По-моему, любой настоящий исследователь рано или поздно становится конгениален своему предмету. Для Клеймана, при всем разнообразии его знаний и интересов, главным предметом исследования всегда был Эйзенштейн. А Эйзенштейн, в свою очередь, был сведущ в самых разных областях науки и искусства, считая, что все это явления одного порядка. Психоанализ, японский театр, живопись Серова — все шло в единый котел и становилось тем, что он понимал под монтажом, кинематографом, искусством вообще. На мой взгляд, этим же методом оперирует Клейман.
Фильмы и тексты Эйзенштейна интересны далеко за пределами не только кино, но и вообще искусствоведения, и это же относится к текстам Клеймана и его выступлениям. Их отличает умение сконцентрировать свое видение мира и искусства в кратком комментарии по конкретному поводу. Причем Клейман — не культуролог. Он историк кино, он изучает конкретные вещи, но, не будучи пророком или философом, не впадая в пафос, достигает таких обобщений, на которые, казалось бы, может претендовать лишь человек, занимающийся онтологическими проблемами. Это не просто методология, а определенный склад ума и характера.
Кроме всего прочего, Наум Клейман является неотъемлемой частью кинопейзажа последних шестидесяти лет. Он кинематографист, а не всякого киноведа можно назвать кинематографистом. Он знал почти всех пионеров советского кино из тех, кто был жив к началу 1960-х годов, выдающиеся режиссеры, такие, как Лев Кулешов, были его учителями. Следующее поколение кинематографистов — его товарищи и однокашники, включая Геннадия Шпаликова, Василия Шукшина. Те, кто пришли после, уже учились непосредственно у Клеймана — на его лекциях или на показах организованного им Музея кино.
Я бы хотел пожелать всем нам как можно больше книг Клеймана. Может быть, он так и не решится написать книгу об Эйзенштейне — именно потому, что за много лет изучил его столь досконально, рисуя, так сказать, карту Англии размером с Англию. Но о чем бы ни была его книга, в ней моментально, хочет Клейман того или нет, проявится его философия, его представление о кино и мире, что жутко интересно.
А еще он — замечательный устный мемуарист. Правда, редко становится мемуаристом письменным, а вот этого также хотелось бы побольше. В мемуарах Клеймана, как правило, нет законченных «новелл», но зато в них есть не просто точный портрет человека, но, так сказать, сюжет его жизни или даже сюжет целого поколения. И как искусствоведческие работы Клеймана ценны обилием тонких деталей, так же и в рассказах самыми интересными бывают порой те, что посвящены людям, оказавшимся вне «генеральной линии». Мне и не перечислить всех замечательных кинематографистов, о которых я впервые услышал именно от Клеймана.
Сегодня Наум Ихильевич востребован, как никогда, он носится по всему свету, организовывает выставки, представляет фильмы, читает лекции, иногда делится воспоминаниями, но надо помнить: то, что остается на века — это печатное слово. Поэтому хочется пожелать ему писать, писать больше, работать и работать, а остальное приложится.
С четвертого класса я решил стать биологом. К восьмому и девятому классу я уже точно знал, что буду не просто биологом, а энтомологом, и серьезно этим занимался. А потом неожиданно для себя я понял, что день за днем провожу в Музее кино, нахожусь там сперва по два, по три сеанса, потом постоянно. Перед каждым вторым сеансом выступал Клейман, и это было жутко интересно. Музей стал для меня местом силы, мне стало важно приходить туда, смотреть, общаться.
Роль Музея кино была огромна для всех молодых москвичей, заинтересованных этим искусством. Это был главный магнит в городе, приходить туда было интересно и, хотя «модно» — глупое слово, но и модно тоже. Я уже поступил на биофак, но вскоре перестал ходить туда, а вместо этого смотрел в Музее ретроспективу за ретроспективой и слушал Клеймана. Поняв это, я немедленно ушел из института и поступил на киноведческий факультет во ВГИК. Вот так Клейман и его Музей совершили перемену моей участи.
С моей стороны было бы нескромно чего-то желать лично Науму Ихильевичу. Я могу только радоваться, что он есть, и считаю, что он — великий.
У меня нет профессионального кинообразования. Приехав в Москву, я первым делом пошла в Музей кино, и он стал моим университетом. Кажется, я смотрела все, что там показывали. Притягивали не только фильмы, но и сама атмосфера, в которой, по моему убеждению, только и должно существовать кино. Оно не может существовать в злобе и агрессии. В Музее кино все были равны и каждый имел слово. Прежде всего, это заслуга Наума Клеймана.
