Тайна третьей планеты
Я культура хлебная,
Я и ширпотребная!
Я крупа и маргарин,
Я мука и желатин.
Каучук и ацетон,
И тройной одеколон.
И тому подобное
— Я на все способная!
Советская песня кукурузы, исполняемая кукурузою же от первого злакового лица, становится страшной былью в Америке. Под натиском многолетних пылевых бурь пали пшеница и овес, но царица полей пока держится. На кукурузе завязана вся промышленность, вопросов, а что у нас там на завтрак-обед-ужин, ни у кого не возникает, на бейсбольных матчах болельщики вместо хот-догов обходятся попкорном — возможно ли пасть ниже.
Обученные смотреть не ввысь, а под ноги, выпускники покидают школу со знанием, что люди никогда не летали в космос («Полеты „Аполлона“ были имитацией, чтобы разорить СССР»), и типовым напутствием: «Из тебя получится отличный фермер». Из десятилетней Мерфи тоже наверняка выйдет землеройка, но ее сбивает с панталыку россказнями папа-одиночка Купер (Мэттью МакКонахи). Бывшему пилоту официально закрытой НАСА снится не кукуруза у дома, а рокот космодрома. Когда ему предлагают отправиться к звездам искать человечеству (в виде ныне живущих индивидуумов или, согласно плану «Б», миллионов оплодотворенных яйцеклеток) новое пристанище, он довольно легко соглашается. При том, что формулировка: «Долетаешь до Марса, поворачиваешь к Сатурну, за ним направо и ныряешь в „кротовую нору“ — черную дыру» не обещает встречи впереди. Спасение мира, при минимуме шансов, стоит не то что слезинки ребенка, но и полноценной истерики, которую дочка закатывает герою на прощание. Всхлипы, не имеющие практического толка, Купер более или менее пропускает мимо ушей, и тут всякий бывалый родитель его поймет. А вот замечаниям девочки, что в доме, кажется, обитают призраки, как станет ясно ближе к финалу, следовало внять, а не отделываться назиданиями: «Собери данные, разберись в принципах, предоставь свои умозаключения». Будьте внимательны к детскому лепету.
С виртуозностью бога-баяниста, для которого весь мир — меха, Нолан то растягивает Вселенную до бесконечности, то сжимает ее до, натурально, размеров книжного шкафа.
«Интестеллар» вообще богат монологами, многословными и льстящими интеллекту широкой аудитории, но при этом умеренно искрометными. Шутит в этом по большей части очень серьезном кино только бортовой робот, электрический Теркин в космосе, остроумный и красивый; похож на три слипшихся, однако шустрых «айфона»-четверки. Среди разнообразных (кассовых в первую очередь) рекордов, которые фильм наверняка поставит, будет частота употребления слова «гравитация». Так русский труженик на автомате вставляет в каждую фразу короткое слово-паразит для усиления эмоциональной нагрузки, и чтобы его наверняка услышали. Прошлогоднюю картину Куарона, успех которой явно вдохновлял продюсеров «Интерстеллара», и без того вспоминаешь не раз и не два, причем с теплотой. Технически оба проекта сняты с заоблачным (если угодно — безвоздушным) мастерством, задающим новые стандарты кино-фантастики. Немногословная «Гравитация» дарит нам романтические представления о космосе как о колыбели, где Сандра Баллок тихонечко гавкает «баюшки-баю» и парит в стратосфере призрак Джорджа Клуни, намеренный дерябнуть водки.
Словоохотливый «Интерстеллар» предлагает более амбициозный, но и прикладной взгляд — на космос и, чтоб два раза не вставать, на мироздание в целом. Познавательно, пускай и приходит на ум старый анекдот про Чапаева: «Пойдем, Петька, на берег Урала, покурим, потрындим» — «А Фурманова возьмем?» — «Не, трындит слишком много».
Впрочем, от любви в исполнении Кристофера Нолана все равно холодок бежит в скафандр.
