Stranger than death
Галерея разбитых образов, где солнце печет немилосердно,
А мертвые деревья не сулят прибежища,
И сухой камень никогда не слышал звука воды. Есть
Только тень под красной скалой
(Войди в тень под этой красной скалой),
И я покажу тебе нечто, отличающееся
От твоей собственной тени утром,
вытянувшейся перед тобой,
Или твоей тени вечером, поднимающейся
тебе навстречу;
Я покажу тебе страх в пригоршне пыли.
Т. С. Элиот
Песенка про дурачка составлена по большей части из обрывочных образов, словосочетаний и строк, которые я полубессознательно записывал, валяясь в энцефалитной горячке, предательски и достоверно посетившей меня после очередной поездки на Урал. Связующим звеном явилось несколько переработанное древнерусское заклинание на смерть:
«Ходит покойничек по кругу,
Ищет покойничек мертвее себя».
Е. Летов
СЕАНС – 14
Роланд, главный герой эпопеи Стивена Кинга «Темная Башня» (истории, навеянной поэмой Роберта Браунинга «Путь Чайльд Роланда к Темной Башне», что обязана своим появлением «Королю Лиру») был воином храбрым, стремительным и мудрым. Но мудрости его все же не хватило для понимания простой и самой главной истины. Чтобы добраться до Башни, ему вовсе не надо было проделывать долгий и изнурительный путь, побеждать в сотнях сражений и нажимать на курок своего револьвера за секунду до того, как то же самое сделает враг. Достаточно было закрыть глаза и благодарно принять пулю от первого встречного бродяги в пыльном городе на краю бесконечной пустыни. И в тот миг, как девятиграммовый свинцовый ключ распахнул бы ворота и выпустил душу Стрелка на все четыре стороны, — Башня, прежде столь недоступная и далекая, предстала бы перед глазами Роланда. И не исчезала бы уже никогда.
К Джармушу накрепко и поделом прилипло овально-прохладное словцо cool.
Все началось, как и полагается, с имени. Джим Джармуш нарек свой фильм «Dead Man». В одном из первых русскоязычных упоминаний (где и когда оно имело место — помнится с трудом, да теперь это и неважно) он был одарен буквалистским титулом «Погибший человек». Чуть позже анонимный ерник из глянцевого журнала поименовал его «Жмуриком». Остальные перевели единственно верным способом: «Мертвец». Тем не менее, даже эта адекватная и строгая калька оставляла ощущение недосказанности. За семью латинскими буквами, выложенными в титрах из мультяшно стилизованных костей, явно скрывалось нечто большее, чем будничное обозначение переставшего жить человеческого существа. Dead Man — «мертвец». Но иногда, поясняет словарь американского сленга, — и «окурок» (вроде бы ни к селу ни к городу, хотя палитра джармушевского, а до того и вендерсовского оператора Робби Мюллера и впрямь навевает мысли об извивах медленно опадающего сигаретного пепла). А еще реже — «болван, тупица, бестолочь».
Дурачок.
Если это и Америка — так только та, в которую некогда собирался Свидригайлов.
Покачнулось небо под ногами. За спиной трогательного кливлендского бухгалтера Билли Блейка, отправившегося на допотопном люмьеровском поезде (он же, разумеется, Mystery Train) в самое длинное путешествие на свете, отчетливо замаячили призраки потаенной сибирской психоделии.
Двинулось тело
Кругами по комнате
Без всяких усилий
Само по себе.
