«Мальчик русский» — Безымянный пассажир ковчега
В прокат выходит полнометражный дебют Александра Золотухина, еще одного выпускника мастерской Александра Сокурова, — долгожданный «Мальчик русский». О Первой мировой, третьем концерте Рахманинова и тропинках к пониманию фильма рассказывает наш редактор Михаил Щукин.
Фильм Александра Золотухина «Мальчик русский» начинается издалека.
Может быть, с книги? В романе-романсе Марии Степановой «Памяти памяти» героиня отправляется в Саратов, в дом своего прадеда, Михаила Давидовича Фридмана. Отправляется, чтобы услышать страшную сказку не то гоголевского Вия, не то цветаевского «Молодца», чтобы мертвая игрушка, красная собака Пиф, стала живым воспоминанием, чтобы зеленовато-белый дореволюционный городок со старинных фотографий из расплывшихся очертаний обрел плоть — деревья и церкви. Отыскав дом, героиня ясно понимает, что он — тот самый, со всеми подробностями — запах трав, перебивающий кошачью вонь, кусты с золотыми шарами, стул со сбитой перепонкой.
Все здесь свое, тени незабытых предков говорят: «Тебе сюда». Спустя неделю провожатый по Саратову сообщает героине, что улицу он указал верно, а вот номером дома ошибся. Так чужой дом, чужие цвета, звуки и запахи, чужие воспоминания и чужие родичи становятся для героини своими. В хронотопе чужой памяти человек осваивается, как в забытом доме своего детства. Память становится не просто понятной, знакомой, близкой, но своей — той, по законам которой человек теперь живет — длит бытие, расширяет энтропию, наматывая на палец или расплетая красно-горькую нить воспоминаний о любви, которая по-романьольски зовется «амаркорд».
«Памяти памяти»: Романс воспитания
Книга Марии Степановой для русского кинематографа конца 2010-х — начала 2020-х — словно Альбер Камю и Жан-Поль Сартр для французской «новой волны» — система координат. И не важно, прочитана она режиссером, зрителем, кинокритиком, или только ждет их.
А, может быть, картина Александра Золотухина начинается с симфонического концерта? Того, что Рахманинов написал в 1909 году — про Россию и для России. Партитура была завершена в конце сентября, времени на репетиции не было, и, готовясь к премьере в Нью-Йорке, композитор взял с собой на корабль, идущий к берегам Америки, длинный лист картона, на котором были нарисованы фортепианные клавиши, чтобы раз за разом повторять allegro ma non tanto — adagio — alla breve. Концерт Рахманинова — сказочная повесть о Серебряном веке и далекой стороне: вот — Репин закончил свое полифоническое «Юбилейное заседание государственного совета», вот — новый номер журнала «Мир искусств» с работами Сомова, Бакста, Нестерова, Бенуа, вот — в Париже оперой Мусоргского «Борис Годунов» открылись «Русские сезоны», а вот появилась «Земля в снегу» и «Снежная маска» Блока. Большую войну никто не ждет, и кажется, что сил хватит.
Время всегда пожирает своих детей, особенно в России.
Концерт Рахманинова, как и романс Марии Степановой, реквием и манифест. Это речь памяти, которая соединяет визуальное с вербальным. Герои фильма Александра Золотухина — музыканты симфонического оркестра «Таврический» и дирижер Михаил Голиков. Документальная камера точно фиксирует трудную репетицию накануне новых перемен или больших катастроф. Главные репетиции происходят именно в это время.
Как играть концерт Рахманинова сто лет спустя, когда известно, что именно будет за последней нотой alla breve? Пронзительный отчаянный ре-минор становится гулким ре-мажором. Что означают рахманиновские ремарки «a tempo e un poco cresc», «poco a poco accelerando»? Ведь «крещендо» — это не просто постепенно увеличение силы звука, за этим музыкальным термином должен стоять образ, событие. В репетицию оркестра, которая в кино может закончиться чем угодно — от драки до погребального шествия — вмешиваются события Первой мировой войны. Звучит соло: медленно тянется за ротой солдат прибившийся к ней Алеша. Что значит для пианиста взять яростное «соль» — сыграть — резко нажать клавишу, утопив её, вырыть ямку на фортепиано, как вырыть окоп?
