Борис Гуц: «Арестуют так арестуют, изобьют так изобьют»
В Таллине на днях состоялась премьера «Минска» Бориса Гуца — снятого одним кадром игрового фильма о белорусских протестах 2020-го. Публикуем беседу режиссера, записанную летом прошлого года для номера «Ужас ужас» (он, кстати, еще в продаже).
MINSK — снятый одним кадром полуторачасовой игровой репортаж из сердца тьмы. Столица Белоруссии, август 2020 года, молодожены по личным делам выходят на улицу и, несмотря на свою аполитичность и отсутствие интереса к происходящим протестам, оказываются в гуще событий. Они сталкиваются с обеими сторонами противостояния, попадают в отделение милиции, подвергаются пыткам и допросу «с пристрастием». В конце июля 2021-го, когда записывалось это интервью, у фильма еще не было публичных показов, но уже понятно, что прокатная судьба будет непростой.
Сколько времени прошло от появления первой идеи до начала съемок?
Идея появилась 10 августа 2020 года, когда я смотрел все эти жуткие видео в Telegram-каналах. Смотрел их всю ночь, потом показал оператору, с которым мы совещались по поводу другого проекта. И мы вдруг поняли, что хотим все бросить и снимать именно про Минск. Сразу же глаза загорелись, начали обсуждать, какие кадры можно реконструировать. Первый драфт сценария я написал за месяц. Его мы с постоянным сопродюсером Анастасией Гусенцовой и показали продюсеру Роднянскому [В 2022 году Александр Ефимович Роднянский признан в РФ иноагентом — примеч.ред.]. Через три дня Александр Ефимович принял решение сотрудничать.
С сентября 2020-го уже готовились. У нас был очень короткий подготовительный период, всего два месяца. Нужно было успеть снять все до зимы. Благо, не пришлось тратить время на кастинг и прочее, так как практически вся команда уже была собрана для другого фильма.
СЕАНС – 80
Как ковид повлиял на съемочный процесс?
В общем, никак, кроме того, что нам не дали снимать в России. Прикрылись как раз ковидом. Мы собирались снимать в Туле, кинокомиссия очень нам помогала, но местный министр культуры получила неизвестно от кого полный сценарий. Хотя изначально запроса на сценарий целиком не было, мы предоставляли только те сцены, что снимались на улице и требовали массовки, перекрытия улиц и сопровождения ГИБДД. Но кто-то слил им полный вариант. В кулуарах нам сказали: «Вы обалдели». Мы уже начали предлагать кое-что вырезать, перенести часть съемок в другой город, но получили на все отказ. Нам выписали постановление «О невозможности съемки фильма в Туле и Тульской области из-за сложной эпидемиологической обстановки». Хотя маски, санитайзеры, ПЦР-тесты — все это, разумеется, было заложено в бюджет, мы это учитывали, и группа была максимально компактной.
Я тогда решил, что никогда себе не прощу, если потом буду в интервью журналу «Сеанс» нагло лгать: «Нет-нет-нет, не было там никаких склеек».
Сразу после этого Александр Ефимович сказал: «Ну, извини, Борь, я не могу больше принимать в этом участия». Так дорожки наши разошлись. Я не держу на него зла, прекрасно все понимаю. Просто тема оказалась более рискованной, чем могут позволить себе люди, на которых завязано огромное количество других проектов. Он пожелал нам удачи. Такая же история произошла и с несколькими другими известными российскими продюсерами: «Если уж Александр Ефимович отказался, то уж мы тем более». Но нашлись партнеры в Эстонии, в частности, продюсер Катерина Монастырская, которые помогли нам дособрать деньги (основной бюджет был мой как юридического лица и продюсера) и организовать съемки в Таллинне.
Самое смешное (хотя тогда было не до смеха!), что, как только мы обо всем договорились, в Эстонии объявили локдаун. Первая съемка была запланирована на 26 мая, а локдаун сняли только 24-го. Весь месяц, что мы прожили в Таллине, думали, что будут сдвигать. Каждую неделю у них все менялось. Но в итоге нам повезло, как-то справились.
Как вы объясняли себе, продюсерам и актерам решение снимать весь фильм одним непрерывным кадром?
Это даже не обсуждалось. Я просто говорил, что мы будем снимать одним кадром. Это кусочек жизни, я не хочу его прерывать. Сценарий так написан: если его разрезать и снимать «классическим образом», потеряется эффект присутствия, а он здесь очень важен, поскольку работает на сопереживание героям. Моя цель как автора была в том, чтобы погрузить в происходящее даже самых равнодушных к этой теме людей, приблизить их к атмосфере прооисходившего в Минске. До последнего были скептики, которые говорили, что можно позволить себе сделать пару «скрытых склеек». Но я тогда решил, что никогда себе не прощу, если потом буду в интервью журналу «Сеанс» нагло лгать: «Нет-нет-нет, не было там никаких склеек». Зачем мне это вранье на всю жизнь, когда я могу попробовать, отрепетировать и снять все одним кадром. И получилось! Мы сделали один генеральный прогон и шесть дублей без единой остановки. Первый был очень крутой по-актерски, мощный эмоционально, в конце все актеры обнимались, поняли, что это реально. У нас было право на «стоп»: мы договаривались, что в случае чего можем остановить съемку и прогнать сцену заново, финал был вообще не отрепетирован. Но на какой-то момент, минуте на тридцатой, все, включая меня, поняли, что тут не надо ничего останавливать.
Да, понятно, что в каких-то сценах актеры чуть ли не в шортах бегают, поскольку не переоделись в свои костюмы, где-то машины без белорусских номеров, где-то еще ляпы, довольно много. Но уже в первую ночь мы поняли, что реально без склеек сделать. Осталось только доработать некоторые технические моменты. Например, мы потеряли сигнал с мониторами режиссера и фокус-пуллера, купили мощную антенну, передатчик, загрузили все в машину, следовавшую за героями. Где-то к пятому дублю, который мы в итоге и взяли в фильм, все стало на свои места. Третий, пятый и шестой были абсолютно рабочими, меня в них практически все устраивало. Ничего в итоге не клеил.
Ничто не вечно, диктаторы тоже болеют и умирают.
Я правильно понимаю, что всю съемку вы были в машине и наблюдали за происходящим через плейбэк, а с актерами был только оператор? Вы могли общаться с оператором?
Оператору я мог только подсказывать, да и то на репетициях. А так — рядом бегал, ходил, буквально оберегал оператора. Во время сцен с передвижением в машинах (их четыре в фильме), впереди всегда ехала машина сопровождения, которая перевозила нас и помогала предотвращать аварийные ситуации. Это был пикап, мы запрыгивали в него и ехали как мексиканские бандиты, только вместо автоматов у нас были мониторы: для меня, фокус-пуллера, гаффера и звукорежиссера. Несчастный наш механик камеры, итальянка, чуть не выпала из этого грузовика. Я один раз тоже чуть не выпал. Микрофоны в машинах и на объектах все были установлены заранее, на каждой локации стоял свой звукооператор. Шесть ребят за несколько дней проделали совершенно сумасшедшую работу. Причем по-русски никто из них не говорил, только по-английски, но тоже не очень. Но мы как-то договорились и поняли, что доверяем друг другу.
Естественно, все маршруты были оговорены, передвижение по ним было отрепетировано несколько раз. На какой-то из репетиций, например, я понял, что один кусок слишком длинный, на него не хватает диалога. А смысла его дописывать я не видел. Я тогда сказал: «Ищите мне другой маршрут». Поставили на свой страх и риск своего регулировщика, пересекли двойные сплошные. Слава богу, ночью светофоры были выключены. Одна дорога, на которой я хотел снимать, оказалась перегорожена ремонтными работами. Были и такие казусы.
В фильме очень живая речь. Насколько подробно были прописаны диалоги?
Актерам я всегда даю пространство для маневра, импровизации. Но, естественно, обговаривая все на репетициях. Понятно, что был сценарий, а в нем диалоги. Я на всех своих фильмах говорю: «Ребята, можете строить фразы по-своему, но вот это слово нужно оставить, оно здесь работает на сюжет или раскрытие персонажа». Например, главные герои, молодожены, у меня мяукают, это такой их язык любви, и было обязательно, что герои должны три раза промяукать — на этом здесь многое строится. На нюансах. На словах. У каждого персонажа свой языковой рисунок.
Мы живем в XXI веке, когда все копии уничтожить невозможно.
Все сцены с пытками и издевательствами в милиции были заранее подробно обговорены, но ребята многое от себя добавили. И после каждого дубля советовались со мной. Например, анекдот, который рассказывает Олег Гаас, был одним из шести. После каждого дубля Олег подходит ко мне:
— А я вспомнил еще один анекдот, давай я его расскажу.
— Олег, анекдот про пирожок и революционера хороший.
— Точно? А то мне он как-то надоел уже.
— Это он тебе может и надоел, но тут он подходит, оставим его.