Слились воедино два полярных профиля: Джим Джармуш и Егор Летов. Летописцы ежедневных апокалипсисов, радикально непохожие, как и полагается настоящим братьям по крови. Кажется, если испепеляющий, до мозга костей пробирающий «Прыг-скок» в любой момент заменит за кадром риффы-сомнамбулы Нейла Янга — мало что изменится. Если изменится вообще. И никакого значения не имеют различия в языке, происхождении, темпераменте (Егор — холерик стопроцентный, в то время как к Джармушу накрепко и поделом прилипло овально-прохладное словцо cool). Ибо на территории, по которой лежит путь Мертвеца, нет ни «здесь», ни «там». Ни Омска, что в Сибири, ни Экрона, штат Огайо. Только всепоглощающие и бесконечные Пустоши. Badlands. Глупо поэтому удивляться непрерывной череде аналогий, иногда надуманных, а порой пугающе дословных. Постоянно маячащая в летовских текстах мертвая мышь тусклым зеркальцем блеснула в трупике олененка, остывшем Бэмби, которого Билли прижал к груди во время очередного приступа пред(по)смертного забытья. «Асфальтовый завод» и «распухшие норы промышленных труб» давнишнего, совсем еще панковского «Леса» в одночасье обернулась урбаническим айсбергом фабрики Дикинсона. А одна из величайших егоровых вещей — та самая песенка про дурачка, что ходит да ищет глупее себя, — нежданно-негаданно оказалась самой страшной, точной и исчерпывающей рецензией на «Мертвеца». Хоть и была написана пятью годами раньше.
А сегодня я воздушных шариков купил
Полечу на них над расчудесной страной
Буду пух глотать, буду в землю нырять
И на все вопросы отвечать: «ВСЕГДА ЖИВОЙ!»
С «расчудесной страной» Джармуш разобрался в «Мертвеце» раз и навсегда. Принято считать (и писать), что Билли Блейк во время своего нескончаемого trip’a медленно, но верно погружается в традиционный американский ландшафт. Сие справедливо лишь отчасти. Ландшафт, показанный в фильме, можно назвать каким угодно — только не традиционным. Этакого Дикого Запада не видел еще никто. Если это и Америка — так только та, в которую некогда собирался Свидригайлов. Иллюзорный мир, где только смерть и «имеет цену». Мир вестерна, поставленного Стивеном Кингом; или фэнтези, написанного Серджо Леоне. Мир покинутых окопов и горящих муравейников. Из несчастливого (умершие родители, несостоявшаяся свадьба), но все-таки понятного Кливленда Билли Блейк отправляется в Никуда. Реальность за окном поезда торопливо, прямо на глазах уничтожается попутчиками-лангольерами («В этом году мы убили сто тысяч бизонов», буднично сообщает Блейку безымянный кочегар, как будто вылезший не из машинного отделения, а прямиком из преисподней). Конечная остановка — Мэшин. Типичный «таун» из типичного вестерна, ворочающийся в полусонном напряжении и настороженно поглядывающий на чужака. Из традиционного антуража — салун, бордель, контора гробовщика — выбивается лишь черная громадина предприятия Дикинсона-старшего, гибрид твинпиксовской лесопилки с индустриально-бюрократическими лабиринтами Кафки (или, скорее, «Кафки» Стивена Содерберга). Сюда лежал путь Блейка — но именно тут его ждут меньше всего. Предполагаемый финиш становится началом бесконечного пути, где каждая новая встреча дает повод предаться воспоминаниям. В «Мертвеце» нет ни одного случайного лица. За каждым — история. Миф. Дух былых достижений витает над исполнителями главных партий, заставляя нетвердую зрительскую память разбегаться по тысяче синефильских тропок. В самом начале из темноты в темноту проплывают знакомые (до боли знакомые) имена: Уильям Херт…
Он просто уснет, убаюканный волнами, уносимый далеко-далеко.