Клейман был невероятно любезен с совершенно незнакомыми ему людьми, многие из которых пока не имели к кино особого отношения. Абсолютный демократизм стал для меня идеалом существования искусства. Все современное гламурно-тоталитарное отвергается для меня этим первым знакомством с Клейманом. Его облик, стиль речь, тип общения был так же важен, как и то кино, что он показывал.
А показывалось невероятное количество фильмов — тех, что тридцать лет назад еще нельзя было найти в сети или посмотреть в кинотеатре. В Музее поэтому возникло сообщество людей, которые любили кино, хотели о нем говорить и его делать. И все, повторюсь, благодаря демократизму Наума Ихильевича. Много лет жизни я очень за него болею, я желаю ему еще долгой-долгой работы в киноискусстве.
К сожалению, я не знаком лично с Наумом Ихильевичем, хотя здоровался с ним много раз, приходя в Музей кино. Музей был местом, где мы погружались в мир кинематографа в атмосфере, совершенно непохожей на просмотр фильма с экрана компьютера. Мы переживали этот опыт все вместе, после вместе обсуждали фильмы. Жаль, что теперь у молодых любителей и работников кино нет этой возможности.
Все мы знали, что Клейман — создатель и ангел-хранитель этого уникального Музея. Я желаю ему здоровья и долгой работы в кинематографе.
Наум Клейман входит в число титанов нашей киномысли. Большой ученый, он — один из тех мостов, которые связывают классику и этот день, связывают времена, обеспечивая культурное преемство. Достаточно одного взгляда, чтобы ощутить скрытую в нем мощь невероятной силы.
Когда я учился на Высших курсах сценаристов и режиссеров, Клейман читал нам лекции про немое кино, и своей любовью к немому кинематографу я во многом обязан ему. Просмотр всякого серьезного кино требует опыта и известного зрительского напряжения. Когда ты начинаешь изучать историю кино, у тебя обычно нет ни того, ни другого. Клейман же обладал даром заставить совершенно неподготовленных людей увидеть в фильмах не просто набор старомодных сценок, полностью привязанных к прошлому, но нечто большее. Это было большое кино, причастное искусству, к вечности. Не знаю, поняли бы мы это так отчётливо, если бы не его страсть.
Мне кажется, что Клейман — значимая фигура не только для киноведения, но и для всей современной русской культуры.
Про вклад Наума Клеймана сказано столько слов, что повторять их нет смысла, не хочется и вновь говорить о том, что Музей кино украли у всех нас. Лично для меня Наум Ихильевич всегда был примером в его отношении к истории. Его принцип был в том, что история кино, как и любая другая, не может быть линейной. История — это полотно, которое ткется все время, задача исследователя — постоянно находить в нем новые нити и узлы, пересматривать и менять его узор; менять в том числе для зрителя.
Когда Музей кино существовал, он показывал, что эти нити плетутся не где-то в параллельной вселенной, а рядом с нами, да и что наша собственная история неоднородна. Как говорила героиня Ренаты Литвиновой в одном из фильмов Муратовой, «все закрючковано», и намного теснее, чем нам порой кажется. Деятельность Музея кино связывала нас с тем, что происходило в мире, с его настоящим и прошлым. После его исчезновения это чувство включенности и неотделенности от глобальных процессов во многом ушло.
Еще при всех невероятных исторических познаниях Наума Клеймана поражала его открытость ко всему новому. Например, когда вышел фильм Александра Расторгуева и Павла Костомарова «Я тебя люблю», Клейман оказался большим поклонником этой картины, которую многие более молодые зрители и критики отвергли за ее якобы «нехудожественность», исходя из своих консервативных представлений о кино. Или, когда на последнем показе Музея до ухода Клеймана мы смотрели фильм «Озеро» Филиппа Гранрийе, достаточно радикальный по меркам конвенционального кинематографа, Наум не только смог оценить его по достоинству, но и мгновенно распознал, что является его сутью на уровне формы и метода, — и связал фильм с существовавшей ранее традицией. Эта его неистребляемая способность смотреть кино новыми глазами, иметь знания и при этом оставаться невинным зрителем, всегда в нем восхищала и продолжает восхищать.
Дорогой Наум Ихильевич!
Я счастлив, что живу в одно историческое время с вами. Благодаря таким людям, как вы, у нас есть надежда на то, что наша отечественная культура не погибнет. Желаем вам здоровья, много прекрасных учеников, и ждем ваших новых свершений.
Для функционирования сайта мы используем файлы cookie и данные о вашем IP-адресе. Если вы не хотите, чтобы эти данные обрабатывались, вам придется покинуть сайт. Если вы не против, нажмите «Хорошо».