Понятно, что невозможно прописать мат, обсценную лексику. Ваня Мулин в автозаке импровизировал каждый раз. Многократно повторять определенную последовательность мата — это сложно, да и не нужно. Русская ненормативная лексика настолько эмоционально заряжена, что все зависит от контекста. И он отталкивался от ситуации: если видел, что главные герои не слушаются его, не положили руки на голову, то он уже добавляет, орет, действует. Сцены с милицией — это такое совместное творчество, конечно. Какие-то вещи сюжетные, вроде «прочитайте „Отче наш“» или «бросьте гранату», были заранее прописаны, но были ситуации, в которых невозможно следовать плану, ребята импровизировали. Мы специально подбирали актеров, которые умеют это делать. Я могу всех назвать, но как известно внутри киноиндустрии, такие ребята как Даня Стеклов лучше работают в условиях полной свободы. Понятно, что мэтры вроде Евгения Коряковского или Юлии Ауг долго копаются в тексте, обсуждают, добавляют тона, а молодежь больше импровизирует, но, разумеется, под моим наблюдением. Целью было как раз добиться живой речи. Где-то получилось, где-то не очень.
Есть ли уже прокатчики? Хотя бы переговоры ведутся?
У нас есть прекрасный французский сейлз-агент, которого мы нашли в Каннах. Искали мы его еще с Берлинского онлайн-кинорынка. Это все не быстро происходит. Сначала внимательное изучение сценария, просмотр рабочей версии, много обсуждений. В Каннах наконец заключили договор. В России тоже есть прокатчик, но если прокатное удостоверение не дадут, будем искать другие варианты, чтобы зритель увидел фильм. Имена и фирмы сейчас не хочется называть, но как ни странно мы быстро нашли заинтересованных людей.
Проблемы заложены в проект уже на стадии замысла…
Да, было понятно, что будет хайп, личные сообщения в духе «ах ты жид пердячий», звонки с угрозами от неизвестных номеров — так и происходит. Я отношусь к этому с известной иронией. Больных людей много, всех не вылечишь. Пусть для них это будет отдушиной. Может, человеку легче стало, ну и прекрасно.
Все, что я могу сделать — написать и снять кино.
Министр иностранных дел Белоруссии Владимир Макей, требуя не допустить проката, уже чуть ли не пригрозил министру Лаврову…
Тут довольно смешная история. Наши пиарщики внимательно следят за активностью в интернете вокруг нашего фильма, ведут YouTube-канал, и вдруг случайно наткнулись на эту новость. Разбудили меня среди ночи, показали. Долго проверяли, не фейк ли это, сделали официальный запрос и выяснили, что это, кажется, правда. Это был отчет министра Макея о встрече с делегацией российского МИДа. И там пункт: «Заручились поддержкой о запрете фильма MINSK в России». Ну, мы шутим, что не надо теперь летать над Белоруссией.
Чуть больше года назад, буквально за пару месяцев до выборов, я делал в Минске показ своего предыдущего фильма «Смерть нам к лицу». Было много хороших отзывов, появились новые друзья. Например, наш сопродюсер Виталий Шкляров, который в итоге отсидел два месяца в тюрьме Лукашенко, а после освобождения сильно нам помог как консультант. Уже тогда что-то витало в воздухе, я спрашивал, что у них не так и мне отвечали: «Вроде как все так, но заворовался кое-кто и это всех бесит». Но тогда еще все верили в выборы, возможность перемен. Сейчас я с кем-то на связи, а с кем-то нет, поскольку они уже в тюрьме. А мне нравится Беларусь, я сам наполовину белорус. У меня был психологический дискомфорт от того, что на своей малой исторической родине (у меня оттуда дед) бываю редко. Язык я хорошо понимаю на слух, но говорю на нем слабо. Была даже идея купить квартиру под Минском, но в связи с такими событиями, нескоро это будет.
Саша Кулак: «Мы стали чувствовать себя нацией»
Но все меняется. Ничто не вечно, диктаторы тоже болеют и умирают. Не быстро, но как-то всё изменится и образуется. Что касается страхов, то у меня давно нет страха перед такими вещами: арестуют так арестуют, изобьют так изобьют. Фильм останется, он уже сделан, уже есть. Даже самые плохие фильмы (а я не считаю его таковым), остаются. Ты не можешь их удалить, уничтожить, стереть. Мы живем в XXI веке, когда все копии уничтожить невозможно. Ссылки на просмотровки летают по мессенджерам, фильм все равно где-то всплывет, это самое главное для меня. Я не раз говорил, что я не революционер, не политик, не журналист. Все, что я могу сделать — написать и снять кино.
Стоило бояться весной, когда нам еще могли не дать денег, когда все могла остановиться очередная волна ковида. Буквально перед самым началом съемок заболел один актер, не смог поехать в Эстонию, и пришлось срочно делать замену. Другой актер отказался сниматься. Не дали права на ключевую, как мне казалось, для фильма песню. Но даже эти поступки людей, которые чего-то опасаются, не могут помешать фильму быть показанным.
Июль, 2021
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»