Марьяна Калмыкова: «Мы пытались разобраться — какие мы»
Марьяна Калмыкова — еще один режиссер из плеяды учеников Александра Сокурова. Совсем скоро должна состояться премьера ее фильма «Мы». Михаил Щукин поговорил с ней о кино в провинции и учебе в мастерской.
Главный герой фильма «Мы» — юноша из Кабардино-Балкарии. Вот он стоит в длинном университетском коридоре, спускается к стенам разрушенной крепости, гуляет по берегу реки, сидит в кафе, смотрит на классические портреты XVIII столетия в Эрмитаже. Его главный вопрос к миру: каково это — быть кабардинцем в многонациональной стране и в поликультурном обществе?
На вопрос отвечают собеседники: студентка филологического факультета, преподаватель зарубежной литературы, художник Михаил Шемякин, директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, юные товарищи героя, чья жизнь тесно связана с традициями кавказских республик. Собеседники рассказывают истории о том, как патриархальные представления о быте, семейном укладе жителей Кавказа влияют на современного молодого человека. Как правило, это «оковы», которые не дают осмыслить себя, мешают существовать свободно: «Все заранее предписано для того, кто живет на Кавказе». Морально-нравственные представления о мире основаны не на личном выборе, а на родоплеменных законах и пресловутом общественном мнении.
Традиционная культура Кавказа будто не дает существовать разным «я», перемалывая их в общее «мы».
«Ветер глобализации охватил планету Земля», — говорит одна из собеседниц, но этот ветер словно не коснулся жителей Кабардино-Балкарии. Так, героиня фильма изучает в университете английскую филологию вовсе не потому, что она ей очень интересна: это просто одна из немногих специальностей, которую ей разрешили выбрать родители. Преподаватель зарубежной литературы рассказывает, как ее прабабушка, переехав в новый дом, вырвала радиопровод из розетки: «Здесь нет ни аллаха, ни адата».
Традиционная культура Кавказа будто не дает существовать разным «я», перемалывая их в общее «мы». И все же юные герои, настаивая на праве выбора, — каким бы непонятным для окружающих он ни был — хотят сохранить и свою национальную идентичность, и свою общность. «Когда общество поймет, что оно не имеет права подавлять решения другого, тогда, возможно, и будет утопическая, идеальная реальность, к которой мы так стремимся», — обобщает рассуждения героиня. Фильм заканчивается невероятным горным пейзажем: закатным солнцем, ноктюрном Шопена и, разумеется, вопросом к зрителю.
— Как изменился Нальчик, когда Александр Николаевич Сокуров открыл там мастерскую?
Кинотавр-2014: Малика и Марьяна
— Образовалась какая-то культурная среда, это было круто. Сейчас ее нет. В мастерскую к Александру Николаевичу я попала совершенно случайно. Я не собиралась быть режиссером. С детства хотела стать адвокатом, училась на юридическом, но мне чего-то не хватало. Чувствовала, что мне не дают полного объема знаний. От нечего делать мы с другом пошли на вступительные экзамены к Сокурову и прошли. Это судьба, что я там оказалась. Я до мастерской и я после — разные люди. А потом моя курсовая работа «Она ждет» была показана на «Кинотавре» и на фестивале в Щвейцарии.
— Каким было время в мастерской?
— Это были самые насыщенные годы в моей жизни. Наши преподаватели давали лучшее. Я получила настоящее образование, а для нашего времени и особенно для нашей местности — это редкость. Я вижу, как учатся студенты в университете. Часто — просто чтобы получить корочки. Когда преподаватель никакой, учиться не хочется. А нас научили мыслить. В мастерской у нас были постоянные съемки, движение, жизнь. Тем больнее, что с выпуском это все закончилось. И ты один пытаешься что-то делать, никто тебя не понимает, единомышленники — где-то далеко. Тоже пытаются в одиночку прорываться. Это адски сложно. Но все равно я беру камеру и снимаю. Привлекаю людей. У нас много талантливой молодежи. Порой ты и не думаешь, что так бывает, а человек глубоко и проникновенно играет. Экран же все показывает. Но приложить талант часто негде. Приходится заниматься всякой фигней.
Это сложные, национальные вещи, но мы пытались разобраться — какие мы.
— Как думаете, возможно ли повторить опыт этой мастерской?
Александр Сокуров: «Режиссура создается руками и головой»
— Это колоссальные усилия. Александр Николаевич, наверное, на это уже не пойдет, ведь нужно постоянно преодолевать гигантские расстояния. Было бы круто открыть мастерские в каждой республике Кавказа, потому что, хотя мы и вместе, но очень разные. Я, например, мало что знаю об ингушах, о чеченцах, об осетинах. Некоторые из них живут в Нальчике, мы приятели, но какие они? Чем мы отличаемся? Это интересно изучать. Если я сейчас начну снимать, например, про осетинскую семью или чеченскую — окажется, что я про нее ничего не знаю. Это будет сплошная ложь. Хорошо, если бы везде были люди, которые это понимают, и показывали через кинематограф, какие они.
— Национальный кинематограф, вообще, способен существовать? Или «Теснота» вашего однокурсника Кантемира Балагова — это скорее исключение?
— «Теснота» все же про еврейскую семью. Кантемир говорит, что после «Дылды» будет снимать историю про Кавказ. Мы недавно встретились, он был так вдохновлен: «Что бы мне придумать про Нальчик?». Кира Коваленко, тоже выпускница мастерской, что-то снимала в Осетии.
Кино — это живая субстанция.
— Вы по-прежнему живете в Нальчике. Не хотите переехать в Москву или Петербург? Здесь ведь возможностей делать кино больше.
— Мысль такая была, просто жизненные обстоятельства сейчас держат. Я надеюсь когда-нибудь это закончится, но это особая «кавказская тема», общество давит.
В Нальчике нет киностудии, но осталось несколько выпускников Сокурова, которые что-то пытаются делать… Большинство разъехались: Германия, Москва, Петербург. Я мечтаю, что когда-нибудь мы в Нальчике откроем такую студию, на которой будут работать кинематографисты из разных кавказских республик, а Нальчик станет центром кинематографической жизни.
— Что этому мешает прежде всего? Общество, политика, религия, деньги?
— Деньги. Их просто нет. И никто не хочет этому содействовать. Все обещают, обещают. Когда мы заканчивали мастерскую, много было разговоров… Тогдашний президент республики обещал отдать нам старый заброшенный кинотеатр «Родина», где мы собирались своими силами что-то там сделать. Говорили, что какую-то технику дадут. Мы хотели, чтобы у нас был центр культурной жизни, среда, куда можно прийти, поговорить о своем замысле, и что-то родится, ты пойдешь дальше… Но ничего не случилось и, наверное, не случится. Нет надежды, что власти помогут, по крайней мере, сегодняшние. Может быть, придут другие, кто поймет, что это важно…
— Что вас больше интересует: документальное кино или игровое?
— В последнее время — документальное, хотя я всегда считала, что буду снимать игровое. А после выпуска сделала документальную картину. Любой фильм — это портрет человека, который за ним стоит. Важен масштаб личности. Ты можешь нацелиться на претенциозную высокохудожественную картину, а получится — не очень… Кино — это живая субстанция.
Я уверена, что у молодых людей в России — неважно, в каких городах они живут — общий круг проблем.
— Как появился фильм «Мы»?
— У нас была практика на телевидении, и появилась идея показать некий срез: что болит у современной молодежи в контексте национальных традиций. Я задумалась, чего же молодым людям, живущим в Кабардино-Балкарии, не хватает. А не хватает культурной среды, как и мне когда-то. Пережитки старого давят, и нет ощущения полноты жизни. У молодых нет своего мнения, потому что на Кавказе всегда есть мнение старших, родственников, соседей. Это сложные, национальные вещи, но мы пытались разобраться — какие мы. Фильм снят спонтанно. Он построен на разговорах, на интервью. Это была самая приемлемая форма для съемок в имеющихся условиях. В чем-то фильм ломает стереотипы, сложившиеся о провинциальной молодежи.
Фонд Александра Сокурова объявляет конкурс — «Региональное кино России»
Я уверена, что у молодых людей в России — неважно, в каких городах они живут — общий круг проблем. Конечно, везде свои особенности, но фильм «Мы» — про то, что человек не один, что где-то, может, на другом конце страны, есть люди, о которых мы не знаем. Но они задают себе те же вопросы.
Главный герой — молодой человек в поиске. Я поэтому его и снимала. Он не очень хотел, ему тогда было лет двадцать, он пытался ответить на свои сокровенные вопросы: кто мы, куда мы, откуда мы, к чему мы придем, как нам сложно сейчас, что будет потом? Но ответить не мог, не понимал, что с ним происходит. Мы хотели это вместе нащупать… Получилось ли? Этот вопрос стоит задать зрителю.
Надо по крупице создавать какую-то среду.
— Судьба героя изменилась?
— Да. У него сейчас тяжелый жизненный этап, перемены в характере, но эти вопросы до сих пор в нем бурлят. От вопросов к себе он стремится уйти, потому что не может получить ответ, но каждый раз возвращается.
— Вы сняли фильм, его покажут на фестивалях. Что дальше?
— Надо по крупице создавать какую-то среду. И я уверена, будет какая-то цепная реакция. У нас в Нальчике очень мало людей, которые вообще знают про Сокурова, про Германа, про Тарковского. Узкий круг. И это, как правило, уже взрослые люди, состоявшиеся. Была бы какая-то площадка, пространство, чтобы хоть короткометражное кино выпускать, раз нет средств сейчас на большую картину, чтобы люди ходили, обсуждали, и что-то двигалось, происходило.
— Что для вас самое важное, сокровенное в кино, в литературе?
— Самое любимое и сокровенное — это Кубрик. Это мой режиссер. С несознательного еще возраста. Люблю Линча, хотя не скажу, что понимаю. Люблю Клузо, Гриффита, Фрица Ланга. Из литературы — мне нравится Бёлль, я прямо влюбилась в него, еще — Стивен Кинг. А любимый писатель — Владимир Набоков.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»