнь с детства. Он перебирает варианты. Убедителен каждый. По степени подробностей лидирует последний). Теперь таксует по ночам, копит на операцию, общается с пассажирами, смотрит на девушек — не все же одному. Неизвестно кто, лишенный почвы под ногами и самих ног, всему чужой, одиночка в большом темном городе. Картинно непроницаемые крупные планы, игра с отражениями в лобовом стекле машины, всполохи цветных огней реклам и вывесок, сплошной красный залив фона и отсветы красного на лице — режиссер по-синефильски трогательно щедр в средствах.
Крохотное смещение зрачков делает своего в доску парня хитрым и коварным злодеем
Лицо Юры Борисова в начале фильма принципиально нечитаемо: он слился с городом, он часть ночи, призрачный гонщик из городских легенд. В его спокойной концентрации есть что-то пугающее, он, не мигая, смотрит на суетящихся людей. Тот, кто может оказаться кем угодно, наверняка опасен. На заднее сидение плюхается клиент — и лицо Борисова, резко обернувшегося к пассажиру, мгновенно меняется, мигом расплываясь в самой простодушной дружелюбной улыбке, рот до ушей: «Поехали?» Собственно, весь сюжет в этом и состоит: главный герой — невероятно чудесный масик или все-таки кровавый маньяк (дилемма, которую решает хорошенькая пассажирка-эскортница)?
Актер роскошествует, демонстрируя возможности тончайших настроек своего профессионального аппарата: крохотное смещение зрачков делает своего в доску парня хитрым и коварным злодеем, чуть-чуть утепленный или охлажденный взгляд усиливает или развенчивает ваши сомнения, на пару секунд задержанное дыхание позволяет предполагать, что молодой человек горько разочарован в романтических перспективах — или что убийцу чуть не разоблачили и так далее. Через одно стекло машины вы видите социопата, через другое — нежнейшего добряка. Зачарованный восторг на лице Борисова, когда он и его спутница смотрят комедию в кинотеатре под открытым небом — достойный экспонат музея кинотеатра «Парадизо», где должны быть собраны взгляды «из одного фильма на другой». Сюжет не важен — важны только свет и тени на экране.
Все остальное время Саша (или Коля) — часть машины. Если герой и делается понятным и прозрачным до конца — то это когда он набирает скорость, сливается с механизмом и совершает разнообразные пируэты по городским улицам. Фары его желтого такси светятся и гаснут точно так же, как крохотные огоньки в глазах Борисова на первом крупном плане. Конеборный Гектор, как и было сказано.
Безбашенный и другие
И все это вовсе не означает, что неутомимый комедиант в Юре Борисове хоть когда-нибудь пропадал, потрясенный масштабом и сложностью кинематографических задач, которые молодой актер сам себе ставил. Как комедийный эксцентрик Борисов свое еще не доиграл. После того, как вы уже окончательно прониклись «Отчим берегом», хорошо посмотреть снятый примерно в то же время фильм «Хрусталь» Дарьи Жук, где Юра Борисов, досконально изучив матчасть, играет наркомана Алекса, дивного недокормыша из 90-х в сиреневом спортивном костюме, немыслимой шапочке и с такими темными кругами под глазами, что в рехаб уже поздно.
Дарья Жук: «Ты не носишь кепку? Да ты не режиссер»
Но Алекс еще держится — буквально: застигнутый нежданным визитом, он покачивается в недостоверной вертикали, худющее тело застряло в дверном проеме (он только что шприц приспосабливал и не вполне одет), суставы, кажется, поспорили друг с другом, какой из них от чего и в какую сторону крутиться, разболтанное тело может внезапно распасться на запчасти. Глухой голос с потусторонней интонацией произносит что-то нечленораздельное. Женщина, наблюдающая за этим шалтаем-болтаем, не расслышала. Тогда героическим усилием собрав некоторые части организма в пристойной последовательности, Алекс формулирует: «Не хотите любви?» Причем это ведь он всерьез. Минута экранного времени, чистый шедевр.
Герои Юры Борисова уже выучились в финале уходить не перед титрами, а в легенду
Официальное кино решило, что Борисов создан для ролей солдат. Ну и так и быть — гопников. Актер все сделал, как было надо, однако с уточнением: и еще рокеров. Уточнение тут дорогого стоит. В этом молодом актере столько свободы, что ловит его мир, ловит, поймать все не может. Поэтому за год до той самой оскароносной «Аноры» выходит «Год рождения» Михаила Местецкого, где Юра Борисов играет культового музыканта-альтернативщика с величественным прозвищем Сопля. Живущего, как и положено, быстро, умирающего молодым, однако успевшего при жизни написать несколько хитов и превратить метафору «отвал башки» в регулярную концертную практику.
Год рождения — Кино на «Маяке»
Если вы уже знаете, как прекрасен бывает Борисов, который, слегка расправив невидимую гимнастерку, окружает сдержанной нежностью очередную деву в беде, то наверняка оцените, как Борисов в образе легендарного Сопли срывается во время выступления со сцены, резво бежит к крану с бензопилой под мышкой, забирается на верхотуру, свешивается вниз головой — и отхреначивает себе башку бензопилой начисто, кровь фонтанчиком, голова бумкает по полу. Никаких трюков, все взаправду, по-честному, новая искренность и все дела, за кулисами ему все пришьют, водкой зальют, будет, как новенький, немножко глотать больно.
Юра Борисов на своих двоих добежал до мифа задолго до того, как Пушкин aka Пророк придумал рэп, а рэпер Антон из сериала «Урок» придумал жизнь отдать за брата своего. Главный лирический хит Сопли «Але, Марина!», его памятник нерукотворный, — это хулиганство исполинского масштаба. И дело не только в том, что мелодия узнаваемая (Ave Maria Шуберта), но прежде всего в том, что настоящий рокерский драйв ни с чем не спутаешь. Герои Юры Борисова уже выучились в финале уходить не перед титрами, а в легенду: прижав к кровоточащему, слишком большому для этой жизни сердцу гранату с сорванной чекой, падая с крыши то ли вниз, то ли вверх, паря в огненном вихре, так что рок-н-ролл — всего лишь следующая стадия.
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера
А «Анора» — что «Анора»? Борисов не сделал там практически ничего, чего бы не делал раньше — а это значит, что сегодняшнему Голливуду было о чем призадуматься. Да и Анжелина Джоли не зря вертелась, как восьмиклассница, крутя портфельчик в руках на фотографии, которой впору стать исторической. Очередной борисовский молчун с золотым сердцем оказался в фильмографии Юры Борисова почти самоцитатой. Но большой мир впервые на минуту завис, рассматривая героя, который любую железку превратит в автомат, секс — в любовь, безнадежность — в тепло, цифровой мир — в ламповый, сущий вздор — в кино.
Так и не разглядев парадокса в том, как в финале на темном фоне спины маленькой нью-йоркской стриптизерши в тягуче медленном объятии замыкается рука русского гопника, неожиданно наполняя кадр изысканностью не то Бернини, не то Кановы. Придавая всем теням на экране, как и следует, запоздалый, но все еще таинственный смысл.