Игги Поп… Роберт Митчум… Блейком стал Джонни Депп. Точеный голливудский фавн, идол тинейджеров, умудрившийся в самом начале творческого пути пасть от когтистой десницы Фредди Крюгера (Крейвен снимал Деппа в первом «Кошмаре на улице Вязов») и всю жизнь выбиравший режиссеров с непозволительной для восходящей звезды щепетильностью — Уотерс, Бертон, Кустурица… Но блеском очечков юного счетовода он окончательно заставил забыть о звездном статусе и суете светских хроник. Нет Джонни — есть Билли. Влюбившийся на час. Получивший пулю от грустного и всеми обманутого Дикинсона-младшего (Гэбриэл Бирн, главный герой «Перевала Миллера» братьев Коэнов и самый мнительный из «обычных подозреваемых»). Спасающийся от троицы наемных убийц — то ли злой пародии на главных героев иствудовского «Непрощенного», то ли ошметков разжалованной массовки третьесортного спагетти-вестерна — во главе с патологическим ублюдком Уилсоном (Лэнс Хенрикссен — один из наиболее магнетических актеров современности, равно удачно снимавшийся, кажется, везде — от хрестоматийных триллеров Джеймса Кэмерона до поделок класса Z какого-нибудь Кристиана Ингерводсена). Этот, по слишком поздно подтвердившимся слухам, «изнасиловал отца и мать. Ага, а потом убил. И съел». Наконец, встретивший индейца по имени Никто — Харона и дона Хуана в одном краснокожем лице. «А-а, Блейк… Я знаю тебя. Ты поэт. И ты давно умер». Так Билли обрел свое настоящее имя. И стал Уильямом. Поэтом, слагающим шедевры с помощью кольта, который все более уверенно держит тонкая рука. Никто, сопровождающий Блейка на пути к «мосту, сделанному из воды», обучил его правилам, по которым пуля может сложиться в стих, — единственно возможная форма творчества в этом безумном, безумном, безумном мире. Примерно такие же наставления получал в юности и Роланд, Последний Стрелок: «Я убиваю не оружием; кто убивает оружием, тот забыл лицо своего отца. Я убиваю сердцем». «Я Уильям Блейк. Вы знаете мои стихи?»
Славный урок — не в глаз а в бровь
Калачиком свернулась замурлыкала кровь
Стала кровь хитра — а только мы похитрей
Пуля виноватого найдет.
При постоянном, ни на секунду не исчезающем с экрана ощущении гибельности происходящего, «Мертвец» — фильм невероятно спокойный. Даже вырвавшись на вселенский, космический уровень обобщений, Джармуш сохранил невозмутимую интонацию, с которой некогда рассказывал о милых чудаках и провинциальных бездельниках, о путешествующих венграх и статичных финнах, о зажигалках Zippo и коротковолновых радиостанциях, о кофе и сигаретах. И вот так же спокойно он лишил Америку (да и весь остальной причастившийся к «Мертвецу», крещеный и некрещеный мир) главного страха — страха смерти. Когда имеешь дело с этой старухой слишком часто, перестаешь ее замечать. Последняя граница растворяется сама по себе. Когда умер Билли Блейк? То ли в Мэшине, то ли в лесу, по дороге к Большой Реке, то ли позже, на индейском капище… А может быть еще в поезде. Или не успев сесть в вагон, прямо в Кливленде. Или вовсе — в старой доброй Англии много лет назад, как и уверял Никто. Взяв за основу хрестоматийный сюжет, известный со времен «Случая на мосту через Совиный ручей», Джармуш идет дальше, оказываясь во многом милосерднее и мудрее. В отличие от несчастного висельника из рассказа Бирса, медленное и бесконечное Magical Mystery Tour никогда не закончится для Блейка оглушительным хрустом шейных позвонков или сухой россыпью выстрелов. Путешествию нет конца. Если настанет когда-нибудь — то Билли узнает об этом в самую последнюю очередь. Ненужный страх так и остался в пригоршне пыли. Пыль смыла вода. Круг не замкнулся. В последнюю секунду он изогнулся в спираль и слился с бесконечностью.
Добежит слепой —
победит ничтожный.
Такое вам и не снилось.
Воды Большой Реки медленно несли пирогу, в которой сидел Уильям Блейк. Индейская раскраска покрывала его лицо, убранные бисером одежды закутывали тело, легкое и белое, как перо. Человек по имени Никто думал, что отправляет поэта в царство мертвых. Но поэт и не думал умирать. Плеск воды навевал дремоту. Он просто уснет, убаюканный волнами, уносимый далеко-далеко. Все дальше и дальше от Кливленда, Мэшина, Эльдорадо и миллиона убитых бизонов. А когда он проснется — увидит Башню.
Вольный кораблик, послушный поток
Семь озорных шагов за горизонт
Семь ледяных мостов за горизонт
Семь проливных дождей за горизонт.
Смерти нет.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса