Я иду в неизвестность — Михаил Ромм и «9 дней одного года»
10 марта «Иллюзионе» с 35-мм пленки из коллекции Госфильмофонда России покажут «9 дней одного года». Шедевр Михаила Ромма представит и обсудит со зрителями Юрий Быков. О том, что эта работа значила для советского кино шестидесятых и какой ценой она далась ее создателям, рассказывает Виктория Сафронова.
Вторая половина 1950-х. После нескольких лет раздумий и переоценки сделанного им за свою жизнь Михаил Ильич Ромм сформулировал несколько клятв, и «даже произнес их как-то ночью вслух». Вот эти клятвы1:
1 Ромм М. И. Размышления у подъезда кинотеатра // Ромм М. И. Избранные произведения в 3-х т. Т.2. М.,1981. С. 289.
1. Отныне я буду рассказывать только о людях, которых я знаю, лично знаю.
2. Отныне я буду делать фильмы только на современном советском материале, потому что я его знаю.
3. Отныне я буду говорить только о том, что меня лично волнует как человека, как гражданина своей страны, притом как человека определенного возраста, определенного круга.
4. Отныне я буду рассчитывать на то, что среди двухсот двадцати миллионов моих сограждан найдется хоть несколько миллионов, которые думают о том же, о чем думаю я, и на том же уровне, на каком думаю я. Я буду делать картины для них.
5. Если я убежден, что исследовать человека нужно в исключительные моменты его жизни, пусть трагические, пусть граничащие с крушением, катастрофой, то я буду брать этот материал, не боясь ничего. В конце концов я советский человек, и все, что я думаю, — это мысли советского человека, и вся система моих чувств — это система чувств, воспитания Советской властью.
В это время Ромм преподает во ВГИКе. Молодые и не очень молодые режиссеры создают фильмы, которые позже назовут кинематографом оттепели. Ромм мечтает снять современную картину о современном человеке. Такой фильм, который мог бы понравиться его студентам.
Физика — «магнитное поле», в котором рассматривается история человека. Одного человека
В 1962-м на экран выходит «9 дней одного года». Это мастер-класс Ромма. Более полутора часов умных разговоров на фоне небытового пространства, архитектурных декораций. На фоне клеток, линий, геометрических, конструктивистских форм. В конце 1910-х начале 1920-х конструктивизм — «официальное» искусство русской революции, в 1921-м Ромму двадцать лет. После службы в Красной армии он возвращается на скульптурный факультет Высших государственных художественно-технических мастерских. «Я долго считал, что зря потратил добрую половину своей молодости на бесполезную военную службу, на бесполезную учебу во Вхутеине, на бесполезные любительские занятия театром и литературой. Лишь много времени спустя я понял, что этот период моей жизни был, пожалуй, для меня важнейшим, что он в значительной степени определил все мои творческие возможности […]2».
Ромм не пытается подражать молодым, «надеть костюм» не по возрасту. «Итак, разложив перед собой свои послевоенные картины, я с горечью убеждался в том, что круто повернул с выбранной мною самим дороги»3.
«9 дней…» — это разворот, точнее, выход из многолетнего движения по кругу в другую плоскость; движение по спирали.
2 Ромм М. И. [Мне удалось повидать жизнь с различных сторон] // Ромм М. И. Избранные произведения в 3-х т. Т. 2. М.,1981. С. 103.
3 Ромм М. И. Размышления у подъезда кинотеатра // Ромм М. И. Избранные произведения в 3-х т. Т. 2. М.,1981. С. 288.
Облучение — неправда, но Ромм не один раз повторял: «Гусева-физика мы писали, думая о кинорежиссере Скуйбине»
Молодость Ромма пришлась на годы революции. Молодость и революция — для многих это было одно и то же. Революция. Оттепель. Как по-разному звучат эти слова.
Революционный держите шаг.
Неугомонный не дремлет враг.
Враг — буржуй, это понятно. Но враг — это и мещанство, быт, привычка, лень.
В 1957 Ромм читает студентам лекцию по истории советского кино.
Несколько одобрений Барнету, снисходительно — о Протазанове, лучшее для него:
«Депутат Балтики»
Трилогия о Максиме
«Одна»
«Мы из Кронштадта»
Ромм против другого направления: Александрова, Пырьева… «„Лакировка действительности“ — знаменует отход нашего кинематографа от его первоначальных революционных традиций4». И на этой же лекции: «От „Броненосца Потемкин“, через „Чапаева“ к „Падению Берлина“ — так прокламировал в свое время Институт истории искусства линию развития советского кинематографа. Якобы „Падение Берлина“, „Третий удар“, „Сталинградская битва“ есть продолжение традиций „Чапаева“ и „Броненосца Потемкин“. Это ложь».
4 «Итак, сегодня мы займемся историей советского кино». Лекция М. И. Ромма на курсах кинорежиссеров «Мосфильма», 1957 г. Публикация В. Забродина // Киноведческие записки. 2001. № 50. С. 111-136.
Это ложь, понимали Хуциев, Михаил Швейцер, Василий Ордынский: «Весна на Заречной улице», «Чужая родня», «Человек родился». Но трудно представить в этой тихой заводи мелодрам фильм Ромма.
Два красивых человека на наклонной плоскости шахматной доски решают свою судьбу
«Потом у меня появился Храбровицкий. Он предложил мне делать картину о физиках-атомниках». Ромм согласился с условием: «Если герой будет умирать, если мы возьмем его в момент крупнейшей катастрофы, которая сломала его жизнь пополам5». Хотя в другом месте иначе: «если говорить совсем честно, сама тема картины, то, что человек дважды облучается, и этот драматический конфликт Гусева с женой, и прочее — это, в общем, неправда. […] Мне пришлось сознательно пойти навстречу драматизации основного положения, чтобы развязать себе руки в каких-то других сторонах картины […]»6
Облучение — неправда, но Ромм не один раз повторял: «Гусева-физика мы писали, думая о кинорежиссере Скуйбине». Владимир Скуйбин (1929-1963), талантливый режиссер, снял всего четыре фильма. На протяжении нескольких лет переносил тяжелую и неизлечимую болезнь. «Когда мы говорили Скуйбину, что он не может поставить еще одну картину, он отвечал, что если не будет ставить, то умрет послезавтра, а если будет, то проживет еще год. „Дайте мне прожить еще год“ — вот этой теме я и посвятил картину…»7
Физики-герои нового времени, любимцы новых поэтов.
5 Ромм М. И. Размышления у подъезда кинотеатра // Ромм. М. И. Избранные произведения в 3-х т. Т.2.- М.,1981. С. 289.
6 Ромм М. И. Уроки последних фильмов // Ромм М. И. Избранные произведения в 3-х т. Т.3. С. 462.
7 Там же. С. 463
Когда бы вдруг ученые смогли
Понятье расщепить, как ныне атом,
Тогда мы не узнали бы земли, —
Земля тогда бы тотчас стала адом!
Что жизнь? Что смерть? Что холод?
Что тепло?
Как зыбко все. Ни доброго, ни злого?
Винокуров Е. Слово. 1961 г.
Герой Евгения Евстигнеева словно пародирует роммовскую привычку курить
Физика — «магнитное поле», в котором рассматривается история человека. Одного человека. Может быть, спустя еще много лет, этот контекст не прочтется зрителем. Но тема Гусева останется. Тема «обреченности на творчество». Цитата из лекции Ромма о фильме Александра Довженко «Мичурин» (1948), исковерканном цензурой:
«Разница между первым и вторым вариантом такова: первый вариант — это автобиография Довженко. Под видом жизни Мичурина рассказывается история творца. Сажает ли он сад, ставит ли картину, пишет ли он или, подобно Микеланджело, высекает из мрамора — это не так важно, но вы явно чувствуете, как через историю Мичурина человек говорит, что, тот, кто обречен на творчество, превращается в своего рода страстотерпца. Он может стать грубым, злым, может не заметить собственную жену, вспомнит только, когда она умрет и окажется, что он всю жизнь обижал ее, потому что не замечал, потому что все было подчинено творчеству, но простите ему эту грубость, эту злость, он — человек, обреченный на творчество. Вот была идея первого варианта. И когда я его смотрел, я плакал горькими слезами. Мы смотрели вместе с Вишневским8 и оба хлюпали, глядя эту картину.
Мысль второго варианта совсем другая: жил-был селекционер, и он внедрял новые сорта»9.
8 Всеволод Вишневский (1900-1951) — писатель, драматург, сценарист.
9 «Итак, сегодня мы займемся историей советского кино». Лекция М. И. Ромма на курсах кинорежиссеров «Мосфильма», 1957 г. Публикация В. Забродина // Киноведческие записки. 2001. № 50. С. 111-136
Небытовое пространство, как отказ от фальши, однозначности советского кино предшествующих лет. Если посмотреть проекты конструктивистских архитектурных сооружений 1920-х или фотографии построенных зданий, то создается впечатление, что это пространство будущего. Не мечты о далеком, фантастическом будущем, а завтрашний день: вот-вот въедут и будут жить. Пространство для людей, которым есть, что забыть. Чистый лист, начало.
На одном из занятий Ромм дал студентам задание на тему «молодожены», и похвалил того, кто написал: «въехали в пустую комнату, а через шесть лет она уже набита вещами».
Цвет воздуха
Квартира Гусева и Лели полупуста: необходимые предметы интерьера, без декора, украшательств. На стенах один портрет и две репродукции в скромных рамах. Все вещи словно новые, такими и должны остаться.
Вещь сама по себе. Не как предмет гордости, вложения денег. Не как показатель достатка, принадлежности к определенной социальной группе. Автомобиль как средство передвижения (за сатирой к Рязанову). Просто до работы доехать. Хотя до работы двадцать минут пешком.
Счастливый день, на котором нет родственников, нет школьных друзей — одни физики
«Человечество шествует», — говорит Куликов, когда он Гусев и Леля проходят мимо витрины универмага. В сценарии так: «За ними горы снеди, пирамиды консервных банок. […] В зеркальном стекле витрины течет прозрачная толпа прохожих»10. Мы видим лишь «тень» человечества — отражение людей в витрине.
10 Храбровицкий Д. Я. Девять дней одного года (совм. с М. И. Роммом) // Укрощение огня. М., 1986. С. 99.
«Девять дней одного года». Реж. Михаил Ромм. 1962
«Девять дней одного года». Реж. Михаил Ромм. 1962
На переговорном пункте — панорама по лицам граждан через стекло телефонных кабин. Они нужны только для того чтобы показать отделенность Гусева и Лели в данную, решающую минуту. Два красивых человека на наклонной плоскости шахматной доски. В какой-то момент не слышно голосов, шумов переговорного пункта. Два красивых человека на наклонной плоскости шахматной доски решают свою судьбу.
Обособленность Гусева, Куликова, Лели и всего «физического» сообщества от остального мира, показана не только в этой сцене.
Кажется, что физики находятся под землей. Добровольное заточение
Свадьба Гусева и Лели. Счастливый день, на котором нет родственников, нет школьных друзей — одни физики. Исключение дама с кружевным декольте. Соседи по столу разыгрывают с дамой настоящий эстрадный номер (номер в исполнении блестящих актеров — Павла Шпрингфельда и Александра Пелевина) на тему количества дейтерия в стакане воды. Не свадьба, а профсоюзный «капустник»: шутки, которых ждут, любимцы публики и особый круг тем. (Герой Евгения Евстигнеева словно пародирует роммовскую привычку курить: «Ромм слушал, куря, долго пристраивая сигарету, перекатывая ее из одного угла рта в другой, теребя ее как-то по-роммовски, губами»11.)
11 Смоктуновский И. М. Быть! М., 1998. С. 166.
«Физический институт — поразительное зрелище. Синхрофазотрон — огромный полукилометровый магнит. В лабораторию свободно въезжают поезда. Дремучие чащи коммуникаций, многоэтажные, соединенные трапами причудливые переплетения труб, приборов, металла, провода. Ощущение такое, будто ты попал внутрь большого радиоприемника, будучи сам высотой со спичечный коробок»12. Это описание физического института из статьи оператора фильма Германа Лаврова. Ощущение малости человека оператор воплотил в хрестоматийном кадре прохода тяжело больного Гусева вдоль огромной пустой стены. В замкнутых декорациях института — динамика глубинных мизансцен и драматизм светотени. Бесконечные серии опытов физики проводят в небольшом, темном помещении без окон. Умные разговоры ведут в длинных мрачных коридорах-туннелях. Кажется, что физики находятся под землей. Добровольное заточение. Лучшие, умные, свободные люди в «городе, которого почему-то нет на карте»13.
12 Лавров Г. Н. Кинопанорама. М.,1977. Вып.2.
13 Так в сценарии. В фильме: «город, которого пока еще нет на карте».
Ромм считал, что «огромная сила Баталова заключается в его поразительном чутье правды и отвращении к штампу»
«Когда вы смотрите на мост, то видите как бы запечатленный в металле прыжок, т. е. процесс, а не статику. Напряжение, выраженное в мосте, — это главное в нем, а не тот орнамент, которым украшены его перила. То же и мизансцена»14. Это слова Мейерхольда.
14 Цит. по: Титова Г. В. Творческий театр и театр конструктивизма. СПб.,1995.
Ромм пишет, что в картине «почти нет пластического материала самого по себе, это картина размышление — размышление о нашем времени…». «Давай поразмышляем…» — говорит смертельно облученный профессор Синцов (Николай Плотников) Гусеву в начале фильма. В первых кадрах Гусев сдержан, это неподвижность скульптуры. Но он уже «укушен бациллой одержимости», и в его словах, которые он произносит, поднимаясь по трапу самолета: «Ах, оставьте. Я здоров, абсолютно здоров!» — слышна лихорадочная деятельность Синцова. Эстафета. Бесконечное движение…
Автор одного из отзывов недоволен количеством разговоров в фильме: «Фильм слишком буквально превратился в размышление. О чем только не размышляют за полтора часа персонажи: о полетах в космос и о любви, о войне и современной физике, о долге и источниках энергии будущего»15. Ромм согласился на то, чтобы зрительская аудитория его фильмов сократилась до нескольких миллионов (см. пункт четвертый клятвы). Он надеется на высокий интеллектуальный уровень советского зрителя.
15 Тархов А. Искусство экрана. Сб. М., 1968.
Ромм был благодарен судьбе, что «нашелся такой актер, как Смоктуновский, с его поразительным инстинктом»
Алексей Баталов — Мужчины без женщин
Ромм стремился к неоднозначности образов. Гусева сыграл Алексей Баталов. Анна Ахматова называла его «человек-улыбка». Про Гусева профессор Покровский говорит — «святые глаза». Ромм считал, что «огромная сила Баталова заключается в его поразительном чутье правды и отвращении к штампу». Вера Кузнецова в книге «Кинофизиогномика» пишет о «жизненной, достоверной фактуре» актера Баталова, о его «заниженном, антигероическом характере внешности». Талант Баталова-актера воспринимается как дар, нечто не приобретенное, данное. Ромм приглашает его на роль героя от науки, человека одержимого идеей.
Задача фильма — показать движение мысли
Куликов — Иннокентий Смоктуновский. (В названиях глав книги актера «Быть!» только одна фамилия — Ромм). Среди прототипов: Эйзенштейн («Дружить с ним было невозможно, он был слишком умен… Он был необыкновенно эрудированным человеком… Каждая его мысль еще тащила за собой какой-то второй дополнительный, третий, четвертый смысл. Через полчаса разговора с ним я чувствовал себя усталым от напряжения».); Пьер Безухов (по поводу пробы на роль Андрея Болконского в фильме Бондарчука «Война и мир» Смоктуновский писал: «Если бы Бондарчук предложил Пьера — я бы отказался от Гамлета»16.)
Обо всех прототипах во время съемок забыли. «Счастливчика» Куликова сыграл — актер, облик которого всегда «предполагает или какое-то скрытое душевное страдание, или мучительно трудный путь, предшествующий благополучию»17. Куликов — физик-теоретик. На вопрос Гусева: «Во имя чего же ты работаешь?». Он отвечает: «Мне просто интересно. Это упражнение мозга. Я не могу не думать». С Куликовым не происходит событий, он драматургически свободен. Авторы фильма позволяют ему просто быть. И Ромм был благодарен судьбе, что «нашелся такой актер, как Смоктуновский, с его поразительным инстинктом».
16 Смоктуновский И. М. Быть! М., 2000.
17 Кузнецова В. А. Кинофизиогномика. Л., 1978. С. 88.
Задача фильма — показать движение мысли. Разные способы мышления. Показать человека в «сломный» момент существования, в столкновении смешного и трагического, в его неповторимой странности.
Во время первых показов Ромм слушал реакцию зрительного зала. Тишина и иногда смех: «Смех был там, где я хотел».
Куликов ироничен. Гусеву отдано чувство юмора. В ресторане, ожидая официанта, Куликов говорит: «Подвинь мне черный хлеб. Я буду есть хлеб с солью» — не для того, чтобы вызвать улыбку у Лели. Хотя это очень смешно. Или как в качестве отдыха он предлагает пойти на теоретическую конференцию. Совершенно серьезно.
Во всех разговорах и мизансценах — динамизм: нельзя успокоиться только на одной мысли
Гусев шутит «специально». Так шутят, чтобы не закричать или не заплакать. Жена Ромма, Елена Кузьмина, вспоминала о том, как он казнил себя — прожил не так, как должен был прожить. «Я очень боялась, что эти настроения вырвутся на волю. На студию. Во ВГИК, где к нему чутко прислушивались ученики. Но Ромм на людях был всегда острый, веселый, остроумный […]».
Куликов порой удивительно, по-детски простодушен: «Товарищи! Я хочу спать!» (на переговорном, когда любимая женщина вот-вот оставит его ради Гусева). А порою он сама мудрость: «Коммунизм должны строить добрые люди. Добрые и терпимые».
Герои фильма спорят, спорят так, что невозможно точно сказать, кто прав. В одно мгновение прав Куликов. Реплика и слова Гусева тоже точны, тоже — правда. Во всех разговорах и мизансценах — динамизм: нельзя успокоиться только на одной мысли.
Персонаж Евгения Евстигнеева, Николай Иванович, закончив математические расчеты на салфеточке, спускает с небес на землю молодого, красивого докторанта в исполнении Михаила Козакова. Здорово! Срезал! Следом ответ Валерия Ивановича… Еще лучше! Хоть плачь, так здорово.
Уникальность и неповторимость каждого человека — простая истина, но эту аксиому Ромм будет доказывать и в «Обыкновенном фашизме»
Лев Додин показывал студентам «9 дней одного года», чтобы рассказать, что такое хороший артист: «[…] для них посмотреть, как играет […] Смоктуновский, было потрясение. Как играет Плотников, было потрясение. Потому что сегодня так не играют. Не играют ни в таком объеме, ни в такой плотности, ни с таким качеством речи. Не в смысле ее внятности, а в смысле ее загруженности и выразительности […]»18.
В фильме Ромма нет отрицательных персонажей. Есть какой-то Федоров, но мы будем к нему добры… Гусев и Куликов — равноценные фигуры, они оба прекрасны. Они очень похожи друг на друга. И они так не похожи друг на друга. Уникальность и неповторимость каждого человека — простая истина, но эту аксиому Ромм будет доказывать и в «Обыкновенном фашизме».
18 Додин Л. А. «Не может быть человек ленивым и талантливым» // Творческая встреча с учащимися и сотрудниками СПбГАТИ. 2006 г.
Татьяну Лаврову рецензенты почему-то ругали. «Просто современная хорошенькая женщина… Героиня получилась небогатая умом и сердцем»19. «Образ чисто служебный, так и не ставший необходимым в предложенной нам системе размышлений»20. Леля… как с обложки Vogue. Закадровый голос дан почему-то именно ей, а не главному герою — Гусеву. Через нее мы узнаем о Гусеве и Куликове больше, точнее.
19 Погожева Л. Полтора часа размышлений // Искусство кино. 1962. № 4.
20 Рунин. Б. Наука — экран — человек // Искусство кино. 1974. № 7.
Энергия это не дейтерий в стакане нарзана
«Все это — международный характер физики, то, что это балансирует на грани войны и мира, связано с невиданными и неслыханными событиями, необычайно опасными и в то же время сулящими человечеству огромные преимущества, — все это заставило нас искать соответствующий стиль картины. Мы решили монтировать ее резко, не допуская ни одного наплыва и ни одного затемнения, соединять кадры самой противоположной освещенности или характера, сталкивать их впрямую. Манеру освещения выбрали тоже резкую, свет и тень давали настолько контрастно, … чтобы это были настоящий свет и настоящая тень»21. Я несколько упростила роль физики в этом фильме.
21 Ромм М. И. Избранные произведения в 3-х т. Т. 3. М.,1981.
Физика — это наука, с помощью которой можно ухлопать все человечество, «даже блох не останется». И физика как необходимый элемент благополучия на земле. Гусев одержим не просто идеей. Энергия это не дейтерий в стакане нарзана.
Исключительная выразительность линии, композиции, резкие контрасты света и тени. Острые ракурсы — все это есть в картине «9 дней одного года».
«Вы поймите, ваш сюжет и фабула не выдерживают такой острой формы. Они тонут в ней и становятся беспомощнее….»22 — говорил Ромм молодому оператору Герману Лаврову о его первой работе «Десять шагов к востоку» (1960).
22 Лавров Г. Н. Кинопанорама.. М.: 1977. — Вып.2.
В «Девяти днях…» не так уж важен сюжет. Драматургические пружины выбрасывались одна за другой. Словно через лупу, или через сверхсильные очки Ромм всматривается в человека. И взгляд этот полон тревоги, страха, тоски, страстности, любви.
Но надо быть слишком благополучным человеком, чтобы так мрачно смотреть на мир
«Огромное количество напряженных разговорных сцен ставило границы изобразительной остроте картины: как бы смело ни работал оператор, нельзя раздражать зрителя»23. Гусев идет вдоль огромной «слепой» стены. Леля и Куликов в аэропорту — любимые эпизоды Ромма. Но предел экспрессивности — встреча с отцом. Ночной разговор отца и сына. Отец в белой рубахе за длинным столом из сосновых досок. «Маститые режиссеры говорили: „Миша, мы должны тебя предупредить… Это мрачно… Сцена сына с отцом вообще ни на что не похожа…“»24. В этих кадрах, снимавшихся в начале работы над фильмом «выражение […] кульминации мысли всей картины»25.
Но надо быть слишком благополучным человеком, чтобы так мрачно смотреть на мир. «Обыкновенный фашизм» заканчивается «Курочкой рябой». Сказка из уст ребенка и фотографии узниц концлагерей.
«9 дней одного года» обрывается на веселой записке Гусева (написанной рукой Ромма). Самый важный день в году тот, когда осознаешь, что выбрал неверный путь, и теперь нужно начинать все сначала.
23 Ромм М. И. Избранные произведения в 3-х т. Т. 3. М., 1981.
24 Лавров Г. Н. Кинопанорама.- М.: 1977. – Вып.2.
25 Ромм М. И. Чистота видения // Ромм. М. И. Избранные произведения в 3-х т. Т.2.- М.,1981.
«Будущее примет всех, у кого найдется хотя бы одна черта […] — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью»26. В этих строках из пьесы Владимира Маяковского — стремление. Гусев не сделал открытия, о котором мечтал… Скуйбин, может быть, не снял свой лучший фильм… Встретившись в 1961-м с Лукино Висконти, Ромм рассказывал о работе над фильмом: «На всякий случай я назвал картину „Я иду в неизвестное“, потому что не знаю, получится она у меня или нет. Если получится, назову ее по-другому».
26 Маяковский В. В. Баня // Сочинения в 2-х т. Т.2.- М.,1988. C.625.
Читайте также
-
Его идеи — К переизданию «Видимого человека» Белы Балажа
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
«Мамзель, я — Жорж!» — Историк кино Борис Лихачев и его пьеса «Гапон»
-
Сто лет «Аэлите» — О первой советской кинофантастике
-
Итальянский Дикий Запад — Квентин Тарантино о Серджо Корбуччи
-
Опять окно — Об одной экранной метафоре