Новая картина Нолана не так чтобы с первых кадров берет зрителя в оборот и держит в напряжении до финальных титров: кино идет пускай не колом, однако и не соколом, и его разбег продолжителен. Да, виден, что называется, каждый вложенный в проект начищенный и звонкий цент. Однако и всякая экранная минута из 169 ощутима тоже. С виртуозностью бога-баяниста, для которого весь мир — меха, Нолан то растягивает Вселенную до бесконечности, то сжимает ее до, натурально, размеров книжного шкафа. То же и со временем: пока у астронавтов на орбите пролетает мгновение нервной, но интересной работы, у их родни, тупо кукующей на Земле в ожидании то ли конца света, то ли спасения, успевают проползти десятилетия. Так вот: первые две трети картины зритель точно не астронавт. Впрочем, не исключено, что такого рискованного эффекта Нолан, у которого всегда был порядок с чувством если не меры, то ритма, и добивался.
Но в первую очередь «Интерстеллар», конечно, не «Илья Муромец» и не «Волшебник из страны Оз», а «Аленький цветочек».
Научно-популярный перегруз соседствует с неспешной сказовой обстоятельностью. Буквально отыгрывается былинный стандарт, где добрым молодцам предлагается поразмыслить над камнем-указателем, чего они готовы лишиться, выбрав ту или иную дорожку (в данном случае — пригодную по параметрам планету): «Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — жизнь потеряешь, прямо пойдешь — жив будешь, да себя позабудешь». На одной из планет герои вместо коня потеряют второстепенного члена экипажа. На другой, похожей на сильно демонизированную имиджевую проекцию России («День длится 67 холодных часов, а ночь — еще более холодных 67 часов»), Купер едва не лишится жизни в виду вероломства местного населения, которое гораздо завлекать гостей более чем скромными прелестями региона, но при этом спит и видит, как бы, работая локтями, ногтями и зубами, свалить из проклятого места при первой же возможности. К моменту исследования третьей планеты герой впадает в простраственно-временное забытье, да и авторы о ней особо не распространяются. Если перед нами наиболее точный, убедительный и заслуживающий максимального доверия слепок мироздания (а именно им «Интерстеллар» с пугающим напором хочет казаться), то должна же и в нем оставаться какая-то загадка. Поскольку в противном случае, имея полный набор знаний, продолжать как-то дальше жить, трепыхаться, думать, что бы такое поесть, надеть и выпить, бессмысленно. Логичнее остаться в кресле на следующий сеанс, и далее везде.
От Тарковского к Нолану через Содерберга
Но в первую очередь «Интерстеллар», конечно, не «Илья Муромец» и не «Волшебник из страны Оз», а «Аленький цветочек». Фильмы Нолана, при всем их совершенстве, с давних пор принято упрекать в некоторой бесчувственности, и в каждом, действительно, будто идет борьба физика и лирика (драматизма добавляет то, что оба — сиамские близнецы), причем физик ведет по очкам. Режиссер сражается с кинообозревательскими предрассудками и с каждой картиной наделяет эмоции все более впечатляющими полномочиями. В «Начале» плотская любовь носила деструктивный характер и только мешала работать, а родительская, напротив, обеспечивала жизненный и профессиональный стимул. «Интерстеллар» выкручивает тему отцов и детей до сентиментально-психоделического предела, но и прочие отношения не совсем уж списывает в утиль. Чувственная страсть, конечно, истерична (что демонстрирует пятиминутный монолог Энн Хэтэуэй, только ради него, кажется в картину и приглашенной) неопрятна и утомительна — но именно она в итоге по-настоящему созидательна и ведет к чему-то новому. Что логично.
Впрочем, от любви в исполнении Кристофера Нолана все равно холодок бежит в скафандр. Дочку героя зовут Мерфи не просто так, а в честь известного закона, согласно которому если есть вероятность, что произойдет что-то плохое, то оно обязательно случится. Назвать собственного ребенка Беда или, если вдруг мальчик, Пипец — ну нормально вообще.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса