Ольга Касьянова

16 / 06 / 2019

«Верность» Нигины Сайфуллаевой — Антистыд

В мерцающем между реальностью и акварельным утренним сном Калининграде живут двое. Сережа (Александр Паль) — увлеченный театральный актер, Лена (Евгения Громова) — успешный врач-гинеколог. Они женаты, но у них нет секса. Сережа кажется Лене далеким и обрывочным, словно его рисовал художник-пуантилист. Он где-то репетирует, получает по двадцать сообщений в час от своей блондинчатой партнерши по любовным сценам и как-то неестественно смеется. Он видится соломенно-теплым, необходимо солнечным, но недоступным. Он хочет только поддержки и сестринской близости, в более нутряных чувствах остается непрозрачным и плотным, как набоковский объект. Лена же предельно, истончённо прозрачна. Свежа и холодна, как родник. Голуба, как небо, бела, как хрустящий медицинский халат. Говорит хрустальным голосом и смотрит острым взглядом. Ощутив растущий голод чувственности и тоски, она заходит в свои внутренние комнаты, многое впервые о себе узнает. Она решительна, когда нужно повернуть неправильно размещенный в пациентке плод. Она решительна, когда понимает, что ревность скоро затопит ее.

Для разговора об этом фильме трудно подобрать вокабуляр. Я не чувствую себя оснащенной, и художественные метафоры мало помогают. Что поделаешь: этого словаря пока просто не существует, особенно в нашем пространстве и языке. И дело не в том, что это фильм про секс — мало ли было империй чувств, ущербов, широко закрытых глаз. Трудно не про секс, трудно — про действительную, современную близость. Каков именно этот секс? Какова эта парадоксально экзотическая, до сих пор столь непривычная для нашего общества норма — чувственная любовь, попеременное взаимное отдаление и растворение, как вдох и выдох. Какова дихотомия совместности и разъятости, когда двое не поглощают друг друга, не погибают в слиянии, но и не живут по баррикадам, а мягко пульсируют, замирая от страха потерять драгоценную орбиту среднего притяжения. И творят всякое в этом страхе.

Проще говоря, каково настоящее, не выдуманное культурой, чрезвычайно мучительное и увертливое счастье?

Александр Паль: «Закрытая у нас страна, не делает куннилингус»

Вопрос о естественном сексе в любви вызывает шлейф неадекватных реакций. Отдельная работа фильма «Верность» — вскрытие несовершеннолетия нашего зрителя, разгребание травм. Никого не пугает экранная сексуальная девиативность. Секс как унижение, секс как утешение, секс как установление насильственной гендерной и социальной иерархии, даже секс как отчаяние (любимый жанр русского кино) — всё это давно привычно и понятно. Секс как любовь и диалог — и вот вам нервные смешки в зале. И мое любимое — именно эстетическое отторжение от красивого и честного изображения самого простого полюбовного полового акта. Вот так, это вам не тюремное изнасилование. Норма нас пугает. Потому что норма — про близость, которой днем с огнем.

«Верность» оказывается ревностью наоборот (не трудно догадаться, каким было рабочее название фильма, всего пара букв поменялись местами), она не просто зажигает факел, разыскивая близость, она впускает в комнату солнечный свет, обличая и изгоняя всякий стыд, всякий детсадовский наливной румянец. Фильм бесстрашно говорит об эмоциональной измене, которая похуже сексуальной, о внешнем и внутреннем наказании для женщины, которая себя познает, об измене из верности, для самоутверждения при повышенной важности партнера. И о дверях в отношениях, которые, однажды открыв, больше не закроешь, можно только идти дальше, решая выпорхнувшие из них задачки.

Это бесстрашный фильм еще и потому, что, будучи, безусловно, одиночным путешествием женской самости, он умеет быть и фильмом про двоих, впустить Другого. Равноправие взглядов, которое устанавливается после диалога во второй половине истории — очень важное отличие «Верности» от большинства фильмов этого «Кинотавра». Те или только про мальчиков, или только про девочек, у которых другой пол живет на далекой, скорее всего мифической и убийственно неинтересной планете.

Нигина Сайфуллаева: «Хотелось показать образец хорошего секса»

Сережа и Лена — по-настоящему равны (как мне нравится, что играют их Саша и Женя, люди с двоеполыми именами, исполненными андрогинной чувственности). Они взаправду встречаются, пусть разговор и выявляет массу новых опасностей. Сами диалоги, написанные Любовью Мульменко, — осторожная ходьба по минному полю, энергоемкая межполовая дипломатия. При этом фильм дарит нам своего рода мягкое возвращение объекта. Режиссер отлично понимает, что настоящий секс (то есть обогащенный возможностью раскрыться до конца в присутствии другого) без объективации немыслим — и дарит нам, кажется, беспрецедентный для российского кино момент объективации мужчины женскими глазами. Нежная объектность Паля — когда камере на доли секунды присваивается взгляд томящейся женщины и легкий кивок выхватывает кусочек голой спины или щетины под висками — это мгновенный жар, пот под коленками, ноющий ножик внизу живота. Ретранслировать на экран такой женский взгляд и дать побыть в нем в том числе и зрителю-мужчине — отвоеванная позиция, и еще лучше — важный шаг на пути друг к другу.

Фильм, чей синопсис издалека напоминает одну из подмороженных европейских эродрам — про красивую женщину в комбинашке, которая уходит к морю полежать под незнакомым телом, чтобы нивелировать важность мужа, — у другого режиссера превратился бы в очередной макабр животных инстинктов и саморазрушения. Здесь же выходит рассказ о самопознании, о встрече, о способности открыть и признать в себе потенциал сексуальности — и затем понять, что возможность совершенно не равна необходимости. Что женщина вполне может быть хозяйкой своей сексуальной заряженности. Так же, как мужчина вполне может быть хозяином своей агрессии — и тоже только после того, как признает ее в себе. В итоге секс перестает быть отдельным миром и каким-то нелепым иносказанием, он интегрируется в жизнь, занимает место ядра, вокруг которого крутится всё остальное, — и пустота отступает. Он — центр притяжения, но не вселенная. Он язык, но не разговор.

Сестра не приходит одна

В этом и многих других смыслах картина представляется удивительной сестрой-антиподом «Стыда» Стива МакКуина. Есть даже прямая рифма в финале: вагон электрички, где каждый незнакомец — знак вопроса. Смысл, разумеется, обратный. Вместо возвращения в исходное состояние, в дурную бесконечность, куда попал Брендон, ведомый стыдом и одиночеством, героиня вырастает в новую себя, бесстрашную, осознанную и автономную. В ней былая неуверенность переродилась в противоположность, в «антистыд». Антистыд — это осколки, склеенные в вазу. Мир, который обрел форму. Безудержный поток, помещенный в разумное русло. Баланс горы, стоящей на наперстке. Свобода, которая не неволит. Любовь, которая не убивает.