Репетиция оркестра отнюдь не структурная рамка, удобная для режиссера-рассказчика. Третий концерт Рахманинова и история мальчика Алеши (Владимир Королёв) соприкасаются так же, как героиня «Памяти памяти» — с домом своего прадеда. «Другое» становится «своим», не потому что человек привыкает к чужому, а потому что чужого в природе не существует. Есть только родство, осмыслить которое не дают несовершенный слух или потерянное зрение.
В фильме «Мальчик русский» несколько историй. Они существует не то чтобы параллельно, но в содействии и соразвитии. Во-первых, это визуальная история о русском мальчике, который отправился на фронт и после газовой атаки потерял зрение. Во-вторых, это акустический рассказ о том, как оркестр пытается услышать партитуру рахманиновского концерта и сыграть ее. В-третьих, это фильм о жестах, мельчайших поворотах головы, медленном движении губ, о прикосновениях, о теплоте и холоде рук, и наконец, «Мальчик русский» — притча о молодости, о том, кто такой русский человек; о войне, о плене. Это ковчег, в который режиссер берет сокровенное: образы русской словесности, живописи, музыки, истории, культуры. Ведь странствовать по водам и пустыням предстоит долго.
Герой фильма «Войны и мира» не читал, стремления Андрея Болконского ему не известны, но не чужды. Как и толстовский герой, Алеша хочет подвига и славы, жаждет своего Тулона (Аустерлица? Ватерлоо?). Золотухину интересен характер русского человека, неотъемлемой частью которого является идея служения, рыцарства, добровольчества. В этом и сказочное «не убивай меня, я тебе еще пригожусь», и цветаевское «добрая воля к смерти». В образе Алеши и удалой богатырь, и юродивый, «человек божий», и асановские «пацаны» с нездешними лицами, и все юные герои Великой отечественной, это «божественные дети», отданные в жертву Кроносу, потому что время всегда пожирает своих детей, особенно в России.
Словно со старой фотографии со временем стерлось кровоточащее и больное.
«Мальчик русский» — Мир на ощупь
Во время газовой атаки Алексей теряет зрение: теперь ему предстоит открывать свой мир, не только иначе «смотреть», но иначе слышать, говорить, думать, чувствовать. Здесь все впервые: мировая война — впервые, газовая атака — тоже впервые, жизнь среди взрослых, очень разных, занятых совсем непонятным и незнакомым, — впервые, настоящая дружба — впервые, и предательство, и плен, и любовь, и нелюбовь. Опыт бесполезен, он только мешает осваиваться в мире и познавать белый свет. Осознание слепоты приходит к герою не сразу, он медленно погружается во тьму. Каково это быть слепым? Что эта привычная слепота дает увидеть?
Мир Алексея, как и «саратовское детство» в книге Степановой, был и останется бело-зеленым. Что еще мог запомнить мальчик в пестроте наступающего ХХ века? Трава, кусты, деревья, корни растений, цветы — все близкое к земле — слоистой, песчаной, рассыпчатой. Это детская флора со всеми возможными оттенками коричневого и зеленого — сныть в полдень и одуванчики в сумерках, болотная ряска, спиленная ольха — только вчера, рубец свежий, но липкий ствол уже облюбовали жучки, застиранное серо-белое белье на веревках и бело-серая запыленная после боя рубаха — это подробная цветовая картина мира, оттенки которой Алексей различал безошибочно. Его взгляд на мир — не из окопа — а из густой травы, в которой пропадаешь с головой, из-за мшистого холмика, с пыльной дороги. Взгляд Алексея — это взгляд с земли — может быть, и не в небо, но наверх.
Что такое война для Александра Золотухина? Война — это не слепота, а невозможность говорить на привычном языке, это перевод и подстрочник. Язык детства — самый образный и красивый. И, наверное, непереводимый. Теперь Алексей должен повзрослеть. Больше он не будет смотреть вверх, лежа на земле. Он будет слушать — в небо. Ему предстоит стать «слухачом» — с помощью странного механизма, напоминающего не то средневековый, не то футуристический шлем, ловить гул приближающихся вражеских самолетов и аэропланов.
Александр Золотухин и оператор Айрат Ямилов пересвечивают и размывают изображение, оно не подстраивается под память, наоборот. Свежие язвы и раны, усталые лица и сломанные тела показаны натуралистично, но подробности скрыты: словно со старой фотографии со временем стерлось кровоточащее и больное, оставив лишь шрам, забываемое все более и более напоминание. Такой способ изображения — будто бинт и мазь для героев.
Время беспощадно, но над героем картины Золотухина, оно, кажется, не властно: сражаться на западном фронте Первой мировой и слушать Третий фортепианный концерт Рахманинова в начале XXI века всегда будет шестнадцатилетний русский мальчик. И ему всегда будет невидно: солиста — из-за большой спины дирижера, разорвавшийся снаряд — из-за толстой стены солдатский тел. Не видно и больно. Больно русскому мальчику не оттого, что он проиграл на войне, не от того, что попал в незнакомый город, и не от того, что в трубах странного эхолова во все горло орет летящий аэроплан. Больно от слепого косноязычия: солдаты в лазарете тычут в него руками и ногами — хотят проверить, живой ли, а может, подшутить, поговорить на ощупь? Нежность всегда ходит рука об руку с жестокостью.
До слепоты Алеша читал мир очень по-мальчишески, очень по-русски. У него было два состояния: трагедия (провал, бездна) и комедия (полет, радость, музыка). Никаких полутонов. Став «слухачом», слыша не только врагов, надвигающихся с неба, но и фальшивую ноту, которую взял флейтист в третьем такте рахманиновского концерта, Алеша все беспомощней в отношениях с другими: не знает, где встать, а где сесть, получает удары по пальцам за то, что неловко повел себя во время солдатского обеда. Он даже не может увидеть и вытащить клеща, вцепившегося ему в ухо.
Русский мальчик — это раб истории, невольник в любви и дружбе.
Александр Золотухин: «„Мальчик русский“ — о чувствах, которые стирают эгоистичное „Я“»
Да и зачем все эти мальчики России? Фильм Александра Золотухина — притча о судьбе юноши в Отечестве и за его пределами. Алешу просят сыграть на гармошке, но не свою песню — а так, для всех. Будто он не отдельный человек, а состояние, нужная нота, пауза, воздух — для всех и ни для кого. Подружившись с Алешей, Назар (Михаил Бутурлов) берет его с собой на прогулку по городу, но увидев двух пышногрудых красавиц, бойко ухлестывает за ними, позабыв о своем спутнике, оставив его в стороне — в вечной бело-зеленой темноте.
В фильме аллегорически изображены взаимоотношения маленького человека с церковью: герой дважды встречается со священником. Первая встреча — в лесу, у кладбища, куда Алешу отводят, чтобы справить нужду. Православный священник оказывается равнодушным, для него Алеша — нерадивый бутуз, вздумавший богохульствовать в святом месте. В польском городке, разлучившись с Назаром, Алеша набредает на костел. Для католического священника — он выгодный слепой, которого можно посадить на паперть, милостыню просить. У церкви с поруганным распятием («опять Христу не повезло») Алешу берет в плен — такой же мальчик, только австрийский, немецкий, польский — зрячий. Попав в плен, Алеша с товарищами, катит по дороге большую тяжелую пушку. Русский мальчик — это раб истории, невольник в любви и дружбе. Но именно этот пленник, этот слепой может слышать — сквозь пространство и время. Третий концерт сменяют «Симфонические танцы» — последние произведение Рахманинова. И в этом танце, вихре кружатся все недосмотренные сны, не увиденная и прошедшая за чужими взрослыми спинами жизнь, непрочитанные книги о Болконском и памяти. Чуткий слух позволяет Алеше узнать то, что от взрослого человека, наделенного всеми чувствами в полной мере, ускользает.
На привале солдаты стирают одежду, купаются, подковывают и моют лошадей, из водоема выскакивает на коне обнаженный солдат: вода плещется, конь поднял передние ноги, всадник запрокинул спину назад, кажется, что полотно сейчас зальет горячая киноварь Петрова-Водкина. Алеша, не видев этого изображения, — ни в реальности, ни на картине, может быть, будет знать о нем лучше и больше других.
Слышат ли музыканты на репетиции взрывы Первой мировой? Слепнут ли они в газовой атаке? Получают ли по пальцам за неловкое глиссандо или за то, что уронили комочек каши? Слышат ли солдаты в окопе или на привале сквозь бравурно-грустное «ура!» и веселую гармошку Рахманинова? Возможно, герои по разные стороны времени задают себе эти вопросы. Безответные, ибо Россия — сфинкс, а мы…
Мальчик русский — безымянный пассажир на ковчеге, которому не нашлось пары, а может быть, даже и места, он едет зайцем. Но едет, плывет, а значит, на то есть высокий и непостижимый пока замысел.
